Разговор закончен? Все, вероятно, хорошо? Все, «солнышко», улажено? Довольная Смирнова уж больно ярко ухмыляется. То ли замыслила что-то нехорошее, то ли цинично издевается? Неужели Красов задерживается еще на некоторое время, а она счастливыми последствиями, по всей видимости, не прячась, наслаждается.

— А?

— Тонечка приглашает в гости. Поедем к Валечке? Проведаем сестричку?

— А? — он спрашивает у нее, но за одобрением обращается ко мне. — Па?

— Без проблем, — отвечаю сыну. — Когда? — задаю Юле вопрос.

— Сейчас.

— Что твои родители на это скажут, милая?

— Велиховым никогда не отказывают, Святослав. Тосик умеет убеждать, а Петруччио во всем ее поддерживает. Там царит исключительное взаимопонимание, — гордо задирает нос, а после, насладившись хвастовством, тихо уточняет. — С некоторого времени, конечно. До сих пор в голове не укладывается их союз — Тос плюс Буратино. Ты представляешь?

— А что такого? — поднимаю столбиком сынишку, бережно подкидываю и с удобствами устраиваю на себе.

— Сладкий, ты нагулялся? — спрашивает Юля, не обращая на меня внимания.

— Да, — мелкий кивает и подскакивает, умащиваясь на моей груди.

— Что такого, говорю? — разворачиваю сына личиком по направлению нашего движения. — Ты игнорируешь вопрос? Запретная тема или что? Велихов чем-то не устраивает?

Добавить бы:

«Ты „закушалась“, Юла, и стала забываться?».

— Ничего.

— Спасибо за ответ.

— Не за что, — одергивает завернувшуюся детскую курточку и поправляет разворошенный воротничок мальчишке. — Идем!

— Отстань, — Игорь крутится и смешной мордашкой утыкается мне в плечо.

— Действительно, Смирнова. Иди спокойно и не мешай сильным мужчинам.

— Замолчи! — отдает приказ, от которого я сильно, но наигранно вздрагиваю, щелкая каблуками, в знак повиновения качаю головой, а она, оставив последнее слово за собой, мгновенно замолкает.

«Разрешите маленький вопрос?» — «Прошу Вас, Святослав Сергеевич, ни в чем себе не отказывайте. За-да-вай-те! Что конкретно Вас интересует?». Где, кто и как ее вообще воспитывал? Какие педагогические приемы к ней применялись, пока я в окружении отсутствовал, что за новые методики отрабатывал на ней Сергей? Совершенно не припомню за Юлой подобной грубости, злости, гнева и неповиновения. Она всегда была покладистой, нежной, ласковой, иногда внушаемой, но всегда романтичной и послушной. Она была той, о которой говорят «настоящая женщина», мечтающая о капитане Грее и об алых парусах, растянутых на высоких мачтах!

Совсем некстати в башке всплывает чересчур интимный момент, произошедший на заднем ряду в арт-хаусном кинотеатре, в который она меня когда-то в начале наших отношений затащила, когда там был организован почти ночной показ художественных взрослых фильмов с очевидным предупреждением о возрастном цензе, которому мы с ней в силу наших лет, конечно, соответствовали. Отчетливо припоминаю, что на ключевых и пошленьких моментах Смирнова сильно жмурилась и даже ладошкой закрывала глаза, а я нахально пальцами щекотал ее промежность и шептал в маленькое ушко пересказ того, что видел на большом экране.

Юла сводила вместе бедра, внутренней частью практически песочила мои фаланги, собой засасывала и вынуждала греть ей половые губы через белье, которое на откровенных сценах я в сторону нахальным образом сдвигал. Вот там мы, кажется, в первый раз по-взрослому и поцеловались. По крайней мере, у меня во рту до сих пор катается все тот же вишневый привкус, а ноздри терроризирует запах автоматом жженного сахара, запечатлевшийся на ее губах после употребления огромного ведра попкорна. О чем был фильм, к тому же транслируемый на иностранном языке с мелкими субтитрами на русском, на которые из-за разворачивающейся эротической картинки никто не обращал внимания, я, естественно, уже не вспомню, зато в мельчайших подробностях могу воссоздать момент, когда, задрав тоненькую кофточку и запустив пальцы под поролоновую чашечку тонкого бюстгальтера, я усадил Смирнову к себе на колени. Она ворчала, но почти не двигалась и не стонала, зато неумело раздвигала губы и лениво водила влажным языком, облизывая мне зубы, потешно щекотала щеки, десны и раздирала скулящее о чем-то важном рифлёное природой нёбо…

— Это здесь? — склонившись над рулем, таращусь в лобовое, считая этажи. — Они на крыше, что ли, живут?

