— Так же, — расправляет спину, по ощущениям расслабляется, укладывается на меня и несильно обмякает.

— Вот и хорошо, — опускаю руку ей на поясницу, глажу кожу через плотную ткань, запускаю пальцы за резинку плавок и добираюсь до холодных ягодиц.

Юля взвизгивает, сокращаясь:

— Убери!

— Нет, — бурчу, придавливая подбородком ее голову к себе. Смирнова утыкается лицом мне в шею и, поскуливая, что-то непонятное бухтит.

Она не прекращает попыток выпутаться и обрести свободу, а я не теряю бдительность и не ослабляю хватку. Одной рукой вожу по покрывшейся мурашками влажной коже, а вторую пропускаю между нами и задираю гидромайку впереди.

Похоже, это мат. Ситуация, как говорят, стопроцентно патовая, без всяких шансов. Смирнова прикладывается щекой ко мне, натирается, размечая территорию, попискивает, когда я нагло прищипываю оголенный зад, а когда решаюсь на решительные действия, Юла хватается за мои бицепсы и виснет, с удобствами располагаясь на моей груди.

— Юль? — вожу носом по закрытой мокрой тряпкой коже на ее шее, специально предоставленной для ласки мне.

— … — оживает, осторожно наклоняет голову, щекой елозит по скуле.

— Ты ведь приходила в комнату сегодня?

— Нет.

Врет? Боится кое в чем признаться?

— Не верю, что все это приснилось.

— Я не была у тебя в доме. Это был сон, Мудрый. Не знаю, что там было, но…

— Мы были вместе. Понимаешь?

— Привиделось, — настаивает на своем.

— Зачем ты здесь? — трогаю губами мочку уха, в котором сегодня нет сережки. — Пришла сюда. Я ведь не искал с тобой встречи. Сидел преспокойненько на берегу, смотрел на воду.

— Водомерок соблазнял растянутыми штанами? — дергает резинку моих брюк.

— Тоже дело.

— Считаешь, достойное для тебя занятие?

— И все же! Ты разделась, вильнула задницей, зашла в воду, кричала, прыгала-скакала, типа привлекала мое внимание. Это удалось. Потом, когда я к тебе присоединился… Что-то произошло, да? Почему сейчас ты не отталкиваешь меня?

— На какой вопрос отвечать в первую очередь? — обнимает меня за талию, раскрытыми ладонями водит по спине, пытается поднять футболку, чтобы прикоснуться к коже.

— Не надо. Это неприятно, — вожу плечами, напрочь отрицаю подобные действия, дергаюсь и даже откланяюсь. Не хочу чувствовать чьи-либо прикосновения под своей футболкой. Не разрешаю никому и даже Юле.

— Извини.

— Я начну, а ты, наверное, закончишь: «Свят, я сюда приехала, потому что…».

— Захотела встретиться с родителями.

— Ничего не хочешь изменить в формулировке? Сколько времени дать на подготовку?

— Нет, — не задумываясь отвечает.

— Точно? — а я, по-видимому, настаиваю, пытаясь выклянчить подходящий ответ.

— Угу. Ты трогаешь меня, Мудрый? Лапаешь? Шуруешь пальцами везде, где только можешь?

— Возражаешь? — пытаюсь отстраниться и прекратить все действия. Но она молчит…

Я смаргиваю, кусаю губы — Смирнова, твою мать, никуда не исчезает.

— Родителей решила навестить? — в сотый раз повторяю свой вопрос. — Настаиваешь на этих показаниях?

— Да, — окончательный ответ.

Ну и черт с ней! Ведь я уверен, что она приехала ко мне…

Прикрыв глаза, Смирнова стонет, теснее прижимаясь к телу. Если это снова сон, то я, черт возьми, не хочу проснуться, так и не увидев какой-нибудь врезающийся в память эпизод, в котором, например, я обнимаю Юлю и запечатываю поцелуем этот рот.

Она несмело трогает мой член, бережно сжимает через воду, через ткань, вверх-вниз проводит, сдавливая головку, поднимает парня из глубокой спячки, при этом что-то в сиську глупое сипит. Одной рукой разминаю полушарие через гидроткань, а вторую нагло запускаю к ней в трусы. Провожу ладонью по складкам и настырно лезу дальше, внутрь.

— Это неправильно, — вдруг четко произносит.

— Ты сама приехала.

— Не для этого, — сводит вместе бедра, зажимая мою руку. — Свят, убери!

— Свят? — улыбаюсь. — На тебя находит, что ли?

