Юля ахает, сильнее раздвигает ноги, гостеприимно принимает член, мгновенно расслабляясь, обмякает и что-то даже успевает прошептать перед тем, как я еще раз повторяю ту же последовательность проникающих действий. Раскачиваю нас, не спуская с блаженно улыбающейся подо мной слегка поплывших от того, что осознал сейчас, безумных глаз. Она блаженствует, постанывает, когда я загоняю внутрь ствол, затем вдруг расслабляется, течет, обильно выпуская смазку, а я проскальзываю без напряга и преград, но все же осторожно и неглубоко.

Одной рукой бережно сминаю грудь, не прекращая таранящих ее движений, губами трогаю сосок, облизываю почти пленочную шкурку, щекочу кончиком языка вершинку, зубами провожу по ободку. Юля заходится в экстазе, почти беснуется и прошивает верхней половиной тела мою грудь.

— Не останавливайся, любимый, — только наставления четко произносит, а так, если честно, складывается впечатление, что она уже несколько минут ни черта не осознает.

Я резко выхожу, а Юла распахивает глаза, выпучиваясь на меня.

— Что…

Она не успевает возмутиться, как сразу же оказывается на животе, полностью распластанной. Бережно подбрасываю расслабившуюся и устанавливаю в коленно-локтевую позу.

— Свят, прекрати, — хихикая, стрекочет. — Что ты творишь? Я не хочу…

— Остановиться? — а я действительно немного отклоняюсь, обхватываю раскачивающуюся под собственным весом плоть, провожу рукой по липкому от ее секрета члену, прижимаю, оттягиваю шкуру, освобождаю алую головку, приставляю «возбуждение» ко входу, вожу по разгоряченным половым губам, похлопываю и быстро отстраняюсь. — Все? — наклоняюсь над отставленными женскими ягодицами, пробую на зубы мякоть, пару раз смачно чмокаю и снова отхожу.

— У-у-у, — вращает задом Юля. — У! У! У! — подзывает?

— Приказ? — стараюсь шумно не дышать, чтобы не прослушать долгожданный на сейчас ответ.

— Просьба, — хохочет, отклячивая нагло зад. Смирнова располагается щечкой на подушку, прижимает грудь к матрасу, а тем, что неуложенным осталось направляется ко мне. — Свят?

Хлопаю по женской ягодице раскрытой ладонью, выбивая пошлый звук. Юля ойкает, но с замиранием ласки ждет…

«Это конец? Конец, да? Лучше времени не нашла?» — рычу, оскалившись. — «Ты ненормальная. У тебя здесь вава, Юла. Идиотка! Что ты делаешь?».

«Все кон-че-но!» — икает, подкидывая по-кобыльи голову. — «Не-на-ви-жу!».

«Да пошла ты к черту, глупая гусыня. Только шмотки на уме, да гульки. Привыкла, что папа с мамой все решают. Развлечения, отдых, да сытная еда. А душевно ты пуста! Что, если разобраться, из себя Смирнова Юля представляет?».

«Святосла-а-а-а-ав!» — она ревет белугой, раскачивает тело и мотает головой, но ни хрена по-прежнему не догоняет.

«Ни х. я!».

«Будь ты проклят!» — скрипит и прожигает диким взглядом.

«Не хворай…».

— Люблю, жена, — работаю, как поршень, прикусив кошачье место между острых взведенных лопаток. Она, как мелкий маятник, колеблется подо мной и стонет жалобно в подушку. Умудряюсь между парочкой неглубоких толчков подкинуть Юлю, силой распрямить и разложить спиной с комфортом на себе.

— Смотри туда, — обхватив женский подбородок, обращаю ее лицом к большому зеркалу, в котором мы с ней отражаемся. — Ты красавица.

Завожу ей на лобок и еще немного ниже руку, аккуратно потираю сильно выступивший бугорок, тереблю звонок и наконец-то выбиваю вскрик, которым моя любимая провозглашает, что стопроцентно кончила и готова, видимо, спокойно полежать, чтобы отдохнуть, перевести дух и основательно расслабиться.

— Хочу в тебя, Юла, — шепчу ей в ухо, не прекращая поступательных движений.

