— Да. Хорошо, детка…

— Детка? — переспрашиваю, немо и вопросительно обращаясь к толстячку. — Карты принимаете? — шепчу парнишке.

— … — кривой, но в то же время доброжелательной улыбкой и кивком все-все мне отвечает.

Я расплачиваюсь, одновременно с этим прослушивая детские всхлипы и исковерканные слова, которые похожи на извинения, выкрикиваемые Игорьком в телефонную трубку, которую настойчиво оттягивает от него возбужденная непослушанием мать.

— Когда ты вернешься? — спрашивает Юля.

— Через пятнадцать минут буду дома.

— Ты уже все? — по голосу она звучит так, как будто бы слегка моим хронометражем удивлена.

— Сегодня было быстро. Дома поговорим.

— Ждем тебя. Будь осторожен…

Всегда! Хотя я полностью уверен в том, что ни хрена у нас не выйдет. Я про бесполезные разговоры, конечно. С каких делов мне нужно заново прожить все то, что я хотел бы навсегда забыть. Не работает чудо-метод Леси. Тем более что, как тут случайно оказалось, сам специалист себе помочь не в силах, а это означает, что у подобных мне вообще нет шансов. Итог? Элементарно. Будем просто жить…

Проталкиваюсь через КПП, принимаю честь от желторотых братиков, моргаю фарами и легко придавливаю клаксон, когда равняюсь своим транспортом с шагающим куда-то важным Рохлей. Здесь все еще по-прежнему царят гребаное чинопочитание и исключительный чудной мирок. Медленно подкатываюсь к дому, глушу мотор и получаю сообщение, на которое хотел бы сию минуту огромный болт забить:

«Забери меня, у-р-р-р-р-од!».

Пару раз прикладываю свой кулак по вздрагивающему рулевому колесу, а после специально отрубаю телефон: гашу эфир, надменно обрываю связь, иду булыжником ко дну.

— Юла, я дома, — шустрю в прихожей. — Сладкая? — шепчу, скидывая обувь. — Ты где?

Смирнова высовывает мордочку из кухни и почти визжит:

— Не готово, не готово, не готово. Не заходи!

— Поздно, я уже здесь, — целенаправленно теперь иду туда, откуда был показан женский нос. — Я все купил и…

Это что еще такое? Ужин на троих? Семейный романтИк по случаю и без? Кухонный стол накрыт на три персоны: двое взрослых и один ребенок. Стоящая колом голубая скатерть, белоснежная посуда, блестящие приборы, чудно уложенные тканевые салфетки, темно-синие мелкие цветы в такой же по объему пузатой вазе и два подсвечника, в которых стропилами стоят две стеариновые свечи.

— Я важную дату пропустил? — расставив занятые бумажными пакетами руки, глазею на великолепие, на которое необходимо бережно смотреть, а не то чтобы тревожить.

— Я буду извиняться, милый.

Вот это поворот! Ход женских мыслей мне, чего душой кривить, безумно нравится, но, мать твою, по-прежнему незнаком.

— Э-э-э-э… — кручусь вокруг своей оси, не соображая в какое место следует пристроить сумки.

— Сюда, — она прихватывает маленький пакет, а для остальных освобождает рабочий стол. — Не ругайся, пожалуйста, — щебечет пташкой. — Он уже получил. Я…

— Отлупила? — присвистываю и прикрываю веки.

— Нет, — легко толкает меня в бок. — Но он тоже приготовил извинения.

— Принесет их лично?

— Конечно.

— Одну минутку, сладкая, — обнимаю за талию и притягиваю к себе. — Болит? — заглядываю в раскрытый ворот ее домашнего платья. — Поцелую? Возражения?

— Нет. Не болит, но это совершенно не отменяет поцелуя, — мягко улыбаясь, Юля подставляет шею.

— Ма? — зовет откуда ни возьмись поблизости материализовавшийся мальчишка.

— Привет! — целомудренно клюю Смирнову в щеку и оборачиваюсь к Игорьку.

Сын мнется в дверном проеме, переступает с ноги на ногу, затем их перекрещивает и трусливо утыкается задницей в дверное полотно.

— Я не хотел, — похоже, парень, не притормаживая, залетает в реплику, как жеребенок, только научившийся стартовать в карьер. — Так полуцилось, — и добавляет к подобию извинений свою маленькую честь. — Плости меня, позалуста.