— Там кто-то есть…

Юля вздрагивает и прячется, сжимаясь, скручиваясь на мне. Не разжимая объятий, поворачиваю голову с намерением посмотреть на того, кто ее пугает. Берег пуст, а в имеющихся немногочисленных кустах определенно никого нет.

Что теперь не так? В чем-то виноват? Где-то перегнул? Позволил грубое? Лишнее сказал?

Не так схватил!

Не там погладил!

Нагло прикоснулся!

Больно сжал!

Быстро начал!

Быстро кончил!

Все еще намного проще…

Я, кажется, не вовремя и не туда полез!

— Ничего сейчас не хочешь сказать? Решила поиграть в молчанку? Смирнова? — щелкаю пальцами возле женского виска.

Она стоит ко мне спиной, махровым полотенцем аккуратно растирает свернувшиеся в темные колечки волосы, дергает ногами, ровно дышит — уверен, природой вырванные ноздри ходят ходуном; четко обозначенные плечи в каком-то ритме поднимаются, а звук, как по накатанному, полностью отсутствует, но по моим натянутым до предела нервам, сука, сильно дребезжит.

— В чем дело? — протягиваю руку, чтобы прикоснуться к перекатывающейся под влажной гидромайкой острой лопатке, но останавливаюсь, где-то на подкорке понимая и недоумевая:

«Похоже, будет очень худо!» и еще, конечно, «Что я, черт возьми, сегодня натворил?».

— Юля! — рявкаю, все же соблюдая такт, не нарушаю личные границы, которые после игр в речке конкретно увеличились в размерах. — Ведешь себя, как…

— Ну-ну? — убирает полотенце, похлопывает им же по коленке, а своим взглядом, рискну сейчас неосторожно предположить, членит на мелкие кусочки ближайшие заросшие бурьяном декоративные кусты.

— Что «ну-ну»?

— Говори! Ты же хотел что-то добавить после «как». Как кто, Святослав? И еще, сколько ждать, пока в очередной раз кто-кто на кое-что и кое-как сподобится…

— Кто-кто сподобится на кое-что? — шиплю. — Ни хрена не путаешь? Единственное число для быдлоты или все же множественное? Я там, — киваю головой на зеркало реки, — один, что ли, был? В одиночестве с собой игрался? Член себе надрачивал через трусы? Стонал в живот? Скулил, всхлипывал, натираясь киской о свою же грубую ладонь? Досадная ошибочка, Смирнова! У меня хобот есть, а кошачьей щели нет. Я так хотел раздеться, чтобы кожу остудить, но был один… Некому, да? Некому было спинку почесать? Что замолкла? Язык глотнула или совесть в сиськах заиграла? Я, видимо, все-таки растянутыми штанами одну сучью водомерку соблазнил? Жаль, что ты на дно вонючим камнем не пошла. Ах, как жаль, что не случилось. Ей-богу, всем бы стало однозначно легче. За вывернутые ручонки вытащили бы, потом по-семейному помянули, поплакали на девять и на сорок, на год поставили свечу за упокой, и с миром в пекло отпустили. Повернись немедленно ко мне! Прячешься? Стыдишься? Милость строишь, робость играешь? Ты… Ты…

— Увы, — дергает плечами, затем откидывает повисшую от влаги тряпку, прогнувшись сильно в пояснице наклоняется вперед, отставляя мне на обозрение усеянный довольно крупными мурашками круглый зад в почти отсутствующих трусяшках, и тянется за сваленными в кучу легкими штанами.

Выбрасываю ногу и специально наступаю на большую тряпку, которой Смирнова хотела бы прикрыть свой, чего уж там, аппетитный зад.

— Отпусти! — перехватившись, двумя руками тянет на себя, словно становую силу проверяет.

— Порвешь таку-у-у-ю вещь, Юла. Твой мудила за неэкономность и неаккуратность заодно больно-сильно отругает.

— Отпусти, сказала! — взвизгивает и тут же замолкает.

— С дыркой в причинном месте пойдешь домой. Там тебя и примут скромные родители. Получишь и от них тоже.

— А кто порвал?

— Это, вероятно, блиц? — скриплю зубами.

— Тридцать секунд вояке хватит? — дергает руками, кусаясь, вгрызаясь в собственную тряпку, как собака, с остервенением терзающая сухую палку.

— Что ты творишь? — внезапно затихаю, потому как хочу кое-что другое с ней попробовать. Очевидно, что не выходит грубо, значит, нужно лаской, тишиной, вниманием, например.