— Свят?

— Тшш, — приставив палец к носу, негласно отдает приказ молчать, сохраняя акустическую немоту и соблюдая надоевшую субординацию, которую я по странному стечению обстоятельств на дух переношу. — Тшш, тшш…

«Пошикай на меня еще, козел!» — дергаю губами, но вынужденно затыкаюсь. У него повадки и инстинкты затаившегося зверя, но, увы, не современного человека, привыкшего к благам и чтящего цивилизованный этикет. Комок нервов, сплетение вен, артерий и гибких сухожилий, а не теплая податливая плоть и подвижная в силу возраста ярко-красная кровь, бурлящая и заставляющая дурака валять и радоваться жизни.

— Свят?

— Там! — взмахом густых ресниц указывает предполагаемое направление. — Двенадцать часов.

Армейский циферблат, позиционирование в пространстве, размеченная координатная сетка и… Безумный, озабоченный чужим присутствием взгляд.

— Где?

— Двенадцать часов, — мягко, стараясь оставаться незамеченным, сохраняя камуфляж и не выдавая своего присутствия противнику, присаживается, уперевшись пальцами в траву.

В точности все повторяю и располагаюсь рядом с ним.

Испорченная жизнь, искалеченная судьба, навсегда утраченное спокойствие и первоочередная готовность отбыть в обозначенный на карте вражеский квадрат, походные условия и чуткий сон в казарме, а если вдруг — на марше, то и на земляном полу, в какой-нибудь канаве, обезопасив тело небольшой глубиной от разлетающейся во все стороны шрапнели.

— Там никого нет, — вглядываюсь в те пресловутые «двенадцать часов». — Я ни хрена не вижу.

— Я знаю.

Вот удод!

— То есть? — мгновенно распрямляюсь, стряхиваю успевшие онеметь от вынужденного неудобного положения нижние конечности и зажимаю пальцами недокуренную сигарету, сильно обжигаюсь и с остервенением шиплю. — У тебя фляга свистит?

— Иногда. Но она приходит каждую ночь, Сергей.

Сердечно благодарю за откровенность, но:

— Она?

Только этого нам не хватало!

— Там…

Чтоб ты, сука, сдохла! Чертова шалава!

— Это же…

— Лиса, — издевательским смешком подтверждает опустивший в расслаблении плечи Свят. — Мелкая чертовка!

— Ты издеваешься, пацан? — дергаю его плечо. — Поднимайся, засранец.

— У нее щенки.

Это еще откуда известно? Он ей сиськи, что ли, мял?

— Что прикажешь делать? — подпрыгиваю на ровном месте. — Я в ее тягостном положении не виноват. Не хрен было бегать по лесам, хвостом мести, предлагая желающим мохнатую пизд…

— Сергей Максимович! — он мне тут мораль, по-видимому, решил в мозги внедрить.

Его там, сука, не добили! Так я его добью, вот этими руками придушу:

— Вставай, придурок. Какого черта ты творишь?

— Не спится, — мотает головой, словно от наваждения избавляется.

Понимаю! Сам такой. Видимо, все стабильно и неизменно и, как водится:

«Здесь что-то с совестью и с этим ни черта уже не сделать! Ничто не вечно под луной, а покой… Покой нам только снится».

— Черт с тобой! Идем в дом, выпьем кофе, покалякаем о том о сём.

— Нет, — оттолкнувшись от земли, резко поднимается и принимает ту же сосредоточенную позу, что и несколькими минутами ранее.

— Теперь, по-видимому, должен на свидание с тобой и с этой тварью серый подгрести? У них тут рандеву? По времени? Щенки — метисы? Сколько штук? Хмырь перечисляет рыжей даме алименты? — хмыкаю, язвлю, пытаюсь разрядить по-прежнему чем-то накаленную обстановку.

— Скажите, пожалуйста, а когда… — вдруг осекается и отворачивает рыло с перекатывающимися желваками от меня. — Когда… Вы понимаете, о чем я говорю?

Прячется, не желает демонстрировать заинтересованность, не спешит показывать очевидное нетерпение? Изображает хладнокровие, играет гада? Подсоблю или в секрете еще немного отсижусь?

— Что «когда»?

Когда, по-видимому, он увидит сына, когда нас почтут своим присутствием Красовы и привезут мальчишку?

— Юля уже в курсе про то, что… — определенно слышу вопросительную интонацию и небольшой нажим на это «что».

— Да, конечно, — не мучая молчанием, быстро отвечаю.

