***

Вач не был уверен в том, сколько он пролежал так на полу, находясь в не совсем здравом рассудке, но, когда он с лёгкостью поднялся на ноги, в воздухе уже витал еле различимый сладковатый запах гниения.

В Доме было тихо и душно. Вач подошёл к плотно зашторенному окну, отодвинул занавесь и выглянул наружу – занималась заря. Старик тяжело вздохнул, смахнув с лица остатки морока, и тихо прошептал:

– Прости, Сюльри. Я не справился.

Он ещё какое-то время простоял возле окна, бессмысленным взором глядя на поредевшие кусты ежевики в саду, а затем угрюмо поплёлся вниз, прочь из этого Дома.

Вач чувствовал во всём теле необычайную легкость, будто сбросил за пару часов пару десятков лет. Колено не болело, и он в кой-то веке не хромал, но его по-юношески крепкое и живое тело всё также сутуло сгибалось под тяжестью душевной усталости.

На пути Вач никого не встретил: все, кто мог попасться ему по дороге, закончили свой жизненный путь этажами выше. Но рядом с выходом перед стариком встало неожиданное, но вполне предсказуемое препятствие: Луйф, настороженно оглядываясь по сторонам, держал за руку не до конца проснувшегося лохматого ребенка, который сонливо потирал глаза кулачком. Вач поспешил подойти к ним.

– Что вы здесь делаете? Я же не велел тебе выходить из детской, – строго, но не без озабоченности, произнёс Вач.

– Момо захотела в туалет, я пошёл её проводить, – скороговоркой проговорил Луйф, не поднимая глаз. – Уже утро, а нас никто не пришёл будить. Сюльри пропала, но куда делись остальные? В Доме что-то случилось?

Луйф робко поднял взгляд на Вача, но в янтарных глазах мальчика красноречиво сияло понимание. Вач присел на корточки, чтобы сравняться ростом с детьми, и положил крупные сморщенные ладони на тощие плечи мальчика.

– Вам нужно уходить, – рассудительно начал Вач. – Всем вам. Собери всех старших, они должны позаботиться о младших, медлить нельзя.

– Но куда нам идти? – растерянно вопросил Луйф, крепко сжимая ладошку Момо. – Такую толпу детей запросто заметят на улицах, нас поймают, Вач.

– Вам придётся идти осторожно, по отдельности, по группам. В этом городе вам будет негде спрятаться, но есть те, кто могут помочь укрыться на время, пока всё не закончится.

– Что закончится? Айхрив завершился с восходом солнца, – с сомнением произнёс Луйф.

– Нужно спешить, – коротко ответил Вач. Он, вспомнив о чём-то, засунул руку в карман штанов и достал оттуда небольшой светлый камешек с рисунком в виде темно-зелёной стрекозы на одной из сторон и протянул его Луйфу. – Дойдёте до северного края Эфриса, там, возле засохшего дуба, есть невысокий дом из песка рядом с засохшим колодцем. Покажешь владельцу дома этот камень, и он приютит вас ненадолго, понял?

Луйф кивнул, принимая прохладный камень из рук старика.

– Больше я ничем вам помочь не смогу, – с досадой проговорил Вач. – Дальше придётся идти самим.

Луйф снова кивнул. Его глаза и нос слегка покраснели, но он, стиснув губы, только крепче сжал ладошку Момо, отчего та плаксиво заворчала, и дрожащим голосом произнёс:

– Спасибо, Вач. Спасибо.

Старик улыбнулся уголком губ и поднялся. Дети стремительно скрылись в задней части Дома, а Вач, проводив их горестным взглядом, в последний раз переступил порог «Эспера».

***

Кривые тени плясали в круге солнечного света. Их раскатистые голоса разливались вокруг, обволакивая усталое тело. Монотонные песни, экзальтированные крики в одухотворенном воздухе принимали вид птиц, они разлетались повсюду, и их колючие перья осыпали пепельную землю вокруг.

Одна из теней отделилась от бешеной пляски света и приблизилась к ней, протянула ей бесплотную руку, но ничего не потянулось навстречу – пустота встретила рукопожатие насмешливым молчанием. Но тень не отчаялась. Она подошла ближе, положила горячую руку на её плечо и приветливо сжала его. Куски черной тени начали отваливаться, сползать с фантомного тела и липнуть чёрной густой жижей к телу девушки.

Мерзость. Отвращение.

