— Он его отдал, — Сергей плавно выползает уставшей рожей из того угла, в котором, видимо, не один часочек просидел. — Знаешь, что это означает?

— Нет.

— Муж дает ей шанс, Мудрый. Он готов все обсудить и начать заново, но для этого она должна взять колечко и надеть на свой палец. Джека Лондона не читал, я полагаю?

Не было времени на подобную ерунду. В то время как я усиленно подтягивал физкультуру и начальную военную подготовку, Джек Лондон, Майн Рид и Карл Май, вместе с Луи Жаколио и вождями индейских племен, впрочем, как и золотоискатели на аляскинских приисках прошли мимо неозабоченного чтением меня.

— Она подала заявление, Сергей. Юля требует развод, потому что уже дала согласие на брак со мной…

— Это еще вилами по воде написано, — не скрывая скептицизма, отвечает.

— Будет развод! — двумя руками опираюсь на столешницу, вытягиваю шею и подаюсь на него вперед.

— Где вы живете?

Какой чрезвычайно интересный разговор! Сергей, по-моему, не пьян, скорее, очень возбужден и зол, хотя отчаянно желает сохранять спокойствие.

— Неважно.

— Ответь, пожалуйста, а чем Женя заслужила подобное поведение от любимой старшей дочери, которой всю жизнь отдала? Она, что, из рабства вырвалась, захотела ощутить свободу, сбросила кандалы? В чем, мать вашу, дело? Посралась с мужем, а отыгрывается на нас? Частенько вспоминает, как мы ее жить без тебя, — именно «тебя» выплевывает с нескрываемым пренебрежением, — заставляли, толкали в спину, поднимали, подставляли плечи, держали ее головку над водой, чтобы она в отчаянии не захлебнулась? А это, видимо, то самое очень долгожданное дочернее «спасибо». Ну что ж… Я, блядь, не могу вот здесь, — постукивает костяшками по виску, — уложить, что за х. ета в Смирновском царстве происходит. Ох, батя бы меня отпиз.ил, возможно, даже ногами за то, что я проспал момент, когда все к ебеням струсилось.

— Это не так… — снова выпрямляюсь и направляю взгляд куда-то вдаль. — Вы тут ни при чем.

— Спасибо за доверие, козел.

— Сергей Максимович…

— У нее есть дом, Мудрый. Хочешь угодить будущим родителям, красивой теще и некачественному тестю? — еще сильнее выпячивает в моем направлении свое сильно похудевшее лицо.

— Вы больны? — бросаю беглый взгляд на то, что вижу.

— Да или нет?

Что за е. аный вопрос?

— Да.

Он громко хмыкает и снова прячется в углу, изображая как будто бы оголодавшего вампира.

— Верни ее домой и заканчивай долбаные миссии выполнять. Как мой мелкий князь? — нервничает и конкретно перепрыгивает с темы.

— Все хорошо, — икаю, заикаясь и давясь обильно выступившей вязкой влагой.

— Мы хотим видеть внука и дочь, сынок.

— Она этого не запрещала.

— Ха! — Смирнов стряхивает пепел в забитую пепельницу, до краев наполненную помятыми окурками. — От кого она бежит тогда?

— Сергей…

— Я сказал, пора домой, товарищ подполковник. Все, блядь, патовый финал. Она подала заявление…

— Да.

— Заткнись, когда я говорю.

— Вы…

— Я сказал «тишина», герой, — он приставляет палец к носу, при этом задевает раскочегаренным концом сигареты незащищенное место на лбу, прямо над своей идеальной переносицей. — С-с-сука! — рычит Смирнов.

— Что Вы предлагаете…

«Утро вечера мудренее, мальчик!» — пространно говорит отец, пока усаживается в пассажирское кресло. — «Свят, не обижайся, но…» — обхватив меня за шею, к себе притягивает, как плюшевого любезно выдрессированного зверя. — «Он законный муж. Пусть разведутся, пусть расстанутся не как враги, а как люди, у которых было что-то общее. Да, да, да, мальчик, непродолжительное время, но все же было. Он даст… Даст ей развод, вот увидишь. Здесь главное оставаться человеком, сын. Порядочным и рассудительным. Заметь!» — Сережа направляет палец вверх. — «Даже, твою мать, не умным, а выдержанным и, сука, здравомыслящим…».

Некстати…

Отнюдь не кстати, твою мать!