Истинная правда! Отдельный разговор, конечно. Но этот воин никогда не узнает о том, как жестко я единожды поговорил с Юлой. Я не принуждал и не насиловал собственного ребенка, а всего лишь поставил перед фактом, сухо сообщив о том, что:

«Он пока живет у нас. Смирись, малая, не сверкай глазами и не грози отцу, сжимая пальцы в тощие кулаки, сломаешь ногти и проткнешь ладони — зеленкой или йодом не замажешь. Придется шить, а это шрамы. Муж перестанет обезображенную любить! Куда пойдешь? Наверное, к Святу?».

«Дитя» взвилось, словно воздушный змей, подхваченный порывом взявшегося из ниоткуда ветра. Но криков, причитаний и тому подобной женской чуши не было, зато я познакомился с молчаливым зрительным упреком, отстраненностью, скованностью в движениях и поиском одобрения в глазах мужчины, который воспитывает названого сынишку, с чьим родным отцом я каждую ночь в дозор по обстоятельствам хожу. Обворожительная чудная семейка…

— Она не хочет меня видеть?

— Свят, Свят, Свят… — ухмыляюсь, ловя совсем неочевидный сердечный приступ. — Вас ведь нет. Ты что, забыл?

— Я помню. Она замужем, а я…

Ты для нее никто, малыш! Проехали, забыли, перечеркнули, моргнули и с новыми силами подальше друг от друга разошлись. Разбежались, чтобы случайно на глаза не попадаться.

— Она приедет, — заверяю, стирая с губ глупую улыбку.

— Когда?

— Идем-ка в дом, — хватаю за рукав футболки в попытке подтянуть к себе. — Чего ты?

— Я хотел бы познакомиться с сыном, — с закрытыми глазами через зубы произносит.

— Не вижу в этом никаких проблем. Они вернутся из отпуска. Были на море. Внук в первый раз мочил там ножки. Ты…

— Хорошо, — выпутывается и ужом выскальзывает из моего несильного захвата.

— Святослав? — теперь я разговариваю с его спиной и обращенным гордым профилем. — В чем дело?

— Все нормально.

С чего мы начали, к тому опять пришли!

— У тебя нет причин злиться на то, что произошло. Как слышно, парень? — шепчу ему в затылок, словесной очередью прошивая насквозь кость и незнакомый с болью мозг.

— Я помню.

— Ты ушел, затем не выходил на связь, совсем пропал с радаров.

— Я…

— Я, черт возьми, прекрасно помню, где ты был, с чем там столкнулся, как все сложилось и с каким трудом все разрешилось, — прикрыв глаза, хриплю.

Благополучно или не очень — покажет только время, которого, как правило, на важные моменты катастрофически не хватает: минуты подгоняют неторопливые часы, а секунды спотыкаются, изображая нервный тик, сбивая жизни только вот с большим трудом выстроенный ритм.

— Тебя продолжительный срок считали погибшим, Святослав, а Юля посещала бесконечные опознания. Твой сын сдавал биологический материал. Ты знаешь, что это такое? Имеешь представление, через что эти двое прошли. Мне врезался в память один жуткий эпизод, рассказать?

— Нет.

— Нет — не представляешь или…

— Да. Я знаю, что такое опознание по ДНК.

— Представил, каково им было? — прищуриваю глаз.

— Да.

— Он, маленький, еще сосущий сиську, улыбчивый мальчишка, изо всех своих силенок помогал тебе, отцу, восстать и вернуться к нормальной жизни. Кто знал о том, что ты был пленен? — задаю, похоже, в пустоту вопрос и незамедлительно на него же отвечаю. — Никто! Если угодно, сам Господь Бог.

— Я знаю.

— Не смей злиться на судьбу. У тебя нет на это прав. Ты винтик, шестерня в сложном механизме. Плыви по течению и возвращайся к полноценной жизни. Чувств к ней нет?

— Я не злюсь.

— Ты что-то чувствуешь к Юле? — иду ва-банк, куражусь, завожу его.

— Нет. Ничего. Я с этим, если честно, опоздал, Сергей. Она ведь не обещала ждать меня. Мы поссорились тогда, я, вероятно, был слишком эмоционален и грубо оскорбил ее, — вскидывает на меня глаза. — Теперь хотел бы извиниться.

— Это ни к чему. Не стоит будоражить то, что быльем красноречиво поросло, — выставляю ему под нос вытянутый спицей палец, — к тому же… Ты видный мужчина. Пора свистеть, Свят, и самочек в стайку собирать, — оглядываюсь на темный дом. — Подходящее время заводить собственную семью.