— Какой срок?

— Костя!

— Я, наверное, переформулирую вопрос. Ты вообще была беременна от меня?

— Я…

— Да или нет? — задираю голову и выдыхаю грубое словечко в потолок.

— Я не хочу детей, Красов.

— … — бессмысленно вожу глазами, рассматривая оформление пространства. Я изучаю собственный декор, которым наградил счастливый крепкий дом, где мы с первого дня нашего супружества живем.

— Я ведь говорила об этом. Я…

«Тонь, это кто?» — указываю на мальчишку, который ходит по двору Смирновых.

«А-а-а, это наш Свят. Приемный, сын полка!» — лениво хмыкает блоха.

«Что это означает?» — встаю на цыпочки, прищуриваюсь и внимательно слежу за пацаном, вертящимся возле их отца.

«Я не знаю. Так дядя Леша говорит. Я его считаю братом. А что?»…

— Не хочешь от меня?

— Мне больно. Ты грубо напираешь. Костяника…

— Я не подхожу?

— Я не хочу…

— У меня, видимо, плохая генетика? Слепой отец, да?

— Нет.

— Я ведь прекрасно вижу, Юля.

— Зато не слышишь. Не понимаешь. Или не желаешь понимать.

— Я не он? Ответь только на этот вопрос.

— Отпусти! — бьется, вырывается, толкается, отчаянно сражается, за свободу с прОклятым ее сестрой неравными силенками тягается.

— Не хочешь от меня, а от ушлепка — с радостью. Я прав?

— Нет.

— Да! — ору ей в ухо и немного отступаю.

— Никаких детей, Красов, — Юля поворачивается ко мне испуганным лицом. — Я больше не хочу. У меня есть сын…

— А у меня?

— Игорь…

Мне вообще никто!

— На что ты рассчитывала, когда устраивала спектакль с тошнотой и поглаживанием пустого живота? На скорый выкидыш где-то в районе Нового года? Шампанское и несварение желудка. Правильно понимаю? Или на херню из разряда «ой, милый, так случайно вышло» или…

— Да! — не задумываясь, молниеносно отвечает.

— А дальше?

— Какая разница? — пытается протиснуться, прошмыгнуть и выскользнуть, убраться из душного пространства, избавиться от надоедливого мужика.

— И все же! — хватаю за острый локоть, встряхиваю и резко отпускаю.

— Ударишь? — вскидывает подбородок. — Накормишь толстым членом? Накачаешь спермой? Привяжешь на все беременные месяцы и заставишь для тебя родить?

— Нет, — перехватываю удобнее, обнимаю за талию и, как любимую игрушку, прижимаю к себе. — Прости, пожалуйста.

— Я буду ненавидеть этого уродца. Я сделаю все…

— Заткнись, Юла!

— Отпусти, сказала!

— Нет.

— Я все равно уйду.

— Я верну.

— Я спрячусь и…

— Пойдешь к нему? О защите попросишь?

«Свят — наш местный ловелас» — стрекочет Ния.

«Репей?» — кривляюсь, передергивая информацию. — «Слащавый бабник? Девчатник?».

«Завидуешь?» — подмигивает карим глазом.

«Это его единственное, я так понимаю, достоинство? Рожа, да косая сажень в плечах?» — носком отпихиваю палку, валяющуюся у меня в ногах. — «Внешность для мужчины не главное, между прочим».

Так говорит отец, у которого из достоинств в наличии лишь непростой характер да щедрое пособие по сучьей инвалидности.

«Ой-ой-ой! Ревнуешь Юленьку?» — смеется младшая Смирнова. — «Знаешь, какое у нее прозвище гуляет?».

Показываю взглядом, что в ответе весьма заинтересован, поэтому не стоит с этим чересчур затягивать.

«Снежная королева!» — хихикает и вместе с этим запечатывает мелкими ручонками свой черный рот. — «У нее нет сердца, Костя. Никто не растопил льдинку, которая бьется у Юлы в груди. Мама по секрету говорит, что Хулита нежная, но в то же время очень непростая. Однако, если вдруг она кого-то искренне полюбит, то будет везунчику пожизненно верна. Она из тех, кто навсегда! Не влюбчивая, понимаешь? За каждым обратившем на нее вниманием кавалером не убивается, а ищет своего…».

— Нет, — очередным обманом отвечает.

— Это ведь ты самозабвенно настаивала на совместном ребенке…

— Костя, ты делаешь мне больно!

— Для того, чтобы позлить его? Отвечай!

— Отпусти!

— Хотела, чтобы он приревновал?

