— Там…

Юля и Антония сидят с ногами на подобии полуторной кровати, стоящей возле панорамного окна. Они помалкивают, внимательно рассматривают город, приветствующий их снизу, справа, слева и издалека, а серьезный не по годам сынок спокойно возится в углу с развалившейся взлохмаченной неудобной позой псиной, любезно высунувшей от накатившего блаженства мясистый розовый язык.

— Юль? — негромко окликаю женственный тандем.

Сестрички мгновенно оживают, сильно вздрагивают, одновременно, копирующим друг друга жестом, смахивают слезы, опускают головы, а Тоня на закуску тихо добавляет.

— Ой, Петя-я-я.

— Да твою ж, налево, мать, — сквозь зубы чешет Велихов. — Тос, — подходит ближе, усаживается перед ней на корточки и по-собачьи заглядывает маленькой жене в заплаканное лицо, — идем, наверное. Надо отдохнуть. Там Валечка кушать хочет. Пусть они вдвоем тут посидят, обсудят жизнь. Ты меня слышишь?

— Да, — мычит ему, а мне с громким шмыганьем вещает, — привет…

«Привет-привет!» — здороваюсь с хозяйкой силой мысли, вслух ни черта не произнося.

Петр помогает Тосику сползти вразвалочку с небольшой кровати, терпеливо дожидается, пока она засунет в мохнатые тапки маленькие ступни, а после, обхватив ее запястье, тянет вон из небольшого помещения.

— Оставайся! — слышу слабенькую просьбу, когда Велиховы проходят мимо меня. — Оставайтесь здесь.

— Юль… — а мне, по-видимому, ничего другого в голову не приходит, кроме бесконечного повторения ее имени. — Посмотри на меня, — шагнув, быстро занимаю место Нии, задом ерзаю на покрывале и придвигаюсь ближе. — Как ты, сладкая? — смелею и нахально заправляю за уши сильно замусоленные волосы, безжизненно висящие и слипшиеся от накручиваний на указательный женский палец.

— Привет, — наконец-то глухо отвечает.

— Что случилось?

Она низко опускает голову и отворачивается от меня. Я вижу, как трепещут длинные ресницы, как синхронно выползают две крупные слезинки, как поджимаются раздувшиеся от многочисленных рыданий ярко-алые губы, как двигается под нежной кожей женская гортань.

— Он тебя ударил? Посмотри на меня.

— Нет, — мгновенно отрицает. — Не бил, — для убедительности твердо повторяет.

— Почему вы здесь? Расскажи мне все. Слышишь?

— Я ушла, — всхлипнув, отвечает. — Ушла от Кости, бросила его и…

— И пришла сюда? — подсказываю непростой итог.

— Родители не поймут, — мотает головой. — Особенно отец.

— Юль…

— Мне некуда идти. Доволен, гад?

— Нет.

— Ты загнал меня, заставил ошибаться, а я…

— Извини.

— А я запуталась и завралась. Знаешь почему?

Не имею, твою мать, ни малейшего понятия, но хотел бы, если ее душе угодно, именно сейчас узнать.

— Потому что я люблю тебя, — выкатывает долгожданное признание, а после шипящим тоном добавляет. — Господи, за что мне это всё?

«Не ревнуйте к прошлому…».

Черт возьми, не могу не ревновать! Ревную, ревную, захлебываюсь злостью, продавливаю гнев, обильно взращивая долбаную ненависть. Определенно я потерял херову кучу времени, пока выстраивал мировой порядок, забив на личное, отдав другому мудаку свою любовь.

«От хороших не уходят и к плохим не возвращаются…».

Всё понимаю, всё через себя, как фильтр пропускаю, но не могу свыкнуться, смириться и, как оно есть, принять. Принять, что здесь, сейчас, на этой, по-современному обставленной, просторной площади, я тенью следую за Юлей, которая на автомате, словно добротно вышколенная, чересчур послушная, покладистая, до тошноты и одури прилизанная первая жена предлагает мне теплый сытный ужин, с грустной улыбкой на губах интересуется тем, как прошел мой день, посмеиваясь, угощает от всей души добавкой, затем поглаживает спинку надувшегося и серьезного сыночка, свесившего ножки с высокого стула, ерошит парню волосы, придавливает маленькую кнопочку, щипает гладенькие щечки, несмело трогает мое плечо, а после наклоняется, чтобы в губы очень целомудренно поцеловать.

