— Ее зовут Романа. Она моя клиентка, Велихов. Я ей построил дом. Она разведена и у нее двое детей. Я был с ней, когда инспектировал строительство и формировал подряд…

— Козел! — я слышу злобный дикий шепот и грубую ругню…

Зачем соврал? Зачем? Зачем? Лишился друга и поддержки, о которой дико умолял. Глупый, опрометчивый поступок. Хотел, наверное, доказать, что кое-что могу. Что я не чмо, которым можно помыкать при удобно неудобном каждом случае. Хотел заверить в состоятельности чувака, который подобное рвение не оценил, скорее наоборот, я лбом пробил прикрытое моралью дно, а дальше, видимо, задел земное жаркое ядро.

«Отец такому не учил… Как я мог? А что тут, в сущности, такого? Импровизация и девственное полотно» — сосредоточившись на том, что Велихов мне на прощание сказал, давлю на газ, намеренно наращивая скорость.

Я докажу, докажу, докажу. Себе, Юле, а главное, ему, упоротому на семейственности адвокату! Она не против, а у меня соответствующее настроение и удачно складывающееся в чью-то пользу положение. Романе нужен друг, с которым идеально жить, есть, гулять, делить кровать и просто спать. Возможно, она моя судьба, которая давно ждала. Возможно, эта женщина — моя…

— Привет! — плечом упираюсь в проем входной двери и вальяжно двигаю губами.

— Добрый вечер, Костя, — Шелест нервно кутается в шелковый халат. — Что-то случилось?

— Нужна помощь, Рома, — на автомате отвечаю, уставившись в распахивающийся без конца запАх.

— Проходи. У тебя снег в волосах, — привстав на цыпочки, осторожно что-то смахивает с моей головы. — Мороз! — съеживается и тут же поджимает плечики.

— Где мальчишки? — осматриваюсь в до конца не обжитом пространстве.

— Спят, — она отходит, несмело делая назад короткий шаг. — Ты меня пугаешь.

— Я развожусь с женой, Романа, — с порога, как будто скупо информируя, ей заявляю.

— Мне очень жаль, — качает головой. — Давай пальто.

Неправда! Ей вообще не жаль.

— Поможешь? — стягиваю с плеч одежду.

— Чем? — выставив перед собой руки, продолжает отступать. — Что нужно делать?

— У тебя ведь есть опыт. Богатейший, между прочим.

— Опыт?

— Компромат, Романа, компромат, — о прошлом ей напоминаю.

— … — она, похоже, ни черта не догоняет.

— Хочу запачкаться, — откинув на пол снятое пальто, молниеносно заключаю худенькую женщину в охапку.

— Сомневаюсь! — отталкивается, уперевшись в плечи. — Ты выпил? Запах и твоя речь…

— Для храбрости. Исключительно для нее.

— Спасибо, что признался, — воротит нос. — Иди, пожалуй, спать! Завтра поговорим.

— Про компромат? Спать пойду с тобой, — приближаю к ней лицо, внимательно рассматривая искусанные и освобожденные от помады губы. — Как давно, Рома?

— Что? — агрессивнее брыкается. — Отпусти!

— Без секса! — жалю поцелуем, а затем щипающим укусом выступающую зазубренным лезвием женскую скулу.

— Перестань! — о чем-то просит, играет недотрогу и жалко всхлипывает. — Мне больно.

— Ты этого хотела, Рома. Помнишь, как на что-то намекала, подкатывала и строила эти ваши глазки. Вот он я! — распахиваю внезапно руки и развожу по сторонам. — Любуйся. Я свободен от обязательств. Поэтому…

— Сделать кофе?

— А без кофе не даешь? — пошатнувшись, с пошлостью хриплю.

— Нет, — до обескровленных костяшек сжимает пальцы, натягивает до ушей халат, прячет колышущуюся грудь и задирает подол, заметно оголяя нижний ярус, давая повод для очередной прострации.

— Ты красавица, Романа, а покусилась на еб.ана, у которого уже как будто бы второй законченный брак в кармане во-о-он того пальто. Или тупо конченый? Что-то я запуталась… Запутался… За-пу-та-лись, наверное, вдвоем, — запрокинув голову, регочу. — Короче, все равно!

— Идем! — она проходит мимо, задевая кистью мое бедро.

— Ну-у-у, пожалуйста. Я ведь все правильно понимаю. Мне на колени, что ли, встать?

— Идем!

— Как скажешь! А больно будет?

— В начале — да, а потом…

— Привыкну?

— Костя, прекрати. Ты меня пугаешь.

