– Эй, не увиливай! – возмутился я, поднимаясь.

– Я не увиливаю, просто мне стало интересно, кто может так нагло красться посреди бывшего Горантгийского царства и оставаться при этом безнаказанным, – хищно улыбнулся Ейрха, обнажив заостренные клыки.

– Хочешь нарваться на драку? Фантомная кровь закипела в фантомном теле? – хмыкнул я, разминая плечи. – Ты слишком потакаешь своим порокам, Ей, капитан бы не одобрил.

– Давай, нажалуйся Варичу на меня, когда встретишься с ним. Только боюсь, я буду уже далеко, – Ейрха, продолжая улыбаться, двигался дальше в лес, бесшумно ступая по земле. Мне ничего другого не оставалось, кроме как пойти следом за своим неуёмным товарищем.

Нас слышно не было, поэтому нам с лёгкостью удалось подобраться поближе к незнакомцам, которые даже не скрывались, с шумом пробираясь сквозь кустарники и мелкорослые деревца. Ейхра подал мне знак рукой, остановился и притаился за деревом. Я последовал его примеру и с интересом выглянул из-за гладкого, без единого сучка, ствола. Как только я заметил три фигуры, которые так по-варварски перемещались по лесу, то еле сдержал смех.

– Всё-таки умеют ещё смертные веселиться, – шёпотом произнёс я, склонившись над Ейрхой. Он кивнул и со смешком ответил:

– Пойдем, познакомимся, глядишь, этим мальцам помощь требуется.

Я усмехнулся в ответ, и мы с Ейхрой двинулись навстречу двум юношам, которые за руки и за ноги тащили через лес неистово вырывающуюся из их хватки девушку, с повязкой на левом глазу.

Тёплая кровь. Жгучая боль. Онемевшее тело. Запах гнили и разложения. Страх. Надо открыть глаза. Больно. Нет сил.

Никто не пришёл… Никто не помог…

Тварь. Она всё ещё рядом. Куда-то тащит её обмякшее тело. Платье липкое. Чужие теплые руки крепко сжимают. Голова ударилась о дерево. Осторожное неуверенное касание. Невнятный шёпот. В нос ударил запах лекарств и пыли.

– Ты спятил?! Какого хрена ты творишь, идиот? Тебе ясным языком было сказано: никаких жертв! Господин за порог – и ты решил разгуляться? Да я тебе голову оторву, что ты, мать твою, наделал?!

Громкий голос. Яркий свет. Холодные пальцы.

– Она жива, слава богам! Ты только представь, что случится, если вас кто-нибудь заметил! Погоди-ка. Ты что специально всё это затеял, чтобы сорвать встречу? Тебе жить надоело? Я тебе устрою сладкую жизнь, ни капли крови целый год! Слышишь меня? Год!

Удар. Скрип. Тяжелые шаги.

– Зачем ты её сюда-то притащил, понять не могу? Совесть замучила, решил исправить, что натворил? Руку ей теперь кто пришьёт, а? Кто, я тебя спрашиваю?!

Звон металла. Тошнота.

– А если она из богатой семьи, и её теперь ищут? Если они потребуют отмщения, я лично, собственными руками, оторву твою тупую голову и вручу родственникам этой девчонки. Тащи сюда свой зад! Что ты там, в углу, застыл? Да и смени, наконец, свою личину. Падалью смердит на весь Храм!

Холодные пальцы. Тело зависло в воздухе.

– Да помоги ты мне уже! Ты видишь, я еле держу! Тяжёлая же.

Крепкие руки. Осторожность. Мягкое касание. Прохлада. Легкая дрожь.

– Вот так. Теперь надо перевязать рану. Тащи бинты из шкафа. Да не из этого, идиот! Там, в соседней комнате. Да быстрее же ты!

Беглые шаги. Скрип. Лёгкое касание. Холод.

– И угораздило же тебя нарваться на этого идиота. А ты живучая, повезло.

Лёгкость. Тело парит в свежем тумане.

– Ты уж прости, красавица, но мне придётся тебя раздеть.

Шуршание ткани. Аккуратные прикосновения. Дрожь прохлады.

– Да где там тебя носит! Поживее!

Стук. Грохот. Быстрые шаги.

– Подержи её вот так, пока я обрабатываю рану. Да не смущайся ты, чего уж теперь! Держи, кому сказал!

Громко. Обжигающая боль. Судорога. Невыносимая тяжесть в плече.

– Да держи же! Толку от тебя никакого! Натворишь дел, а как ответственность брать – сразу невинность просыпается! Да не смотри ты так на меня, крепче держи!

