— По-моему, я был предельно точен и понятен. Дашь парню мастер-класс, как мама-кошка, обучающая маленьких котят вылизывать интимные места и делать «хоба», показывая свой обработанный «хрусталь» на радость умиляющемуся кожаному долбоебу?

— Считаешь, что я учу его плохому?

Вообще-то не считаю, но:

— А ты как думаешь?

— Проехали! — отмахивается, водя рукой по воздуху.

Ну что ж… Это было точно зря! Хватаю летающую перед носом кисть, дергаю и рывками к себе подтягиваю Юлю, потухшую, притихшую в словах и очевидной ереси, замершую в ожидании приближающейся неминуемой казни.

— Я притворяться не буду, Красова-Смирнова. Не бу-ду! — обещание чеканю, произнося размеренно, уверенно, по буквам. — Но повторю еще разок. Видимо, с пониманием у тебя проблемы или я в объяснениях особо не стараюсь. Мальчик-пидор — не дурак! Ты ведь позвонила Коте, когда пропал ребенок?

— К чему ты ведешь? Отпусти меня, — шипит, выкручивая руку. — Козел…

— Позвонила? Да или нет? Уверен в положительном ответе, но даю тебе возможность лично признаться и не кормить никому не нужную интригу. Итак, отправила послание? Голубиной почтой или электронной — какая, на хрен, разница. Он уже сорвался с важного для вас, как для семьи, объекта? Когда мы предстанем завтра пред светлы очи всей честной компании, твой е. лан будет рядом? Вероятно, Котенька будет стоять возле ворот в первой и единственной — ха-ха — линии, руки, конечно, по-хозяйски выставит себе на пояс, раздвинет ноги на ширину не очень-то могучих плеч, насупит сильно брови, опустит голову, прижмет к груди свой волевой подбородок и…

— Отпусти меня!

— Он глотнет обиду, Юля. Здесь, при свидетелях, красивый пид.рас оскароносно отыграет свою роль. А дома…

— Отпусти, сказала!

— А дома, Юленька, готовься принять стоящий от обиды твердый ствол раз пять за одну лишь ночь. Такие…

Замечаю, как взлетает вверх ладошка. Отбиваю, шлепая по пальцам, задевая обручальное кольцо.

— Такие не прощают. Ты заслужила уважение, а значит, должна соответствовать, блюсти честь, подтверждать состоятельность, оправдывать возложенное на тебя доверие и планку не снижать.

— Отпусти меня, пожалуйста.

— Я не держу. Тем более без проблем, — ослабляю хватку на запястье, но тут же переключаюсь на четко обозначенную талию, совершенно нескрываемую спортивной формой, в которой задница Юлы мне кажется еще солиднее, аппетитнее и охренительно горячее, — учитывая, что упомянутые тобой и царящие в вашем гнездышке почет и пресловутое уважение — не любовь.

— Плевала я…

— Не любовь, Смирнова. Хочешь расскажу, в чем разница?

— Нет.

— Я прощаю тебе обман.

— Я не обманывала.

— Прощаю, что скрыла от меня беременность.

— Не нуждаюсь! — похоже, до нее дошло.

— Прощаю, что вышла замуж.

— Что? — как сильно у нее выпучиваются глазки, норовя выскочить из глазниц.

«Ой-ой, ой-ой!» — мне хочется смеяться, но я интеллигентно сдерживаюсь и поддерживаю годами наработанную марку.

— Прощаю, что…

— Ты не Господь, чтобы все прощать.

— Я забыл об этом, Юла. Готов начать с нуля. Готов сражаться за тебя. Готов стать лучше. Готов соответствовать твоим требованиям, наплевав на свои желания и имеющиеся возможности. Я готов к любому испытанию, потому что…

Она вдруг закрывает пальцами мне рот. Я слышу, как громко рядом дышит, как пытается успокоить свое сердцебиение, как сопит, сильно раздувая ноздри, как тяжело вздыхает, как стонет, когда губами тянется к моему рту. Я чувствую, как целует, как высовывает свой язык, лаская мою скулу, как трется щекой. Я слышу, как Юля шепчет в ухо:

— Все кончено, Мудрый. Это наша жизнь — другой не будет. Я замужем и не хочу ничего менять.

— Мне нужно знать, Юла.

— Нет, — касается своим виском моего виска. — Ничего не будет.

— Ты готова сражаться или…

— Нет.

— Боишься проиграть?

— Нет.

— А что тогда?

— Боюсь предательства.

Я не предатель… Не предатель, черт ее возьми.

