— Это дорого? — зачем-то интересуюсь.

— Наверное, я не в курсе, — Смирнов пожимает плечами. — Ты знаешь, Свят, повода не было поинтересоваться. Я привык по старинке. Барышня и я, наши с ней дела и… Вуаля! Вот что-то типа Дашки или Ксю-Ксю, которая так сильно раздувает губы, что я боюсь, кабы не лопнули они, забрызгав нас какой-нибудь липнущей фигней.

— Это очень дорого, Свят! — серьезным голосом подтверждает Ксения.

— И еще какая-то оздоровительная программа для детей. У него, — Алексей добавляет, с нескрываемым сочувствием кивая на следящего за нами хозяина, — тяжелобольная дочь.

— Больная?

— Она не ходит и не разговаривает, — громко отвечает Ксения. — Выгружаемся?

— Торопится! — подмигивает Алексей и о чем-то просит дочь. — Ксю, не трогай Лешку, я тебя очень прошу. Не цепляй мужика.

Смирнова фыркает и первой открывает дверь.

— Помочь не хочешь? — кричит на чем-то сосредоточенному чуваку. — Суворов, отомри! Привет, кому говорю?

Ничего не отвечая ей, мужчина подходит к двери, которую распахивает Алексей.

— Добрый день! — приставив руку к краю своей шляпы, здоровается со Смирновым и протягивает грубую ладонь на приветствие со мной. — Вы Святослав?

— Да, — перегнувшись, сцепляюсь пальцами с крупной кистью грустного мужчины, у которого на висках просматривается редкая, но слишком очевидная седина. — Вы Алексей?

— Да…

Четкие и по делу, односложные ответы, отсутствующие эмоции, взгляд из-под насупленных бровей и очень тихий голос. Интересный, но очень нелюдимый человек. Пожалуй, мы с ним споемся, по крайней мере, с такими, как Суворов уютно и легко молчать. Они умеют слушать и давать дельные советы. У меня когда-то был такой…

— Как ты? — подперев плечом дверной косяк, наблюдаю за суетливыми передвижениями Шепелевой по пространству спальни, в которой она аккуратно заполняет в комоде выделенную полку своими немногочисленными вещами.

— Здесь одна кровать, — кивает на широкое двуспальное место.

— Да, — однозначно подтверждаю.

— Мы надолго?

— Дня на три. Есть проблемы?

Знаю, что Леся взяла отпуск и ушла со мной в такой себе «декрет». Мы встречаемся. Официально и со всеми сопутствующими и вытекающими отсюда последствиями. Не догоняю, откровенно говоря, странный и очень нехороший тон всех ее немногочисленных слов.

— Нет проблем.

— Скажи прямо, — отталкиваюсь и направляюсь к Лесе, замершей ко мне спиной. — Не скрывай. Помни о терапии, пожалуйста. Только искренность, да?

— Не надо. Зачем ты…

— Извини. Забылся, но больше так не буду. Скажи, в чем дело?

Обнимаю, пропускаю руки и фиксирую податливое теплое тело в свой замок.

— Я хочу знать, — на большее ведь не претендую, разглядываю как будто бы раскачивающуюся передо мной женскую взъерошенную то ли ветром, то ли ее изящной пятерней макушку, не рискую пересечь незримую линию, которую она нарисовала, пока мы заселялись в этот сказочный чудо-теремок.

— Совместная кровать?

— Я ни к чему не принуждаю, Леся, и четко понимаю «нет»!

— Мы мало друг друга знаем.

Но спим ведь вместе.

— Мы уже были…

— Я не о том, — вздрагивает и обмякает, опираясь на меня. — Держишь?

— Да, — шепчу ей в ухо.

— Мне нужно знать, это все серьезно, Свят?

«Юль? Что случилось? Что с тобой?» — инерционно двигаю губами и не отвожу от нее глаза.

Как так вышло? Как она вообще здесь оказалась? Как нашла нас? Как сюда вошла? Почему я не услышал, как хлопнула входная дверь или щелкнул замок? Откуда она узнала, что мы в этом доме?

«Это… Фух! Да прекрати же! Юль, не смотри, пожалуйста… Больная, что ли? Чего тут не видела? Ты злишься, да? Мы… Ты оттолкнула меня. Ты виновата. Ты сказала, что я… Умер! Я сдох для тебя, но я живой. И да, у меня есть человеческие потребности. Я не обязан давать тебе отчет, как провожу свое свободное время и как пытаюсь наладить личную жизнь. Я мужчина! Пошла отсюда на хер! Проваливай, в конце концов… Идиотка-а-а-а…» — сильнее прижимаю Лесю, прячусь в женских волосах, зарываюсь носом по самые брови, но все же умудряюсь мельком следить за той, которая стоит в дверном проеме и не прячет глаз.

