– Чего ты так взбесился? – недоуменно вопросил Наркю, встревая в нашу душевную беседу. – Успокойся и не трать силы, этот пол так просто не проломишь.

– Да, Ейрха, тебе лучше послушать своего товарища и успокоиться.

– Успокоиться? – продолжал свирепствовать он. – Бог, которому я служил несколько тысяч лет, говорит о том, что он – ничтожество! И я должен успокоиться? Тогда скажи мне, Ма Онши, кем являюсь я – тот, кто отдал свою жизнь за подобного бога? Кто я, Ма Онши, ответь мне, мать твою!

Тишина вернула свои права и воцарилась в деревянной темнице. Я молчал. Нечего мне было ему сказать, потому что не того ответа Ейрха ждал от меня, не правды.

– Дорогой друг, – мягко начал незнакомец, когда уши успели позабыть звуки, – не время и не место сейчас решать застарелые конфликты. Наше положение незавидное, и чтобы вырваться из него, необходима трезвая голова каждого. Иначе мы все рискуем остаться здесь навсегда.

– Верно глаголите, – согласно поддакнул Наркю. – Мне уже приходилось застревать на несколько сотен лет в одном месте, повторять подобное не хотелось бы.

– Именно, – согласился незнакомец. – Слышали? Двое из пятерых уже согласны, остались только вы вдвоем.

– Пятерых? – не понял я.

– Ну да, – ответил Наркю. – Рядом со мной валяется полудохлый смертный, но не думаю, что его мнение слишком важно. Или мне его привести в чувства?

– Не надо, – быстро ответил незнакомец. – Оставь всё, как есть. Лучше не будить лихо, пока…

– Лихо? – недопонял Наркю, а я снова повторил свой вопрос, прервав кенкана:

– Пятерых? Вы никого не забыли?

– А, так ты хочешь узнать, куда подевалась твоя солнечная богиня? – иронично протянул Ейхра, и в его тоне я прекрасно различил то, что мне ответ уж точно не понравится.

– Просвети меня.

Ейрха хмыкнул и с неописуемым удовольствием ответил:

– Твоя солнечная оборванка вышвырнула меня из своего тела, стоило только Пучине Ма Сульхэ разверзнуться под ногами. Знаешь, что она сказала перед тем, как выдворить меня?

Я терпеливо ждал ответа, и Ейрха не стал тянуть:

– Она сказала, что именно ты виноват в том, что происходит вокруг. Кто бы мог подумать, Ма Онши, кто бы мог подумать.

Да, кто бы мог подумать. Вот уж точно не я.

Но раз уж все вокруг такие умные и всё понимающие личности, то, может быть, кто-нибудь объяснит мне: какого хрена, горги их всех дери, происходит?!

– Отпусти меня, ты, жалкий уродец! Кто дал тебе разрешение распускать руки, безмозглое отродье! Поставь меня на землю, слышишь?

Тайсвен в изумлении застыл на пороге своего кабинета и во все глаза уставился на Байзена, который в эту минуту стискивал в длинных тощих руках отчаянно борющуюся Сюльри, чье светлое простенькое платьице, пропитанное потом и кровью, задралось до неприличных для одухотворенной атмосферы Храма границ.

– Что здесь, всеблагие боги, происходит?! – громогласно вопросил Тайсвен, и стоило его голосу прогрохотать в полутемном кабинете, освещенном лишь тусклыми желтоватыми масляными лампами, как Сюльри тут же притихла и с интересом воззрилась огромными синими глазами, звездами, сверкнувшими из-под слипшихся медовых прядей, на жреца. Хоть девчонка и перестала размахивать своими угловатыми коленками и локтями, но Байзен нисколько не ослабил хватки, которая будто окаменела под грозным взглядом Тайсвена. Однако Сюльри нисколько не омрачилась своей продлевающейся на неопределенное время неволей и охотно переключила всё свое излишне активное внимание на жреца.

