Юля впивается ногтями в настроившиеся на привычный ритм прошивающие ее бедра, мычит и обливается слезами. Взвиваюсь, загораюсь и, обхватив мошну одной рукой, запихиваю член ей глубже, попадая возбужденной плотью в пищевод.

— Ты… Ты… Ты! — сиплю в пространство. — Тварь! Я не отпущу тебя. Что смотришь? Соси, кому сказал…

— А-а-а-а! — она вдруг широко раскрывает рот и обреченно шлепается на пол. — Прости, пожалуйста, — надсадно дышит, обнимая свой живот. — Прости меня… Костя! Я не виновата. Ничего не было!

Тут впору взяться за голову и выскочить из чересчур натопленной ванной комнаты, но я нависаю над скрюченной у моих ног маленькой фигурой и… О какой-то милости и гребаном прощении, не раскрывая рта, ее прошу…

Юля спит и ровно дышит, отвернувшись от меня в супружеской кровати. А я? А я, как идиот, башкой страдаю. Уставившись безумным взглядом в потолок, ловлю вращение виртуальных вертолетных лопастей, разрезающих временной континуум на то, что было до и то, что будет после. После! После того, как я включил крутого мудака, она вполне имеет право развестись со мной, забрать теперь уже двоих детей и сбежать из дома. Жена теперь будет вне закона и стопроцентно без меня. Все в точности! Аккурат, как она! Как Романа…

Голова раскалывается и почти не варит. Я плохо вижу, но в красках представляю, чем и с кем вчерашний целый день была занята моя жена.

«Не отпущу!» — в который раз скандирую лозунг про себя. Опускаю ноги на пол, откидываю одеяло, как пьяный, шлепаю к аптечному ящику, в котором желаю отыскать спасение от боли и бесконечного вращения, вызывающих неконтролируемое поведение и неприкрытую ярость, сопровождающую меня уже два полноценных дня.

Жаропонижающее средство…

Отхаркивающая белиберда…

Бутылочка с раствором бриллиантового зеленого…

Бурый йод, солидно пачкающий кончики блудливых по бутылке пальцев…

Бинт, вата, марля, детская присыпка, лейкопластырь и пара одноразовых шприцов…

Сода… Какой-то подсушивающий гноящиеся раны таблетированный препарат…

И три некрупные таблетки, запечатанные, как куклы, в диковинную пластину, на обратной стороне которой я только «одно» понятное мне слово сквозь пелену, вышептывая ересь, разобрал:

«Экстренная посткоитальная контрацепция».

Мудрёно, черт возьми! А если по-простому? Слово-то одно…

Одно! Зато, твою мать, какое…

АБОРТ!

А судя по количеству пластин, которые, как по команде сыплются мне под ноги, их однозначно было несколько.

Точно не один!

«Как тебя зовут?» — она растирает разбитые в кровь колени, хрюкает и всхлипывает, не скрывая выкатывающихся, как подсушенный горох, соленых крупных слез из ярких глаз. — «Меня Костя. Привет! Я живу с папой на маяке. Вон там!» — подаю ей руку, кивая головой назад.

«Юля Смирнова. От тебя ничего не надо. Отойди, мальчик! Брысь-брысь!» — приказывает, как лишайному коту. — «Я со всем справлюсь» — демонстративно заводит за спину свою испачканную пылью руку, ерзает на грязном месте, при этом непроизвольно задирает коротенькое платье, отсвечивая детским кружевным бельем.

«Я хочу помочь. Ты откуда такая красивая взялась? Как принцесса!» — все-таки просовываю под немного влажные девичьи мышки руки и грубо вздергиваю рассевшуюся на земле. — «Ничего там не поломала? Поросячий хвостик, например?» — одергиваю по шву разорванную юбку, при этом случайно касаюсь кистью прохладной задницы.

«Отпусти меня» — с остервенением отбивается, выкручивается, растаскивая из уключин хрупкие суставы, из нежной кожи вылезает и вместе с этим хлестко шлепает узкими ладонями по моим плечам. — «Я закричу! Папа!» — орет раскочегаренным гудком.

«Да, пожалуйста» — шарахаюсь, как от полоумной, отхожу назад на сто шагов, подальше. — «Идиотка, что ли? Из дурки выпустили? Не вылечили, а на слово поверили?».