Она не двигается, не издает ни звука, кажется, как будто даже не моргает и совсем не дышит. Юла просто смотрит и, вероятно, делает какие-то долбаные выводы, которые после невозможно будет доказательно опротестовать.

«Уйди!» — сиплю в макушку своей соседке. — «Какого черта? Что за извращения? Смотреть будешь? Или…».

Мальчишка высовывается из-за ее спины и, сведя темные глазенки к носу, смеется и тут же кривит губки, строя мне дурашливые мордочки.

«Забери ребенка! Юла, блядь! Что ты вытворяешь?» — царапаю теплый Лесин живот, мычу ей в голову и, перекинув ногу через прикрытое одеялом тело, еще теснее подгребаю ту, которая спит со мной сейчас в одной постели. Сливаюсь, подминаю, давлю и наваливаюсь всей массой на маленькую по сравнению со мной Елену, вжимая ее лицом в подушку, а грудью и всей оставшейся половиной туловища в средней жесткости матрас.

— А-а-а-а, — стонет Леся, как борец, просящий своего противника о пощаде, бьет ладонью рядом с собой, брыкается и упирается задницей мне в пах. — Не-е-е-т! — ноет и пальцами по простыне беспомощно скребет.

Отмираю. Ослабляю хватку. Обращаю взгляд на дверной проем, в котором несколько секунд назад стояла надменная Юла вместе с немного сонным, но все еще подвижным крохотным мальчишкой.

— Мне больно, Свя-тос-лав, — всхлипывает Шепелева.

— Прости, пожалуйста, — откатываюсь на свою половину кровати и, подложив руку себе под голову, таращусь идиотом в потолок.

Она была… Была здесь, черт возьми. Я не сбрендил, не рехнулся, не сошел с ума. Как возможно оправдать то, чему я стал невольным и единственным свидетелем? Юла определенно смотрела на меня. Брезгливо, с отвращением, с явным, совершенно нескрываемым пренебрежением, с однозначной ненавистью. Привередливо, неприязненно, претенциозно. Разборчиво и… Гадливо!

— Жарко-о-о, — дергаю ворот футболки, оттягиваю ткань, дую, пропуская воздух между телом и одеждой.

— Давай снимем, — Леся приподнимается, уперевшись локтем в подушку, второй рукой несмело гладит мою грудь. — Ты вспотел. Свят, давай…

— Нет! — отрезаю.

— Я понимаю…

— Что? — рявкаю, выпучивая бельма на нее. — Что ты, блядь, понимаешь?

— Тшш! — приставляет палец к носу и пару раз завороженно моргает, давая отсчет на полную отключку слишком буйного пациента.

Гипнотизирует и обыкновенным взмахом ресниц приказывает мне молчать? Подобная херня со мной никогда не срабатывала, а с некоторых пор такое откровенное шарлатанство на подобных клиентах лучше некоторым не применять.

— Не надо этого, — отодвигаюсь дальше, отбрасываю одеяло, шумно носом забираю воздух и по-армейски, на ширину плеч, расставляю ноги, проветривая тело, экипированное в домашние штаны и намокшую от соленого пота свободную футболку.

— Там раны? — шепчет Леся. — У тебя на спине? Что болит? Я могу помочь, если позволишь только посмотреть. Я трогать ничего не буду. Обещаю, Свят…

— Там сраны! — грублю и отворачиваюсь от нее. — Спи давай! — бурчу и мерзость добавляю. — Не возникай здесь на ночь глядя…

— Болит? Или…

— Ни хрена не болит, ничего там нет. Я предпочитаю спать в одежде. Достать член, оттянув поясную резинку, могу за три секунды. Желаешь убедиться? Опять? Мы не будем говорить о том, что не несет никакой смысловой нагрузки. Ищешь, за что психологически зацепиться? Запомни, Леся, на спине ни херища нет. Терпеть не могу, когда прикасаются к голой коже. Это с детства…

— Ты не любишь, когда приближаются сзади, — бормочет, выставляет руку, водит ею, разыскивая утерянное благоприятное биополе, которое я приземляю скептицизмом, да просто откровенным недоверием.

— И что?

— Ты пережил насилие…

— Это вопрос, что ли?

— Сексуальное?