– Куда это вы тогда так неожиданно убежали от меня, господин жрец? – елейным голоском вопросила она, сложив руки на груди. От столь наглого обращения брови Тайсвена взмыли вверх и затерялись под густой курчавой челкой. – Бросили меня на растерзание этому ничтожному псу! А что, если бы он опять принялся за старое и напал на меня? Кто ж так обращается с пострадавшими жертвами? В этом Храме совершенно не заботятся о безопасности, жуть, что творится! За окном темень, внутри – жара стоит невыносимая, а мне даже окно открыть не дают. А как только я захотела выйти, чтобы найти вас, моего спасителя, эта скотина не дала мне даже к двери подойти! Да кто он такой, чтобы указывать мне! Я слушаюсь только Матушку и никого более! Скажите этому псу, чтобы поставил меня на место, я не разрешала этому грязному отродью трогать меня своими мерзкими руками! Ты жрец или не жрец, кто тут главный? Я доберусь до ваших господ, вот тогда держитесь! Всем достанется!

Сюльри для выразительности сопровождала свою тираду ударами по рукам и ногам Байзена, на что тот, впрочем, не обращал никакого внимания и продолжал сухо, и несколько отвлеченно глядеть на Тайсвена, которому этот отстраненный взгляд совершенно не нравился.

Девушка так быстро тараторила, пытаясь вывалить разом всё накопленное возмущение, что жрец не поспевал ухватиться за главную мысль ругательств Сюльри и понять – отчитывает ли она конкретно его или же срывает на жреце свой гнев на горга, который в эту минуту так неожиданно крепко вцепился в это худое полуголое девичье тело, но с таким постным и деревянным лицом, будто его поведение было чем-то само собой разумеющимся, а не из ряда вон выходящим событием.

– Ты слышал, Байзен? – сухо начал Тайсвен, стоило Сюльри ненадолго притихнуть, ибо теперь её внимание снова целиком было приковано к тому, чтобы нанести бесчувственному Байзену как можно более точные и болезненные удары, хотя от этих самых ударов страдала лишь Сюльри, чьи кулачки покраснели от твердого и костлявого тела горга. – Поставь девушку на пол, она достаточно разумна, чтобы не покидать комнату, пока в ней нахожусь я. А ты, красавица, – обратился жрец к девушке, все больше распаляясь, – не слишком ли часто не внемлешь тому, что я тебе твержу? Таких непослушных детей во всей Юдоли не сыскать, о, я в этом уверен! Намерена ли ты ещё сбегать от меня, покидать комнату и бездумно бродить по Храму, хотя я строго запретил тебе это делать? Отвечай! Или мне приказать Байзену безотлучно сидеть у твоей кровати, чтобы ты и носа за порог высунуть не смела? Отвечай немедленно!

Сюльри неохотно притихла, пристыженная словами Тайсвена, опустила занесенный было кулачок и прищурившись посмотрела на жреца, но в её взгляде всё же промелькнула долгожданная покорность.

– Не намерена, господин жрец, – спустя долгие мгновения ответила Сюльри, покорно склонив голову, но её смирение длилось недолго: девушка смахнула с лица слипшиеся пряди и с задорной улыбкой потребовала: – Но прежде объясните мне, господин жрец, что это за тучки такие черные за окном, тогда я и стану более послушной. Можете не сомневаться! Я своё слово держу.

Тайсвен покачал головой и со вздохом произнёс:

– Что ж, в одном я могу быть уверен точно: смелости и наглости тебе не занимать. С лихвой на двоих хватит. А вот с послушанием – беда. Удивительно, что Матушка не смогла за все годы выбить из тебя мятежный дух, ведь она этим славится.

– Какой ещё «мятежный дух»? – с недовольством вопросила Сюльри. – И чего это Матушка должна была меня бить? Таких трудяг, как я, в целом мире не сыщешь, вот Матушка ко мне и относилась, как к сокровищу. Вач всегда говорил, что для Матушки я слишком дорого обхожусь, цены мне нет! А Вач никогда врать не станет, для этого он глуповат и староват.

Жрец, едва это короткое имя сорвалось с губ девушки, неожиданно замер и с подозрением оглядел Сюльри, будто видел её впервые.

– Откуда тебе знакомо это имя? – быстро вопросил Тайсвен, не спуская лиловых глаз с девушки.

– Как это откуда? – изумилась Сюльри, взмахнув руками. – Вач мне как дед. Он приезжает в Дом столько, сколько я себя помню и всегда относится ко мне с теплотой и заботой, даже подарки иногда привозит, где только деньги на них берет, ума не приложу! Кроме Вача никто так никогда ко мне не относился, ну и Матушки, конечно, вот я и привязалась к нему. А он, старый дуралей, в последние годы все реже приезжать стал. Я его ругаю за это, а он только и знает, что улыбаться и молчать. Сладу с ним нет, словно ребенок маленький!