Тошнота подкатила к горлу, плечо сжималось в тисках тени, но ни пошевелиться, ни сдвинуться с места девушка не могла. Из черных лоскутов тени, из кипучей жидкости вырывались крохотные лица, застывшие в немом крике, они складывались в странные бесформенные фигуры. Безликая тень склонила голову к своему плечу и улыбнулась. Помахав на прощание сочащимся черной жижей обрубком, она возвратилась к диким пляскам в круге солнечного света.

***

Сюльри резко открыла глаза и подскочила на кровати. Тяжело дыша, она провела холодными ладонями по лицу, смахивая липкий пот. Дрожь тела не унималась, живот скрутило от боли.

«Что это такое, кто это такие, почему так больно?» – мысленно вопросила Сюльри. Боль в плече прошла, но не исчезла бесследно: она просто сменила место своего назначения. Тупая боль камнем застыла в её животе, в одной точке, напротив пупка, не давая ни вздохнуть, ни выдохнуть. Тени всё ещё плясали перед глазами Сюльри в безумном танце, но их песни стихли.

– Поздравляю, – послышался голос Тайсвена, необычайно тихий. Сюльри вздрогнула, подняла голову и встретилась взглядом со жрецом. В его лиловых глазах застыла тихая радость, а губы растянулись в счастливой улыбке.

– С… с ч-чем? – еле выдавила Сюльри хриплым голосом.

– Как с чем? – искренне изумился Тайсвен. – Вот с этим.

Он поднял свои ладони и пошевелил короткими пальцами. Сюльри с непониманием следила за тем, как они танцуют в желтоватом свете лампы.

– Я не… Я не… – бормотала Сюльри. Она подняла руку, чтобы смахнуть со лба прилипшую прядь волос и в страхе застыла: на зов откликнулась правая рука. Рука, которая исчезла в зубах горга без надежды вернуться обратно, теперь послушно реагировала на каждое веление, словно никуда и не пропадала.

Чушь! Несусветная чушь!

Бо Ючун – мёртв? Быть такого не может. Бог из солнечного рода, один из младших сыновей Бо Юкана, великий воин, который одним своим присутствием вдохновлял божественную армию Солнечного пантеона на сражение – погиб? Тот самый бог, который победил в честной схватке Ма Онши, тот, кто способствовал его свержению и моему заодно? Мёртв, потому что вступил во вражду с каким-то там наследным принцем Лунного трона, Шо Лонваем? Кто это, мать твою, вообще такой? Впервые о нём слышу. Когда мы с Ма Онши покидали Небесную Твердь, наследным принцем был Шо Нелей, превосходный боец, искусный мечник, которого Ма Онши едва ранил в битве во время Восстания младших богов, потеряв при этом большую часть духовной силы. Когда Ма Онши свергли, Шо Нелей прямо-таки весь бурлил энергией, так что с ним, скажите на милость, могло случиться, если теперь наследным принцем, ныне погибшем, считается Шо Лонвай, которого за каким-то хером убил Бо Ючун? Что, мать твою, происходит в Небесной Тверди?

Нет, что-то тут явно не сходится. Либо богиня врёт, либо скрывает значительные факты, которые помогли бы прояснить ситуацию. Да ещё и эта война… Если всё, что сказала богиня – правда, то боги Лунного пантеона после смерти Бо Ючуна должны были успокоиться, ведь смерть сына Бо Юкана, Верховного бога, и рядом не стояла с гибелью какого-то там наследного принца. Расплата была гораздо выше, нежели долг. Так почему боги Лунного пантеона не успокоились, а наоборот – только распалились и теперь идут с войной в Солнечную Юдоль, да ещё и во время Жатвы? Нет, здесь что-то явно не сходится.

За размышлениями я не заметил, как заблудился. Немудрено – после взрыва шар великанов разломился на куски и та часть конструкции, где мы находились, осталась практически в неизменном виде, тогда как остальные помещения превратились в обломки зеленитовых глыб и клубы зеленоватой пыли. Я прекрасно помнил дорогу к выходу, но теперь она окончательно канула в небытие. Будь я смертным, то ужасно огорчился бы этому факту, но у смерти, оказывается, есть множество плюсов. Я серьёзно – плюсов так много, что они перевешивают жизнь как таковую, которую многие по ошибке считают, чуть ли не единственно истинным существованием тел, душ, сознаний и прочей этой лабуды. Нет, правда, к чему грустить об утраченном смертном теле, которое надо кормить, лечить, беречь, когда смерть дарует тебе полную свободу от этих ограничений, а ещё позволяет проходить сквозь стены? И вот сейчас, когда я плавно пробирался сквозь толстые каменные стены без каких-либо препятствий, превосходство смерти над жизнью становилось для меня всё более очевидным.