Острая боль. Судорога. Крепкие руки. Крик.

– Вот так, отлично! Рана чистая. Теперь мазь. Подай мне вон ту банку. Нет, не эту, с красной крышкой.

Прохлада. Липко. Онемение. Усталость.

– Вот и всё, красавица. Жить будешь. А рука – не крылья, отрастёт.

Гулкий смех. Обида. Отчаяние.

– Не думал, что встречу кенкана так далеко от гор. Нечастые вы здесь гости.

Тишина. Тепло. Мягко. Покой.

– Чего ты на меня так уставился? Думай теперь, что делать будешь. Я тебя перед господином прикрывать не буду. Мне хватает своих забот, чтобы ещё тебя выгораживать. Сам за свою глупую выходку ответишь, понял? Чтобы лично пошёл и повинился перед господином, я проверю! И молись, слышишь? Молись всем известным тебе богам, чтобы эта девчонка была бездомной. Кенканы в Иргисе, да ещё и бескрылые, ха! Ты испортил чью-то дорогую игрушку, я в этом уверен. Вот и не мог ты сдержать свои прихоти хотя бы сегодня?! За что мне такое наказание! Не работа, а кошмар!

– Гро… Громко… – тихий шёпот, еле различимый даже в полной тишине, всё же был услышан.

– А, прошу прощения, красавица, но этот идиот вывел меня из себя. Совет тебе на будущее – никогда не связывайся с горгами, особенно по работе. Со свету сживут, им только волю дай. Чего ты опять на меня уставился?! Слышишь, мешаешь отдыхать, говорят тебе. Проваливай отсюда, чтобы я не видел твою виноватую рожу. Это ж надо! Строит тут из себя невинность! Давай-давай, пошевеливайся!

Неуверенные шаги. Скрип. Тишина.

– Вот, выпей, станет легче.

Прохладное прикосновение. Сладость на губах. Горечь в желудке. Тошнота. Кашель.

– Тихо-тихо. Знаю, гадость неимоверная, но на ноги тебя за пару дней поставит, не сомневайся. Теперь отдыхай, я буду рядом. Эта тварь к тебе больше не притронется, не переживай.

Легкое поглаживание. Мягкий тихий голос. Тупая боль в плече.

Она с трудом разлепила веки, потратив на это движение остатки сил. Яркое расплывчатое пятно, кружащееся в безумном танце, предстало перед её затуманенным взором. Но, прежде чем провалиться в сон, она ясно увидела два глаза, что сверкнули лиловыми искрами посреди мутного зарева.

***

– Да что ж это такое! – Вач с горестным восклицанием вцепился в седые волосы, плюхнувшись на покосившуюся деревянную скамью.

– Её видели на рынке, значит, и вправду она к нам на реку пошла, – тихо вымолвил Луйф, пустыми глазами глядя на шумную толпу рыночной площади.

Вач качался из стороны в сторону, как помешанный, и что-то шептал себе под нос. Проходящие мимо них люди с любопытством поглядывали на старика, увидев это, Луйф принялся корчить им гримасы.

– Вот же безмозглые, – с презрением выплюнул он. – У человека, может быть, горе, а они глаза пучат. Идём, Вач, попробуем поискать в проулках.

Луйф потянул Вача за рукав просторной заношенной рубахи, но старик не двигался с места. Тогда мальчик устало вздохнул, почесал голову и с сомнением произнёс:

– Слушай, если её и в самом деле какая тварь храмовая утащила, в Храме должны же об этом знать?

Вач перестал качаться. Он отнял от лица морщинистые руки и взглянул на мальчика бесцветными глазами, полными ненависти. Луйф вздрогнул и слегка отшатнулся, но Вач протянул руку, удержал мальчика рядом и спокойно произнёс:

– Если всё, как ты и говоришь, в Храм нас всё равно не пустят. Что тогда делать?

Старик теперь с такой надеждой смотрел на мальчика в заношенном детском платье, с по-взрослому усталыми глазами, что Луйф сконфуженно опустил взгляд.

– Не знаю я, – слегка дрожащим голосом произнёс он. – Но… – Луйф поднял глаза, вспомнив о чём-то. – Но, если нам нельзя попасть в Храм, то Храм ведь может сам прийти к нам, верно?

– Что ты имеешь в виду? – Вач сжал тощее плечо мальчика так, что ему стало больно.

– Сейчас в Доме находится жрица Храма Песка, ты же сам видел, как она прибыла перед тем, как мы отправились на поиски Сюльри. Солнце ещё не село, значит, жрица не покинула «Эспер». Жрецы никогда раньше заката Дом не покидают.