Спущенная с молочно-белых плеч тонкая, закрученная жгутиком бретелька, не крупная и даже маленькая, только зарождающаяся, подпрыгивающая при каждом неосторожном движении не затянутая бюстгальтером девичья грудь, идеальные голыши вместо острых сосков и гуляющая туда-сюда венка на тонкой шее — пропорциональная маленькая фигура, обезображенное болью симпатичное личико с надутыми губками и черной родинкой над идеальным ртом. Цепенею и выставляю перед собой руки, обращая их ладонями в знак принятия и повиновения к пугливой изувеченной падением пугливой лани.

«Уже вечер. Ты, по всей видимости, плохо видишь, раз дороги не разбираешь. Тебя проводить домой, крикливая?» — как взрослый дядя тут же предлагаю.

«Обойдусь!» — звонко крякает и куда-то в сторону и в землю добавляет. — «Дурак!».

«Дикая какая!» — ухмыляюсь, почесывая и без того взъерошенный затылок с належанным в траве особо крупным колтуном. — «Ты на голову больная? Забыла, видимо, принять таблетки. Бедненька-а-а-а-я…».

«От тебя воняет» — в ответ шипит, насупив брови.

«Чем?» — поднимаю руку и запускаю нос в раскрывшийся ворот новенькой футболки.

«Гнилью, сыростью, грибком» — надменно закатив глаза, все запахи перечисляет. — «Смертью! Ты покойник?»…

Наверное… И уже, по-видимому, чересчур давно!

— Что-нибудь еще желаете? — напротив пританцовывает худая девушка-официантка.

— Кофе и десерт, — подвисаю взглядом на стоячем, накрахмаленном переднике, из широкого переднего кармана которого выглядывают блокнот в розовой обложке и остро заточенный грифельный кончик простого карандаша.

— Сливки, молоко?

— Без добавок, но двойной, пожалуйста.

«И с коньяком!» — про себя с ухмылкой уточняю.

— Пирожное, пончики, печенье, мороженое?

— Без разницы, на Ваш вкус. Идеально, если ожидание заказа будет сокращено до минимума. Короче, принесите то, что уже готово.

— Хорошо, — приседает и утвердительно, в знак покорности и понимания, кивает головой…

«Здравствуйте!» — дверь нам открывает высокий темноволосый мужчина, на котором развязно, на бедренных косточках, слишком низко зависают широкие домашние штаны, а грудь, живот и плечи укрывает мятая футболка с какими-то разукрашенными музыкальными, по-моему, уродами на заляпанном обедом, по всей видимости, передке. В мужском ухе поблескивает мелкая сережка, а втянутые щеки потерялись в густой щетине, которой, вероятно, от роду два полноценных дня.

«Здорово, братишка!» — хмыкает в ответ мужик. — «Юла, где тебя так жизнь-то потрепала?» — и с добродушной улыбкой обращается к девчонке, которая упрямо сохраняет просто-таки непреодолимую дистанцию между нами и упрямо держится особняком. — «Что произошло, мое доброе солнышко?».

«Она упала, когда спускалась с горки» — отвечаю за нее. — «Я Костя» — протягиваю руку мужику, почесывающему дебильно выставленными пальцами свою проколотую мочку.

«Я Серж» — рукопожатие незамедлительно принимает и тут же с присвистом задает чрезвычайно предсказуемый вопрос. — «Ты, что ли, сын Красова? Тот самый Костя?».

«Да» — вскидываюсь и гордо задираю нос…

— Добрый вечер, — спокойная ладонь касается моего плеча. — Не помешаю?

— Добрый, — лениво обращаю взгляд на женщину, стоящую возле моего стола, — Романа. Нет, не помешаешь.

— Поздний обед или ранний ужин? — укладывает пальцы на спинку свободного стула. — Можно?

— Ни то, ни то. Пожалуйста, — даю добро положительным кивком.

— Спасибо.

Расстегнутое настежь длинное пальто, обтягивающее в тот же строгий цвет вязаное без мудреного узора платье и полусапожки с миниатюрным голенищем, но тонким и высоким каблуком — скупо, однозначно элегантно и чересчур шикарно.

— Какими судьбами здесь? — перекрещиваю руки на груди и откидываюсь на спинку мягкого дивана.

— Это мое любимое место. Я постоянный клиент. Так что…

— Извини, — не по-джентльменски грубо обрываю, — но позволь тебе не поверить. Город большой, а мы встречаемся в одних и тех же заведениях, словно ходим друг за другом. Как будто ковыляем неуверенным гуськом.