— Юль, в чем дело? — решаюсь на еще один вопрос, которым, по-моему, уже успел достать ее.

Жена накручивает на палец локон, выставив острый локоть на бортик пассажирской двери в машине, в которой мы втроем сидим в ожидании «стрелки», разрешающей движение налево, чтобы аккуратно съехать на хорошо изученную трассу по направлению к родительскому дому.

— Ни в чем, — сухо отвечает. — Тебе пора! — кивком указывает на только что на светофоре появившийся нужный цвет.

— Спасибо, — осуществляю поворот. — Как в общем настроение?

— С утра не изменилось, Красов. Чувствую себя нормально, жалоб нет.

— Грубишь? — подмигиваю Игорю, сидящему сзади в детском безопасном кресле. — Мама меня ругает. Представляешь?

— А за сто? — смешно картавит парень.

— Не знаю, — дергаю плечами и с аналогичным вопросом обращаюсь к недовольной даме. — А за что? Ответь, пожалуйста.

— Я не ругаю, — следит за сыном вполоборота, пропуская между пальцев свой ремень безопасности. — Не выдумывай, пожалуйста. Едем к дедушке и бабушке, сынок. Навестим их, погуляем там, а потом домой вернемся. Хорошо?

— Да, — мальчуган хохочет, выставляя нам с ней на обозрение свой беззубый рот.

— Как дела, пацан? — отрываю руку от рычага и даю расчетную отмашку. — На счет три. Согласен?

— Да.

— Один! — задаю наш старт по договору.

— Два! — подхватывает Юля.

— Тли! — а последним детский голосок пищит.

— Отлично, семья. Так, как у нас дела?

— Нормально! — на три голоса одновременно отвечаем.

— Что по поводу музыки? Есть пожелания на сейчас? — теперь я обращаюсь к сыну.

— М-м-м, — жена закатывает глаза и откидывается в кресле, несколько раз прикладываясь затылком о не слишком мягкий подголовник.

— Тебе, я так понимаю, все равно, Люлёк?

— Я не имею права голоса в этом месте. Все равно ведь будет…

— «Блеменские лузыканты», — кто-то шустрый заказывает за нее.

Юлька выставляет руки в красноречивом жесте:

«Я же говорила, Красов. Зачем спросил? Все ведь было ясно!».

— Про сыщика, сынок?

— Врубай арию Трубадура, Костяника, — предлагает мне жена.

— Игорь, ты не возражаешь?

— Сто?

Похоже, высокопарную речь мальчишка в силу возраста пока еще не понимает. Ему почти четыре, без двух месяцев и трех дней.

— Желаешь послушать про любовь? — шепчу жене.

— Про страдания, наверное, — парирует мне.

— Какие там страдания?

— Врубай уже, — ладонью бьет по бардачку.

— Твоя просьба — для меня закон…

Долгая дорога, простые разговоры, детский смех на заднем сидении и перемигивания с женой, которая где-то на второй части музыкальных приключений бременских друзей немного оживилась и даже стала подпевать страдающей принцессе за белокурым смутьяном с крутой гитарой, но с большим шишом в кармане.

— Приехали, — слепо пялюсь в закрытые железные ворота, за которыми нас ожидает просторный двор и встреча с тем, с кем я предпочел бы не встречаться. По крайней мере, пока. Вру опять…

Я предпочел бы не встречаться… Никогда!

— Все хорошо? — жена трогает мои пальцы, барабанящие по обмотке рулевого колеса.

— Да, конечно, — отмираю и перевожу на нее глаза. — Сейчас… — ворота медленно раздвигаются, а я придавливаю газ. — Сейчас, сейчас, сейчас… — въезжая, бессмысленную чушь зачем-то повторяю.

Накатом подбираюсь к ступеням перед главным входом, плавно торможу, глушу двигатель и тут же замечаю крупную мужскую фигуру, стоящую на крыльце гостевого домика. Это Святослав?

— Хочешь, чтобы я с ним поговорил или…

— Нет, не надо.

— Уверена?

— Конечно.

Мудрый сильно изменился. Стал старше, выше, серьезнее? Или здесь кое-что еще? Он разворачивается на сто восемьдесят градусов и заходит внутрь дома, в котором, как сказал Сергей, временно живет.

— Куда он?