— Какая разница? — плюется, отнекивается, а потом вдруг начинает злобно хохотать. — Ревновать должен был он, а не ты! Дурацкий план. Да! Что уставился? Свят… — наотмашь затыкаю женский рот. — А-а-а-й! — кричит жена. — Сволочь! Ненавижу…

«Отпусти меня!».

«Точно?» — поглядываю на старшую Смирнову.

«Да» — вытягивает осторожно пальцы, ступает мягко и проходит дальше по поваленному и скользкому от вчерашнего дождя сосновому стволу. — «Вау! Тут очень высоко, но безумно клёво!».

«Осторожнее» — широко расставив руки, страхуя, следую за ней. — «Смотри под ноги, а то…».

«Эй!» — орет вдруг не пойми откуда вылезший, прилипчивый и надоедливый мальчишка. — «Ты что творишь? Юла-а-а!» — он подбегает к ней, хватает внезапно замершую за тонкие лодыжки и нахально стаскивает с прокручивающегося бревна. — «Какого черта, дура? Шею решила свернуть?».

«Сам дурак» — заливисто смеется и, отклонившись, сильно прогибается у него в руках. — «Испугался, Мудрый?».

«Да!» — он суетится взглядом, при этом бешено вращает головой. — «Прекрати эти игры, Юля».

«За меня боишься или к нему» — кивком указывает на меня — «бешено ревнуешь?».

«Чтобы ревновать, надо бы любить» — парень встряхивает Юлю и возвращает в вертикальный ряд. — «А у нас с тобой…».

«Привет! Я Костя» — вклиниваюсь и протягиваю парню руку. — «А ты?»

А он спокойно отвечает:

«Привет, Костя. Я Святослав. Можно просто Свят…».

«Сладкая, все нормально? Как любознательный натуралист там поживает? Почему не отвечаешь?» — без конца как будто в никуда отправляю простое сообщение, особо не рассчитывая на развернутый ответ с той стороны не слишком дружелюбного двора.

Уже, по-моему, трое суток Юла талантливо сохраняет эфирное молчание, а я настойчиво продолжаю бомбардировать стихийно образовавшийся чат незамысловатыми приветствиями и пожеланиями хорошего и плодотворного очередного дня.

«Волнуюсь, Юль. Как ваши дела? Ответь, пожалуйста» — письмо, расправив крылья, улетает, а я откладываю телефон и отдаюсь на откуп милой женщине, которой слишком много обещал, да так и не исполнил, потому как, видимо, о времени и месте нашей встречи самозабвенно, а главное, неоднократно привирал.

Она спокойно перебирает мои пальцы, внимательно рассматривает вычищенные, остриженные почти под корень ногти, упругой крохотной подушечкой елозя по лунообразному молочно-белому ободку; уверенно продавливает фаланги, намеренно перекрывает постоянное кровообращение, затем неспешно отпускает свой зажим и переворачивает мои кисти, обращая давно зажившими мозолями к себе «лицом». С опаской, довольно осторожно прикасается к холостому безымянному на моей правой руке, как будто приноравливается к мужскому крупному диаметру, и укладывает свою мелкую ладошку, совмещая наши пальцы, царапая огрубевшую кожу обручальным женским золотым кольцом.

— Как ты? — негромко спрашивает и по-кошачьи наклоняет голову, прижимая небольшое ушко к своему точеному плечу.

— Все хорошо, — как обычно, особо не задумываясь, автоматом отвечаю. — А ты?

— Встречаемся редко, Святослав. Избегаешь? — резко вскидывается на меня.

— Нет. С чего ты взяла?

— Вот так мы и становимся ненужными и надоедливыми старыми хрычами, — обреченно выдыхает.

— Я же здесь!

— «Мам», «пап», «я очень сильно занят», но «обязательно перезвоню», «давай, наверное, попозже», «сейчас мне некогда», «все хорошо», «пока-пока» и надоевшие до чертиков «ну, все, целую, жду, люблю». Запатентованный словарь эгоистичных засранцев и изворотливых приспособленцев. Ладно, мальчик! — на все четыре стороны спокойно отпускает мои руки, неторопливо отклоняется назад, тяжело или с большим трудом вздыхает и украдкой посматривает туда, где Ксения с загадочной улыбкой на губах выбирает для нас разрекламированный официантами фондан. — Вот вы и быстро выросли, а мы стремительно состарились. Черт возьми! Мне до сих пор кажется, что все это произошло совсем недавно, позавчера или вчера. Оглянуться не успела, а уже внучата рядом скачут и лепечут что-то на своем, на юном.