— Ты устал? — кончиком холодного носа ласкает мою скулу. — Ты такой родной, такой близкий, такой любимый, — шепчет, тихо всхлипывая, при этом непрерывно повторяет. — Где же ты так долго был, Свят? Свят, Свят, Свят…

— Юль… — повернув лицо, тараню фасом высокий женский лоб, ровный нос и бледно-розовые губы. — Скажи…

— Тшш! — внезапно отступает и приставляет свой указательный палец, категорически запрещая дальнейший диалог. — Тшш, тшш, — таинственно подмахивает длинными ресницами, кивает на куняющего сынишку и одновременно с этим выставляет руки, намереваясь его поднять.

— Оставь…

Перехватив инициативу, бережно снимаю парня с насиженного места, предусмотрительно поддерживая под согнутую спину, как будто бы безжизненную, слишком ватную тоненькую шею и парующий от обильной потницы взлохмаченный затылок, выношу его из кухни.

— Куда? — не слишком-то уверенно оглядываюсь на нее, скашивая взгляд через свое плечо.

— В детскую, — Юла обходит и становится передо мной, чтобы показать маршрут дальнейшего следования.

Мы продвигаемся неспешно, с опаской и осторожностью, беззвучным приветствием киваем рассиживающимся Велиховым на большом диване, а я встречаюсь взглядом с прищурившимся главой красивого семейства, шепчу уже в который раз душевное «спасибо», а после плавно перевожу глаза на настороженную Тоню.

— Вы спать? — заикаясь, спрашивает у нас.

— Да, — отвечает ей Юла, а затем бросает взгляд, выискивая на моем лице простому выводу скупое подтверждение. — Свят?

— Малышка не возражает, что этот сонный клиент арендует у нее диванчик? — бережно подкидываю сына, удобнее устраивая на себе.

— Это честь для нее, как для младшенькой, — смеется Петька. — Валя — добрая душа, к тому же через слово и движение понимает, что вообще происходит в ее светелке. Туз, ты что-то хочешь сказать?

— Я приготовила там чистые полотенца, в ванной есть все необходимое, а бритвенные принадлежности можно…

— Ребята, это всего на пару дней, — наверное, слишком грубо обрываю.

— Оставайтесь у нас столько, сколько нужно, — спокойно заявляет Петр.

Два! Два дня… Всего и только. Я так решил. Мы съедем и не станем злоупотреблять гостеприимством юных Велиховых, тем более что я, по всей видимости, уже продумал новый генеральный план.

Юля аккуратно разбирает детское место. Тяжело вздыхает, когда обкладывает мягкими подушками жесткие борта. Расправив простыню, как парус, заправляет Игорю импровизированную кровать.

— Все! — рукой указывает на то, что получилось.

— Будем раздевать бойца? — одной рукой удерживаю ребенка и не спешу прощаться с ценной ношей.

— Да, конечно.

Сынок, приняв горизонтальное положение, мгновенно скручивается, как юркая улитка, поджимает ножки, упирается коленями в подбородок и, выставив зубки, впивается в свои спортивные штаны.

— Тихо-тихо, — Юла присаживается рядом, запускает в живой комочек свои руки, растаскивает детский захват и, посматривая с улыбкой на меня, расстегивает молнию на костюмной модной куртке. — Устал, — суфлирует свои движения. — Он почти моментально заснул. Это ведь впервые с того момента, как мы здесь. Ничего не получалось! — как будто бы в недоумении дергает плечами. — Плакал и…

— Он не спит, — выставленным подбородком указываю на Игоря, внимательно смотрящего на нас абсолютно ясным взглядом, совсем не замутненным сладким сном.

— Детка-а-а, — жалко всхлипывает Юля. — Сладки-и-и-й…

— Поцитай книску! — бодро верещит и сжатыми кулачками растирает уголки влажнеющих, поблескивающих ярким огоньком, темных глаз. — Поцитай мне. Я…

— Тихо, сладкий, Валечка уже спит. Ты ей мешаешь. Она маленькая, ей…

— Пло дизавлов, — настаивает сын. — Поцитай!

— Я не взяла его книгу, — потупив взгляд, куда-то в сторону шипит Юла. — Забыла! Забыла эту чертову раскраску. Я…

— Я помню наизусть старую-старую сказку про Дино. Если хочешь, — искоса посматриваю на мальчишку, прислушивающегося к каждому словечку, — то я могу рассказать, а ты представишь, будто я читаю книжку. Что скажешь, сладкий?