Сейчас отчетливо всплывает в памяти один момент из детства, когда мама постоянно поглаживала отцовское бедро в то время, как он управлял своим автомобилем. Она смешно сжимала натянутую мышцу, щекотала крупное колено, случайно или специально задевала нервные окончания, вынуждая батю дергаться и спешно убирать большую ногу с педали газа. Скорость, конечно, падала, стремительно летела вниз и сходила на предсказуемый «нет», отец негромко чертыхался, бухтел что-то грубое и нечленораздельное, а его любимая кроха прыскала от смеха и, перегнувшись через свое кресло, как мелкая проказница, лукаво подмигивала поочередно каждым серым глазом нам с братцем:

«Медвежата, как дела?».

Леха мгновенно вскидывался, оживал, сиял, как маленькое солнце, ярко улыбался, кивая ей в ответ, мол:

«Все зашибись, мамуля! А как же может быть иначе?»,

в то время как я кряхтел и не отводил свой взгляд от лобового, при этом отчаянно старался не совершать несанкционированных резких движений в детском кресле, потому как страдал неизлечимой морской болезнью:

«Серый, а ты как?» — Смирнова старшая прищипывала нежно мои щеки. — «Детка, все хорошо?».

«Не надо, мам» — я дергал мордой, крутился и, как жеребец ретивый, руками и ногами гарцевал…

Она, моя малышка, моя Хулия, ведет себя ведь точно так же. Все в той же точности — ни дать ни взять.

«Не смотрит, да?» — аккуратно наклоняюсь, чтобы взглянуть на пассажирку, устроившуюся рядом с хмурым водителем, чьи насупленные брови я наблюдаю каждый раз, как направляю пристальный взор в зеркало для заднего обзора.

«Нет, конечно же!» — а я, похоже, снова не ошибся. Юла сидит торчком, уставившись в свое окно. Недовольная, взвинченная, нервная и ощутимо злая. Мелкая мегера! А три часа назад была испуганной маленькой овечкой, когда я наглым образом ввалился в их святая святых и зарядил почти с порога о том, что имею четкое намерение забрать ее и внука отсюда, из казенных помещений, любезно предназначенных для небольших семей военных, во что бы это мне ни стало. Дочь визгливо вскрикнула и шальной пулей срикошетила в ванную комнату. Там, запершись, скрывалась в обще сложности, наверное, минут сорок, пока этот бравый воин не выкурил ее оттуда жестким обещанием, что поедет вместе с ними, не бросит и никуда не канет, пока она будет решать семейные проблемы с законным мужем. Он-то пообещал, а мне, по-видимому, придется исполнять. Вижу ведь, к чему ведет подобное поведение…

Мать, не стесняясь нас с Алешкой, осторожно трогала отца, ласкала его ногу, а на каком-нибудь светофоре, прикладывала ту же самую ладошку к его слегка заросшей морде. С простым намерением щетинистые скулы «злому» папке почесать? А он, конечно же, поворачивался к ней, щурил лукавый карий глаз и по-утиному вытягивал очерченные матушкой-природой мужские губы, чтобы свою любимую при нас, при сыновьях, поцеловать…

«Трогает? Гладит? Сжимает? Но, блядь, совсем не смотрит. Знает же, что Святик сильно бесится, да и вообще не в настроении боевой козел. Ишь, как сильно-то надулся, хрен моржовый, того и гляди, лопнет, как мыльный студенистый пузырь. Самостоятельно родил проблему почти на ровном месте, а как решать, так… Хм! А что там, кстати, с тем кольцом?» — теперь наклоняю голову в другую сторону, чтобы рассмотреть женский тонкий безымянный пальчик. — «Е. а-а-а-ать! Нет, нет, нет его… Не взяла! Все типа с мужем кончено, а доча выбрала другого…».

— Деда? — внук осторожно трогает мою подпрыгивающую ладонь. — Де?

— Угу? — мычу ему, не отводя глаза от спинки пассажирского переднего кресла.

— А куда мы едем? — князь все еще сладенько посапывает и настырно борется со сном.

— Домой.

— Домой?

— Бабушка заждалась тебя, Игорек, — шепчу ему в висок, укладывая объяснение в крохотное ухо.

— Бабуска? Цика-цика? — хохочет маленький волчонок.

— Угу.

— А сто ты делаес? — теперь пацан следит за тем, как я пасу его родителей.

— Мне не очень хорошо на этом месте, князь. Сильно укачивает, понимаешь? Слабый вестибулярный аппарат, — не буду уточнять для мелкого, что о себе сия мутотень дает знать исключительно тогда, когда я нахожусь на месте пассажира. — Вот я и стараюсь хоть как-то улучшить ситуацию.