Юля все же успокаивается. Я растираю подрагивающие плечи и силой принуждаю сесть на землю.

— Давай без этого? — принимаю то же положение. — Мы ведь видим его.

— Он странно себя ведет, — она кивает на ребенка, который ни на минуту не останавливается. Такое впечатление, что у него, как у живого, но маленького, компьютера сбились все настройки, похерив где-то в вымышленной реальности систему ориентирования на месте, оставив лишь данные по жизнеобеспечению.

— Юль, он напуган и дезориентирован…

Я ведь видел такое. Были разные миссии, ставились вполне определенные задачи, формулировались цели и не всегда благие, и не всегда заточенные на жизнь или спасение. Но такое поведение присуще тем, кого загнали в угол, поймали и балуются, заставляя жертву биться, а иногда… Самоуничтожаться!

Оглядываюсь на Смирнову, уставившуюся куклой на меня, подмигиваю и, мягко наступая на траву, наконец-то подхожу к мальчишке.

— Привет! — к нему не прикасаясь, говорю.

Сын останавливается и обращает на меня лицо.

— Как ты, детка? Замерз? Устал? Все хорошо? Никто не обижал в лесу?

— … — он прикусывает руку, запуская сложенные вместе пальцы себе в рот.

— Расскажешь, что произошло? Про свои самостоятельные, но короткие приключения. Договорились, детка?

— … — оглушающая тишина и чмокающий звук. Игорь грызет ручонку и, не спуская с меня глаз, таращится бычком.

— Как обстановка, боец? Доложи, пожалуйста, — опускаюсь на колени, сгибаюсь и сравниваюсь в росте с мелким засранцем-беглецом.

Он грязный… Мордашка сильно испачкана, на щеках цветут многочисленные ссадины, неглубокие, но сочащиеся темно-бурой сукровицей порезы, глазенки растерты и заплаканы, а на носу висит засохшая сопля. От сына пахнет мочой, а пижамные штанишки, похоже, где-то напоролись на пенек или злой сучок.

Рискую и, как обычно, пробираюсь напролом.

— Я здесь с мамой. Она там, — кивком указываю на Юлу, которую я замечаю, потому как стерве на месте не сидится, она упорно, повиливая задницей, шаркает на корточках вперед.

— Ты кусал мою маму! — внезапно заявляет мне сынок.

— Кусал? — выкатываю изумление, от которого вверх прут брови, а глаза закатываются не только по велению сердца, но и сами собой.

— Да. Мама плакала, — он отходит от меня, прячется от протянутой к нему моей руки. — Она делала вот так…

— Привет! — ко мне подсаживается неугомонная Смирнова. — Сладкий, ты как?

— А-а-а, о-у-о, а-а-а, — мальчишка копирует Юлу, раскрывая рот, он издает тот стон, которым его мать поощряла меня, когда я целовал ее. — Ты ел мою маму! Ты цюдисе! Ты… Ты… — похоже, он теряется в словах, ищет подходящее мне описание.

— Детка, ты описался? — Юля прикасается к влажной мальчишеской попе и тут же скидывает с плеч рюкзак. — Сейчас я переодену. Сладкий…

Игорь трогает ее лицо, крутит губы, гладит щеки и, как кнопку, придавливает женский нос.

— Там нет ран, Игорь. Я не кусал твою маму. Я… — осекаюсь, замечая испепеляющий стальной с коричневыми вкраплениями взгляд.

— Отойди, пожалуйста, — насупившись, шипит Юла, обращаясь почти с генеральским приказанием. — Я хочу его обтереть и переодеть.

Что я там не видел?

— Я могу помочь.

Сын взвизгивает и отпрыгивает от нас.

— Святослав, я прошу тебя, — стонет Юля, а мальчишка топочет ногами.

— Только баню здесь не устраивай. Он продрог. Сними мокрое и надень сухое. Подмывать будем дома. Юль?

Она кивает, а я, отвернувшись, вынужденно удаляюсь.

«Мы его нашли. Все в порядке. Испачкался, но путешествием доволен. Прием?» — сообщаю по рации и ловлю «входящий» радостный «звонок».

«Ох.еть поездочка! Врач нужен или обойдемся жеребячьим доктором?» — хохочет Алексей Смирнов.

«Думаю, что будет все нормально. Юля переодевает его, перекусим, выпьем чаю и будем возвращаться. Прием?» — посмеиваясь, отвечаю.

«Сворачиваем все? Даем отбой спасателям?» — это Алексей Суворов интересуется нашим статусом.

«Да. Спасибо всем. Отбой!» — отправляю в путь послание и отключаюсь.

— Мы уже! — окликает Юля.

Я быстро возвращаюсь. Мальчишка внимательно смотрит на меня. Снизу-вверх, сильно запрокинув голову, изучает мелкий своенравный человек.

— Ты пытал мою маму? — а он не унимается, похоже.

— Нет. Игорь, ты ошибся.

— Она плакала. Вот так: «уа-уа-уа, а-а-а-а, му-му-му».

— Ты неправильно понял, — обращаю взгляд на Юлю в надежде получить помощь и слабенькое подтверждение, но она не смотрит, зато демонстративно задирает нос и отворачивается от меня. — Я не обижал твою маму.