— Какая разница? — Юля сквозь зубы произносит. — В этом весь Свят. Его слово — закон, его желания — истинные и непререкаемые, а действия… Почти божественные! Служитель чести, почитатель совести, поклонник долга и психически больной, скучающий за откровенной бойней. Видимо, не выспался герой, — злобно добавляет. — Идиот! Пусть идет…

Злится на него и оскорбляет?

— Зачем ты…

— Что еще, Красов? Чего тебе еще?

— Я не ревную, Юля. Слышишь? Не вижу проблем. Пусть он познакомится с…

— С… С… С… С кем? — оглядывается на сына. — Игорек?

— А?

— Побудешь с бабушкой и дедушкой, пока…

— Не надо, Юля, — не разжимая губ, ей говорю. — Ты нервничаешь из-за Свята, а сгоняешь все на…

— На ком?

— … — киваю на мальчишку, корчащего мне смешные рожицы в зеркале заднего вида.

— Фух! Слава Богу! Разговор окончен. Отец сюда идет…

С трудом воспринимаю все то, что в настоящее время в этой комнате с нами происходит. Она ведь злится? В точности! И сильно негодует? Так и есть! Щедро испускает желчь, обильно подтекая злостью, намеренно таранит ненавидящим взглядом мое лицо, испепеляя кожу, раздирая струпья, ногтями расцарапывая затвердевшую от нервной судороги мякоть. Желая смерти, она готова растерзать меня и мои жалкие останки, не задумываясь, по ветру развеять…

Очень странно и довольно неожиданно, но в памяти всплывает чрезвычайно нехороший эпизод из прежней, военной, как будто бы ненастоящей, вымышленной жизни.

«Женщины всегда злее, опаснее. Запомни прописную истину, майор» — так любил частенько повторять один очень мудрый человек. Твердо сообщал, почти как правило, безукоризненно назубок цитировал параграф, транслируя скупую данность, резко поправлял разгрузку и не по-русски шустро обращался к вопящим и вырывающим волосы себе на голове местным низкорослым дамам, цепляющимся за его руки и забирающим заряженное свинцовой драмой опасное оружие, словно только в этом кроется истинная причина их непрекращающихся уже который год военных действий, житейских горестей и нечеловеческих страданий-бед.

«Они всегда уверены в себе, Свят. Знают, что им все позволено. Все разрешено» — хмыкнув, выставлял перед собой повернутую затянутую в грубую армейскую перчатку руку. — «Три шага назад, леди. Сели. Я кому сказал? Тишина. Терпение, кошки. Ишь, заголосили. Стервы-ы-ы» — шипел на них, выставляя зубы. — «Где ваши мужчины? Куда они ушли? Вы тут, что ли, одни? Позвольте не поверить. Итак…».

— Прекрасно выглядишь, — решаюсь на первые слова, набатом разбивающие молчанку, в которую мы с ней играем в общей сложности где-то полчаса.

— Что ты хочешь? — она рычит, обходя холодный стул, стоящий посередине моей жилой комнаты. — Какого лешего тебе здесь надо, Святослав?

Святослав? Не Свят, не Святик, не… «Мне очень хорошо с тобой!» — ее слова, ее ласковые прозвища, нежные объятия, ее искренние чувства, просьбы, мольбы и… Ее признания!

«Считаешь, что эти девки злые? Уверен? С виду не скажешь!» — я парировал и по-глупому смеялся. — «Смотри, какой у той красавицы пронизывающий до костей острый взгляд. Теплый цвет, как будто подведенные глаза, иссиня-черные стрелки. Херня какая-то. В этой цивилизацией не замусоленной деревне у девицы по-модному накрашено лицо. У них тут что…».

«Это все обман! Ловушка, блядский капкан. Не верь им. Бабы — дьявольское зло!» — не унимался мой вынужденный по оружию брат.

«Не наговаривай на местных. Нам с ними, в общей сложности, неполную неделю коротать» — я размахивал рукой, призывая всполошенных нашим рейдом тёток сесть на землю и прекратить нытье, которое, если честно, жутко раздражало, не давало сосредоточиться и принять какое-либо, не то чтобы рациональное и взвешенное, решение.

«Они будут покрывать своих мужчин, Свят. Сдохнут, но ни хрена не скажут. А если скажут, то чушь, которая затянет нас в глубокую могилу. Стервы-ы-ы-ы. Сука!» — он шептал и периодически передергивал затвор. — «Это, блядь, просто-таки круговая порука. Убежден, что одна их этих кошек вполне способна выстрелить в упор».