Как скажешь! Делать нечего, придется помолчать. Чем удивит красотка? Не поперек же у нее там? А впрочем, похер мне на то, на это и на все, что дамочка предложит. Я изменял! Теперь осталось раздобыть для принципиального железобетонные доказательства…

— Он дысыт? — шепчет дрожащий детский голосок.

— Ага. Конесно. Со за воплосы? Но глаза закыты, — по-моему, кое-кто настойчиво пытается оттянуть мне веки, чтобы воистину проверить реакцию зрачков на луч сильно пробирающего света. — Он гояций. Дазе пал идет. Мокый. К тому зе у него изо лта плохо пахнет и есё воняет какой-то кислотой.

— Это пот, и он, по-моему, осень клепко спит, а знасит, не успел посисить зубы. Отойди подальсе и не нюхай. Зазми двумя пальцами нос. Да не ему! Ты, со, тупой?

— У него зал? — кто-то осторожно гладит мою не придавленную подушкой щеку. — Нет-нет. Все номально, — удостоверившись в том, что пациент как будто еще дышит, авторитетно заявляет.

— Со ты делаес? — снова первый «дохтор» вступает в профессиональную игру.

— Слусаю дыхание. Мама так вседа делает. Помолци немного, ты мне месаес.

— Отойди от него. Мама тьюбоцькой глудоцьку слусает, а ты своими усами, как у слоненка. Со там воосе мозно понять по его спине? У него, сотли, как сильно нос гуляет. Вон, вон, вон, опять!

— Я холосо слысу, Зак. Ты осень злой и бездусный, блат. Вдлуг селовек умилает или находица в туннеле смелти. Надо все пловелить.

— Остолозно, Анвал. Не тлогай его, позалуста! У него, навелное, сломана сея.

— Ты, сто, глупый?

— Сам ты глупый. Посмотли, как он лежит…

«Умный» доктор абсолютно прав. Поза очень неудобна, а шея охренительно болит. И потом, я совсем не чувствую ног. Меня парализовало или это вполне себе естественный отек?

— Закария! — в наш странный «диалог» внезапно вклинивается звонкий женский голос. — Отойдите. Ваш завтрак готов, быстренько за стол, — говорит довольно грозно, на полном серьезе, абсолютно без купюр. — Вы умылись, надеюсь?

— Да, умми*.

Ох, ты ж блядский черт! Это я где? Где? Где? Одна лишь затертая до дырок рифма вертится на языке.

— А Костя?

— Подойдите ко мне, пожалуйста. Анвар, пациент абсолютно здоров…

Только голова трещит, клопы покусывают пятки, а шея говорит «до новых встреч» и, наверное, закладывает кое-что на будущее:

«Костя, я прошу тебя, с бухты-барахты то, что подворачивается под руку, не пей!».

Чтоб кому-то здесь сквозь землю провалиться! Ляп на ляпе, ляп на ляпе, а мне вовек не снять клеймо позора, которым я покрыл себя: свой лоб, плечо, ягодицы и, вероятно, до сих пор о чем-то гнусно-эротическом «волнующийся» член.

— Костя? — мягкая, как будто невесомая рука трогает мой лоб и по-матерински поправляет спадающие на глаза растрепанные от жесткой спячки волосы. — Кость? Доброе утро, — женщина наклоняется и выдыхает теплый воздух в мой «гуляющий» ноздрями нос. — У тебя телефон разрывается. Слышишь?

Положа руку на сердце — нет! Нет, не слышу. С трудом могу понять, где нахожусь и где та труба, которая настойчиво требует моего внимания-ответа.

— Подъем! — Романа — а это ведь она, здесь больше некому о пьяном постояльце печься — сдергивает с моих плеч колючий плед и сильнее тормошит плечо. — В этом доме хозяйка не привыкла повторять одно и то же несколько раз. Считаю до трех: или ты встаешь, потягиваешься, приводишь себя в порядок, завтракаешь с нами и отправляешься по своим делам, или…

— Прости, пожалуйста, — гундошу и перекладываю ряху на другую сторону.

— Что-что? — она, похоже, следует за мной. — Куда это ты отворачиваешься? Анвар, я тебя прошу, зайка, садись на свое место и не лезь личной ложкой в общий котел. Зак!

— Ум-ми-и-и! — в один синхронный звонкий тон волнение кличут мелкие восточные мужчины.

— Тиши-и-и-и-на! — я так и вижу, как Романа вытягивает губы на гласном «и» и суживает и без этого чересчур пронизывающий взгляд, транслируя откровенное недовольство на своем не обезображенном злостью и ненавистью миленьком лице. — Кость, пожалуйста. Что случилось?