— Я не брошу.

— Я тебе не верю, — спокойно заключает, а потом вдруг добавляет издевательское, — милый Святик!

Ненавижу это имя. Свят, Святик, а потом Святой… Все это производные моего диковинного имени, которым наградила мать, не посоветовавшись с отбывшим в армию двадцатилетним батей.

— Я не боюсь твоего козла.

— Я знаю, — она снова отстраняется, а я обхватываю ладонью крохотный по сравнению с моей клешней ее затылок и направляю голову Юлы, приближая лицом к себе.

— Не откажусь от Игоря. Поверь, — шепчу ей в губы, двигаю, выталкивая слова, прочесывая тонкую кожу ее идеально очерченного рта, — пожалуйста. Вы моя семья! Он украл вас у меня. Знаешь, что бывает за воровство там, откуда я вернулся.

— … — выдирается, отрицательно мотая головой.

— Закон военного времени гласит, что…

— Убьешь, да?

За свое — не раздумывая, не глядя. За свое — пойду на все, не считаясь с сопутствующими жертвами.

— Мы будем вместе, Мудрая, — улыбаюсь.

— Нет, — Юла приоткрывает рот, она готова к поцелую, она только этого и ждет, она опять ведет, Юлька хочет ласки, хочет настоящих чувств и блядской страсти.

— К черту уважение, да? — прихватываю верхнюю, раскатываю мякоть на зубах, впиваюсь и оттягиваю на себя. — М-м-м, — с чмокающим звуком отпускаю и оскаливаюсь. — Любовь — это не про уважение, Смирнова. Вернее…

Детский визг останавливает нас. Юля вздрагивает и подрывается на ноги.

— Что там? — я повторяю те же действия.

— Он боится темноты, — на ходу шипит Юла, поглядывая искоса на меня.

А я мог бы и сам об этом догадаться.

Игорь сидит на импровизированной кровати, застеленной сеном и нашими вещами. Он растирает глазки и, раззявив рот, кричит о том, что страшно.

— Тихо, сладкий, — встав перед пацаненком на колени, Смирнова обнимает худенькие плечи и бережно проглаживает спинку. — Ложись, мама здесь.

Я тоже рядом!

Она укладывает его на спину, затем переворачивает на бочок, сама пристраивается, повторяя детский контур, двигает рукой, пальцами расчесывая запутавшиеся и свалявшиеся от соломенной подушки темные волнистые волосы, что-то шепчет ему в ухо и прикрывает веки, телепортируясь в царство вечно сонного Морфея…

— Привет, Костя, — Алексей Смирнов предлагает для пожатия мне руку. — Как добрался?

— С переменным успехом, — дергаю плечами, оглядываюсь, никого, кроме его столбом торчащей крупной фигуры здесь на замечая.

Хотя, конечно, можно было и быстрее.

— А это кто? — кивает на моего помощника, который забирается в салон Юлиной машины. — Вор, конокрад, чужой на территории?

— Славик, доброволец, почти профессиональный водитель на час, — отвечаю.

— У тебя и такие, что ли, в штате есть? — а он, похоже, шутит, по-детски удивляясь.

— Вольный найм, а у него, как у вновь прибывшего, как у молодняка — внезапное расширение должностных обязанностей. Моя ласковая просьба — его радушное одолжение мне, как непосредственному доброму начальнику.

— А-а-а, — закидывая голову, смеется.

Странная, как для сложившихся обстоятельств, обстановка: наш сын пропал, а здоровому Смирнову — гаденькие шутки, да дебильные подколы.

— Ты какой-то… — как будто несущиеся мысли медленно читает. — Короче, на себя вообще не похож. Серьезный, сосредоточенный, — кивает на мои не находящие себе места по локоть оголенные руки. — Красов, ты меня, честное и благородное, жутенько пугаешь. Давай-ка потише, парень. Придержи коней и взрыхли мозговую почву здравыми решениями. Что с тобой?

— Где Юля и Игорь? — пальцы к ладони сильно прижимаю, формирую кулаки и бью по своим бедрам, как по наковальне.

— Еще в пути. Тише-тише, парень.

— В пути? Они что, опоздали на поезд? Своевременно не прошли регистрацию на одиночный рейс, теперь вот вынуждены добираться своим ходом? Пешком, на волах, ползком или верхом на гребаной улитке? Что это значит? — поднимаю руку и смотрю на время. — Блядь! Я задержался, потому что с жопы области сюда к вам добирался, а жену, видимо, затормозили при прохождении паспортного контроля.