— Да, почти, — она отстегивает ремень безопасности, придерживает шлейф и медленно поворачивается назад. — Свят! — вдруг бережно касается моего плеча.

— М? — смотрю на красивый женский профиль. — Что случилось?

— Этот динозавр его укатал. Смотри, — Юла хохочет в кулачок.

Бросаю взгляд в зеркало и вижу безжизненно свесившуюся головку пацана, пускающего слюнявые пузырьки в детском пассажирском кресле.

— Мягкий ход, наверное? Укачало юного натуралиста, — улыбаюсь, не сводя с мальчишки глаз. — Кстати, он покушался на светло-коричневого крольчонка. Ты обратила внимание?

— Не начинай, — угрожающе хрипит.

— Я тут подумал…

— Не надо думать, Мудрый, — мгновенно отрезает. — Не было такой команды.

— Зачем я сдал себя? — подмигиваю отражению в зеркале и подкатываю взгляд. — На Новый год, наверное? Что скажешь?

— Что убью тебя! Не нужно никаких живых игрушек, — ворчит Смирнова.

— Он точно спит? — рассматриваю пассажира, которому до препирательств взрослых дела нет, ему бы только спать да спать, с удобствами перетирая полученные за день впечатления.

— Да, — прикрывает рот ладошкой. — Господи! Настырный, самовольный…

— Сладкий купидончик! — прыскаю и быстренько подмигиваю спящему через зеркало. — Ты чего? — незамедлительно ловлю тычок в свой бок.

— Тебе не идут эти глупенькие «сюси-пуси». Амурчик? Купидончик? Что это такое?

— Он нас сведет, Смирнова, — хватаю ее за руку и внаглую затаскиваю на себя. — Сын позаботится о нас. Он уже работает над этим. Ты разве не осознаешь, как сильно влипла, а?

— Ты! — упирается ногами в пол, задницей пробивает сидение своего кресла, скрипит зубами, безжизненно хватается за хрупкий воздух. — Что творишь?

— Кусаться буду! Не кричи, а то разбудишь сына.

— Придурок, — скрипит пилой через крепко сцепленные зубы.

— Я кое-что вспомнил, сладкая.

— Не сомневаюсь, — ворчит, но вынужденно забирается мне на бедра. — Прекрати сейчас же.

— Тшш! — одной рукой удерживаю Юлю, а пальцами второй показываю знак сохранять необходимое молчание. — Быстренько иди сюда, — простым движением отодвигаю свое кресло и пересаживаю Смирнову, заставляя ее раздвинуть ноги и ими же обнять меня. — Смотри в глаза, Юла! — заправляю растрепавшиеся волосы ей за уши.

— Хватит! — вращает сильно головой.

— Тшш! — периодически поглядываю на сына. — Давай спокойно, жена.

— М-м-м, — приподнимается и тут же неудачно приземляется своей промежностью на мой привставший от шустрых игрищ член. — Господи! — тихо взвизгивает, краснеет и наклоняется, скрываясь от совести на моем плече.

— Все нормально. Я к этому привык.

Хочу добавить:

«Все, как обычно. И нет, по-видимому, ничего такого и нового под этой пошленькой луной. Давай-ка, солнышко, еще разок!».

— Юль?

— Я очень тебя прошу, перестань меня мучить. Неужели не понимаешь, как это глупо выглядит со стороны и как вообще несвоевременно. Мы, словно подростки, прячемся в машине, чтобы побыть наедине. Да и здесь не удается. Сын… — глубоко вздыхает. — Сын следит за нами. Он стыдит меня…

— Ему четыре. Что ты мелешь?

— Я не могу смотреть ему в глаза, Святослав.

— Почему? — провожу рукой по шелковистым волосам. — Полежи на мне. Вот так! — поощряю лаской, как умею расслабляю, успокаиваю и отвлекаю. — Молодец…

— Я не беременна. Слышишь? — вдруг мягко произносит.

— Неважно, детка. Без разницы.

— Да? — отталкивается от меня, будто бы отходит, отстраняется, чтобы внимательнее и лучше рассмотреть того, кто — я в том уверен почти беспрекословно — неприкрыто сейчас от большого счастья скалится.