Смирнова сглатывает и губами подтверждает, что не против и на все согласна:

«Да! Да! Да!»…

«Холодно, черт возьми!» — я кутаюсь в огромный плед и похлопываю носком высокого ботинка по выпавшему за новогодний вечер снегу, изображаю бабочку, а затем ромашку и кривокрылое подобие ангелообразного существа. Какая громкая тишина и зимняя красота. Сейчас глухая полночь и слабый первый час. Да уж, за остававшиеся полтора часа до этого момента мы по всем правилам проводили старый год и не успели встретить новый. После второго плотского захода Смирнова, что называется, не чуя ножек, отползла. Юля вытянула все конечности и выставила мне на обозрение свою натертую от плотских упражнений грудь и влажную промежность.

«Чю-ю-юрт, Сва-а-ат» — сильно путалась в сознании тогда. После с любовью исковерканного собственного имени, я понял, что ей нужно отдохнуть. К тому же я ведь хорошо до этого поспал. Так что, все по Уставу и в рамках наших персональных правил.

«Твою мать! Двенадцать часов!» — давлюсь не выплюнутым варевом. — «Привет, подруга» — мгновенно замираю и выпучиваю взгляд.

Лиса, задрав по-песьи переднюю лапу, с улыбочкой, приоткрыв маленькую пасть, таращится безумно на меня.

«Как ты, маленькая?» — присаживаюсь на корточки. — «Детишки подросли?» — зверек подходит ближе, осторожно переставляя лапы. — «Ты здесь одна? Что нового в лесу? Никто не обижает? А мужа ты себе нашла?».

— Свят… — где-то рядом внезапно шепчет Юля.

— Тихо, сладкая, — выпрямляюсь, отставляю руку, подманиваю пальцами и скашиваю взгляд. — Иди сюда. У нас тут гостья. Хочешь познакомлю?

— Я напугала? — громко шлепает по нерасчищенному входу. — Что ты сказал?

— Что, мать твою, за вид? Юль, ну в самом деле! Зима, а ты трусишь прелестями, словно в летний зной. В сосульку превратишься. Где куртка, шапка? Твою ж мать…

— А ты погрей!

Смирнова не одета. Вернее, из одежды на Юле колышутся тот странный свитерок и легонькие брюки.

— Обними, — становится передо мной. — Ну же, Мудрый! Чего ждешь?

Раскрываю плед и забираю полуголую соседку в теплый плен. Захлопываю дверцы, надежно укрываю и фиксирую свой капкан.

— Смотри, вон там! — упираюсь подбородком ей в плечо и говорю почти на ухо, поднимая завитки волос.

— Это… — Юля квакает, ойкает, пищит и ежится, а я ладонью закрываю женский рот.

— Ее зовут Лиса. Она маленькая мать. У нее были детишки.

— Я боюсь.

— Она тебя боится, Юля.

— Они разносят бешенство.

— Ты с ней целоваться, что ли, будешь?

— Ты ее трогал? — вполоборота задает вопрос.

— Да, живот и сиськи мял. Ты не давала, я решил переметнуться на местную фауну. Юль, ты чего?

— А прививки?

О! Опять?

— Спокойно, сладкая. Давай помолчим и просто понаблюдаем за дикой красотой.

Лиса садится, раскидывая хвост по снегу, лыбится, ощеривается и, выставив кончик языка, почти хохочет.

— Надо ее прогнать, — бормочет Юля.

— На хрена?

— М-м-м? — тот случай, когда «я как бы ляпнула, но не подумала», ага? — Она дикая.

— Как ты, жена.

— Офонарел.

— Ты расцарапала мне шею, сладкая. Как прикажешь понимать такое?

— Заслужил! — гордо заявляет. — Господи! — пищит, потому как рыжая-бесстыжая на жалких полусогнутых движется опять.

— Стоять, жена! — сильнее прижимаю, прошу и обещаю. — Не бойся, сладкая. Ты под надежной защитой. Под этим покрывалом ты спрятана, как под бронированным забралом.

— Вместе? — шепчет Юля.

— Вместе, — прикрыв глаза, еще раз убеждаю.

Отныне…

Навсегда!

Мне очень жаль.

Мне жаль?

Мне немного жаль!

«Прости, пожалуйста» — начну, скорее всего, так, а в завершении добавлю, приправив сочной патокой нечто глупое. Наверное:

«Прощай?»…

«Не каждому дано, солнышко, не каждому. Он поймет, Юля. Надо только правильно подать и успокоить. Расстаньтесь добрыми друзьями, зарой случайно вырытый топор непонимания и тупой вражды. Что делить по факту? Вы с ним с детства знакомы».

«Ты сейчас серьезно?» — определенно, я чересчур недоумеваю в этот непростой момент, когда, раскинувшись студенистой медузой на отцовском теле, отчаянно пытаюсь гнилую философию понять.

«Вполне!».