— Ты делал так, — мальчишка двигает губами, раскрывает рот, изображая неумелый поцелуй.

— Поэтому ты убежал и спрятался? — снова занимаю то же положение рядом с ним, обхватываю плечики все еще прохладные, несмотря на накинутую на них, теплую курточку, бережно сжимаю и слежу за выражением лица мальчонки, который не спускает глаз с меня, изучая урода, посмевшего тронуть мать.

— Это больно. Засем ты обманываес? — он обхватывает мои щеки и впивается зубами мне в губы. Мальчишка не отказывает себе ни в чем. Сын, не сдерживаясь, действительно меня грызет. — Больно?

Нисколько! Наоборот. Приятно и… Желанно.

Отрицательно мотаю головой и прижимаю маленькое тельце к себе, трусь щекой о детские волосики и решаюсь на еще один вопрос:

— Предположим, что ты прав и не ошибся. Я издевался над мамой. Кусал ее, ел без хлеба, мучил, делал ей больно.

— Ты плохой, Свят! — сын упирается ручонками мне в плечи, пытаясь оттолкнуть. — Мама!

— Ты сбежал и бросил свою маму? Оставил ее на съедение мне?

— Святослав, прекрати, — Юла пытается разжать мои руки, падает рядом на колени, всхлипывает и рычит. — Убери сейчас же. Что ты делаешь?

— Ты предал маму, Игорь? Куда же ты…

— Я убежал за папой, — пищит мне в ухо шалопай. — Папа должен мне помочь. Ты больсой, а я маленький есё. Как я могу… А мой папа… Мой папа тебя убьет. Он тебя…

— Сладкий! — пищит Юла и утыкается лицом в макушку сына. — Детка, все хорошо. Не плачь и успокойся. Со мной ничего не произошло.

«Я! Я! Я! Да как же так?» — орет мое сознание.

— Игорь! — встряхиваю мальчугана. — Игорь, посмотри на меня.

— Не смей! — отдирает его от меня. — Не смей, Свят.

— Это Я! Слышишь, детка? Я твой папа! Я! Я! Я! — намеренно снижаю скорость, но увеличиваю громкость подачи важной для нас всех информации. — Я! ТВОЙ! ПАПА!

Смотри же на меня сынок:

«Я твой отец, это я, а не… Он!».

Сын всхлипывает, растирает кулачками глазки, громко шмыгает и прячет розовую мордочку на плече у матери, пробирающейся через заросли, которым будто нет конца и края.

«Юль, дай его мне. Слышишь? Остановись, пожалуйста…» — в сотый раз ее прошу, к остаткам женского благоразумия взывая.

«У-у-у-у» — гудит Смирнова и сильнее прижимает к телу полусонного ребенка.

Подмигиваю Игорю, цепляя себе на рожу благодушную улыбку, машу ему рукой, а затем шутливо свожу глаза на нос. Мальчишка прыскает, прикладывается лбом и прикусывает обтянутое черной эластичной тканью женское плечо. Он вгрызается Юле в основание шеи, посасывая мертвенно-бледную кожу, подбирается к маленькому уху. Губами прихватив огромный шарик гвоздика-сережки, оттягивает бижутерию и раскатывает, демонстрируя мне очень странную застежку.

«Перестань!» — Смирнова вздрагивает, немного суетится, прижимает плечо и водит им, принуждая сына к порядку и спокойствию. — «Игорь, хватит. Мне больно и это совершенно не смешно!»

Да что с тобой?

«Юля, Юля, Юля…» — нагоняю, схватив за подрагивающий от напряжения локоть, торможу ее. — «Стоп! Я погорячился, но… Это ведь можно понять! У меня были причины. В конце концов, я не соврал. Рано или поздно это должно было случиться. Он должен…».

«Знать, да? Уверен? Так, видимо, на божественных скрижалях уставным ровным почерком написано? А ты ведь раздавил меня. В курсе, Святик? Об этом подумал? Что из всего ты конкретно осознал, вдумчиво просчитал и аккуратно взвесил? О чем я, в самом деле? Господи! Нет, конечно. Забил — угробил — просто наплевал. В очередной раз ты сделал так, как было выгодно тебе. Ты прав, прав, прав! Так твоя служивая религия вещает? Приказ — нет времени на никому ненужное обдумывание — въедливое до тошноты скрупулезное в деталях исполнение — медаль с пером на задницу и долбанное благо. Кайфуешь? Эйфорию зазываешь? Самоутверждаешься? Эгоистичный! Наглый! Жестокий и бездушный! А то, что ты разбил меня ко всем чертям, совсем ничего не означает? Да? Да! Подумаешь, какая-то „Юла“. Ты меня сломал! Отпусти руку. Кому сказала, м?» — рычит, ко мне лицо не обращая. — «Доволен? Таков был грандиозный план? Теперь, похоже, больше нечего сказать? Я же просила, но — определенно нет. Опять — таков приказ. Ты, как баран, уперся. Еще бы! Мужчина всегда прав, ведь он старше, сильнее, выше и, твою мать, главнее. Кто тебя такими наградил правами? Да пошел ты… Не трогай, я сказала. Иди в ад. Отвянь!».