Игорь, вероятно, подсмотрел, приметил, что так меня по старой доброй памяти приветствуют сослуживцы, тот же Стасик и ребята, все еще помнящие мои заслуги, а также юные щеглы, для которых «Святик Мудрый» почти герой, а не просто слабый человек.

— Конечно, сладкий, — подскакиваю к парню, обхватив за тельце, вздергиваю смущающегося и поднимаю сына вверх. — Как дела?

— Я… — скулит ребенок, а я мельком замечаю то, из-за чего произошел сыр-бор.

Наградные колодки. Мои великие награды. Пластмассовая замена оригинальным орденам-медалям. В сущности, дешевка и пустяк. Юла несмело прикасается к тому, что от этого осталось, двигает ногтями отколотые части и жалобно пищит:

— Как можно, сладкий? Ты испортил папины награды. Ты…

— У меня еще есть, — подкидываю сына. — Хочешь посмотреть?

— Да, — покручивая пальчиком ворот моей рубашки, обиженно хрипит.

— Это еще не все, Свят.

У Юли, видимо, час откровения пробил.

— Он взял что-то приступом? Продвинулся по флангам?

— Повернись, пожалуйста.

— Да? — мы неспешно поворачиваемся вместе с Игорьком.

В ее руках я замечаю новые погоны, прихваченные тоненькой резинкой. Да, именно! Я принял присвоенное звание, но, как того требуют простые правила, полученные две средней крупности звезды так и не обмыл.

— Мне очень жаль… — скулит Юла.

Малыш, по-моему, меня основательно расстриг? Разжаловал до? Черт, кто я теперь?

— Почему они не на форме, Свят?

— Потому что я ушел со службы.

— Па? — хнычет в ухо сын.

— Угу? — немного отклоняюсь, чтобы посмотреть на него.

— Плавильно? — он опять приставляет пальчики к виску, смешно искривляет ладошку, формируя неуставный козырек, двигает кистью, взъерошивая волосы и искривляя воинскую честь.

— Вот так! — помогаю и должным образом устраиваю крохотную ручку. — Как ты это все нашел?

— Я перебирала вещи и… Там были фотографии, — Юля тормозит и запинается. — Твои… Наши… Мои.

— Ненаказуемо, — громко хмыкаю, пританцовываю с сыном, который все еще держит руку в нужном месте.

— Ты обещал, что…

— Все в силе! — перебиваю и заканчиваю за нее. — Никакой армии, жена, а это, — насильно убираю детский жест, — просто шалость. Да, сладкий?

— Да, — сын вдруг забрасывает ручки мне за шею и притягивается, утыкаясь носиком в плечо. — Я больсе так не буду. Плавда! Плости, позалуста.

— Ничего страшного, — баюкаю мелкого мальчишку. — Поделом мне, Игорек.

«И это все? Все, жена?» — не произнося ни звука, обращаюсь к ней лицом.

«Да» — медленно моргает и, глубоко вздохнув, откладывает в сторону ни разу не надетые погоны, которые, по собственному убеждению, не были заслужены, а значит, я не имею права их носить. Подполковник? Только на бумаге. Подобную щедрость от товарищей из обороны я не приму. Цена заслуги слишком непомерна. Цена — оборвавшаяся жизнь моих парней…

«Заколебался! Пиздец как устал. Понимаешь, майор? Возраст, да и настроение соответствующее. Однозначно, сука, старичку пора домой и на покой. Фу-у-у-х!» — нудит армейский здесь лучший друг. — «У тебя есть девочка, Святой? Ну, там, в той жизни, на гражданке!» — зачем-то уточняет местоположение моей возможной маленькой зазнобы. — «Я смотрю, что ты по девкам тут вообще не бегаешь. Не ходок, да? Не хочешь или боишься хворь подхватить? Так, дружочек, резинка тебе в помощь. Тем более что куколки сами в подгузники к нам лезут. Чего стесняться? Никто ведь не узнает. Натянул ее, выпустил пар и дальше побежал».

«Не нуждаюсь!» — ему спешно отвечаю, как отрезаю.

«Дергаешь гуся? Типа дрочишь? Неужели терпишь? Вообще, блядь, не поверю. Ты здоровый боров, тебе много нужно. Если бы со стволом игрался, то руки на хрен бы растер. Значит, как-то по-другому самоудовлетворяешься. Я как-то заметил одно фото у тебя. Такой миленький ребенок, девочка-припевочка, малышка-недотрога. О-о-очень симпатичная крошка. Ты гладил пальцами ее овал. На нее, что ли, пену, когда никто не видит, выпускаешь? Или…».