— Есть новости, родители! — вдруг оживает дочь. — Рассказать?

Женька лыбится, а мы со Святом приготавливаемся ее внимательно послушать.

— Конечно, — подскакивает на своем месте чика. — Приятные, надеюсь?

— Очень! — мне чудится ехидство и издевательский, немного пошленький смешок. — Замечательные и светлые. Хоть отвлечемся от того, что вокруг нас происходит.

По ощущениям она, похоже, приготовила какую-то сучью подлость.

— Не томи, Юла, — ладонью хлопаю по столу. — Ты переигрываешь, когда заставляешь каждого тебя о чем-то умолять.

— Мне уйти? — Свят приподнимает зад, но останавливается и усаживается на свое место, когда встречается со мной глазами.

— Как хочешь. Это ведь тебя не касается, — быстро отвечает на долбаное предложение, которое я лихо завернул назад. — Все зависит от воспитания и чувства такта.

Которым она, между прочим, тоже ни хрена не обладает.

— Становится неинтересно. Чересчур затянутое либретто, детка.

— Мы с Костей решили завести ребенка, — транслирует в эфир ее спина, но после этого вдруг резко осекается, а мы всем скопом погружаемся в чрезвычайно наэлектризованную обстановку.

Вот же… Какая изощренная дрянь!

Святослав с лица спадает, сжимает руки в кулаки и прикладывает их о нижнюю часть стола, немного приподнимая плоскую поверхность.

— Замечательно! — вскрикивает чика, а я останавливаю ее порыв несоизмеримой с новостью довольно пошлой грубостью.

— Хотим, решаем, можем — по толкованию слишком разные понятия. Ты лучше времени, что ли, не нашла? Юля!!! — обращение по имени грозно рявкаю.

— У нас все получится, папа! — не унимается. — Мы уже решили, потому что захотели, а воплощение, как ты сам понимаешь, не за горами. Мы очень стараемся, родители.

Она желает больно уколоть его. Все делает, чтобы наотмашь засандалить в рожу Святославу. Юла испытывает его терпение, но непредумышленно задевает мое.

— Считаешь, что подобные разговоры следует вести за столом во время завтрака? Это, по-твоему, умный поступок?

О разуме вообще молчу! Только бы не сорваться и не натворить непоправимого.

— А что такого? — фыркает и со звоном устанавливает передо мной чашку с дымящим ароматным паром кофе. — Здесь все взрослые люди, а значит, понимают, как все происходит. Я же не описала весь процесс, хотя, поверьте, дорогие, он для меня весьма приятен.

А мне уже перехотелось кофе! А Юленька, похоже, зря старалась и прислуживала.

— Ты права! — под женский визг и ор отшвыриваю любезно приготовленную порцию на пол. Посуда бьется, а жидкость горячей грязью растекается по безжизненному кафелю. — Ты взрослая! Замужняя! Зрелая женщина! Ты мать… Думаешь, воспитанно и уместно посвящать в такое своих отца и мать? И…

— Совершенно постороннего человека! — вижу, как кивает на него, на того, о ком по-прежнему болит душа и из-за кого пока не заживает постоянно кровоточащая рана.

Сейчас здесь, на этой кухне, находятся два отъявленных лжеца — он и она, Святослав-Юла. Мои родные дети!

— Пап…

— Я не ханжа, Юла. Отнюдь! Об этом каждому известно. Пусть мать просветит тебя о моих подобных приключений. Раз мы так открыто об этом стали говорить. Однако — сейчас говорю исключительно о себе, Женю, по-видимому, все устраивает — то, что вы делаете вдвоем под одеялом с мужем, меня, как твоего отца, совершенно не касается. Чика, заканчивай порнухе умиляться. Смотреть на тебя противно!

— И не смотри, Смирнов, — указывает мне, а Юлю и отсутствующего Костю на детоделание по-матерински благословляет. — Молодцы! Детка, я очень рада за тебя. Правильно! Зачем затягивать? Пока возраст легкий, можно…

— Так держать, да? — ладонями упираюсь в край стола, отталкиваюсь и со стулом вместе отъезжаю в сторону. — Спасибо за чудесный завтрак с привкусом херни. Удачи, в отличие от жены, желать не стану. Твои старания, Юла, на самом деле неощутимы и очень минимальны. Все, — тычу пальцем ей в лицо, — от мужика зависит.

Свят краснеет и прячет взгляд. Ему, наверное, стыдно? С чего бы это? В конце концов, что неправильного я сказал и что смутило идиота, четыре года назад сделавшего случайным образом моей старшей дочери ребенка…

— Зачем ты так с Юлой, Сережа? Она плакала потом. Очень расстроилась. Ты мог бы поддержать ребят и… — лежа на моей груди, теребя ногтем сосок, блекочет и канючит Женя. — Она ведь хотела…

— Хотела? Собиралась? Сделала? Тебе не кажется, чикуита, что мы разбаловали наших дочерей?

— Сережа…

— И одну, и вторую, — совсем не унимаюсь. — Им будет трудно в жизни. Такие, знаешь, высокомерные, но низкорослые стервы. Я начинаю сочувствовать Петруччио. Вляпался в Тоньку, как муха в жидкое варенье. А Костя… Она практически затянула нас в их супружескую кровать. Для чего? Для чего, чикуита?

— Хочу, чтобы у них все вышло. Слышишь? — ладонью упираясь в мою грудь, медленно приподнимается.

— А мне на это наплевать. Пусть сначала одного до ума доведет и с его отцом по совести и обстоятельствам разберется.

— Специально злишься?

— Фух! Для того чтобы злиться специально, чика, нужен охренительный талант, а я так, как говорится, слабый молодой, только-только начинающий пацанчик. Спи, я сейчас вернусь, — отстраняюсь от нее, опускаю на пол ноги и оставляю на кровати покрывало, закидывая свою половину на нее.

— Не надо, — Женька шепчет в спину.

— Я покурю и все.

— Я тебя прошу, — она уже сидит в кровати, поджав к груди острые колени и зажав в зубах махровую простыню, которую обильно смачивает слюной и капающими слезами. — Перестань…

Я не пью… Не пью… Я просто не могу уснуть. Сначала сигареты, потом бесконечный чисто черный кофе, потом прогулки под луной и лунатизм потрепанного жизнью и старшей дочерью героя, а на финал… Любимый джин. Пока один бокал, но Женя помнит, что по желанию возможно больше.

— Замерзла? — дергаю женское тело, прижатое спиной к моей груди. — Дрожишь, как зайчик.

«Тук-тук, тук-тук, тук-тук!» — словам неровно вторит маленькое нервное сердечко.

— Немного волнуюсь, — крутит головой в попытках посмотреть в глаза. — Можно?

— Волнуешься? О чем? Или за кого, Лесь?

— Это твои друзья, Свят, — водит пальцем по тыльной стороне моей ладони.

— Не совсем, — хмыкаю и вздергиваю верхнюю губу.

— Это твоя семья, — быстро исправляется.

— Не совсем. Не совсем, Алёнушка, — подбираю подбородком ерзающую перед и подо мной светло-русую макушку и еще крепче, и теснее впечатываю беспокойную в себя. — Мне кажется, у тебя температура. Плохо себя чувствуешь?

— Я здорова. Сказала же, волнуюсь.

— Психотерапевт, похоже, начинает сильно заводиться? — хихикаю, вдохнув побольше воздуха, я замираю с выдохом и полоумным взглядом стопорюсь на подъездной дороге, по которой неспешно катится огромный черный зверь, изголодавшийся за человеческими особями.

— При чем тут это?

— Сохраняем спокойствие — формируем дзен, — пасу глазами машину Алексея, подмигивающую нам дневным холодным светом огромных, безобразно выпуклых фар. — Все будет хорошо. Тебе понравится.

— Ты думаешь?

— Уверен.

И потом, это же не марш-бросок на тридцать-сорок километров в тыл непредсказуемого по своей жестокости врага, а всего лишь выезд на природу с одной хорошей целью — передать меня, как начинающего батрака, постоянным клиентам, от которых у Смирнова, на самом деле, нет отбоя и которым, так уж вышло, нет края и конца.

— У тебя неправильное понимание, Святослав.

— Не претендую. Кто из нас двоих дипломированный специалист-профессионал?

— Господи! — так и вижу, как она почти одухотворенно закатывает глаза.

— Такой и останешься, — совершаю легкий жим и попадаю пальцами на тоненькие ребра, прикрывающие нежную грудную клетку. — Ой, а что это у нас такое?

— Останусь? Не смешно и, между прочим, неприятно и даже больно. Ты хоть знаешь, сколько нервных окончаний здесь сосредоточено?