— Пожалуйста, — Смирнова цепляет пальцами край моей футболки и тянет ее наверх. — Свят, руки! — просит жалобно, но в то же время нежно.

Я неукоснительно, повинуясь, выполняю, а Юля снимает трикотажную, слегка поехавшую по ниткам тряпку и откидывает в сторону, от нас подальше. Зачем-то прячу грудь, перекрестив по-бабски руки. Открытым ртом дышу, как пробежавший сложный марш-бросок.

— Люблю! — бережно оттаскивает мои руки и опускает их вместе со своими вдоль моих бедер. — Я помню эту татуировку, Свят.

На левой сиське чернилами набита соответствующая третья группа и положительный резус-фактор. Так заведено у нас. На каждой форме присутствует такая фишка. Это, как считается, существенно облегчает процесс принятия решения в том случае, когда раненному нужно восполнить запасы потерянной крови или выполнить ургентную, как правило, в полевых условиях хирургическую операцию. Там нет условий, чтобы принадлежность крови выяснять, все шьется быстро, ловко, шустро и как будто на военной докторской коленке.

Юля водит пальцем по каждой четко выбитой цифре-букве, затем встает на цыпочки и целует это место, специально высовывая язычок.

— Сладкий! — наигравшись, отстраняется. — Не страшно, дорогой?

Нет!

Нет!

Нет!

Но…

Похоже, жена решила взять прелюдию в свои маленькие руки. Она ведет свою игру, в которой я ни черта не успеваю. Смирнова запускает пальцы за резинку моих спортивных штанов и осторожно сдавливает плоть.

— Не желаешь присоединиться, муженек? — осторожно прикасается щекой к недавно зацелованному месту.

— Продолжай! — хихикнув, жалобно прошу.

— М? — Юля отступает и занимает новое, немного отстраненное от меня, место. — Будешь смотреть, Мудрый? — она спускает тонкие бретельки ночной сорочки.

— Если ты позволишь? — мягко наступаю.

— Стой на месте, мой святой! — выставляет руку.

Она самостоятельно освобождается от одежды, переступает через белый ворох, когда-то бывшей ее рубашки, опять подходит и равняется со мной, задрав истомой тронутое, поблескивающее от света ночной лампы красивое лицо.

— Трогай! — расставляет ножки…

«Жри, свинья!» — дрыщ швыряет мне какую-то херню, которую с большой натяжкой можно считать человеческой съедобной пищей. — «Пора идти стрелять, майор! Ку-ку-ку!».

Не хочу… Не хочу… Не хочу… Он точно не заставит, лучше казнь. Стрелять в своих я никогда не буду…

— Хочу, — ласкаю скользящие от выступившей смазки горячие половые губы, пропускаю пальцы между упругих складок, задеваю идеальный бугорок и проталкиваюсь на полфаланги внутрь.

Юля гладит мои плечи, целует грудь, посасывая, нахальным образом, третирует мой сосок.

— С-с-с… — сиплю, запрокидывая голову и не прекращая растирающих движений между женских ног.

— Хочу почувствовать, — стонет мне в плечо. — Глубже, сладкий, — взбирается по мне, как по греховной лестнице, закидывает ногу на мое бедро и трется киской, размазывая собственный секрет на теле…

«Стреляй, стреляй, стреляй!» — орет мне в ухо вертухай. — «Чего ты ждешь?».

Передо мной на коленях стоит малец, которому лет двадцать с небольшим. Он плачет, вздрагивает при каждом вскрике, жмется, клонится и утыкается голым телом мне в бедро.

«Товарищ майор, пожалуйста, сделайте, как он говорит. Я больше не могу…».

Я тут же щелкаю курком. Опять осечка!

Ш-ш-ш! Чертов промах. А мой продавленный стволом висок по-прежнему не прошивается свинцом.

«Ты что, свинья, творишь! В него стреляй, в него, в него» — он верещит, а я от удовольствия смеюсь. — «Убью, свинья! Напущу тебе в печенку муравьев, а сердце вырву, чурка!»

«Потрахай воздух. Х. й с маслицем тебе, а не Святой, скотина!» — обхватываю член рукой, размахиваю им, как плетью, и дрочу, сжимая крепко-крепко. — «Я убью тебя, а потом приду за твоей многочисленной семьей. Всех под корень изведу. Понял, сука, невоеннообязанная? Дали в руки пахарям автоматы, а вы, как те сделанные из басенных строф мартышки с неигрушечными гранатами, не знаете, на какое место брезентовый ремень притулить. Не-на-ви-жу!»…

— Идем в кровать, — подталкиваю поплывшую Смирнову. — Я возьму тебя.

— Идет! — смеется и вешается мне на шею. — Разденься, прошу.

Перебираю ногами, скатываю тряпку по заднице и дальше, Юла опускает взгляд и, облизнувшись, как будто бы команду ждет.

— Нет! — торможу ее намерение, хватаю за локоть, шустро пропускаю руку под ее коленями, вздергиваю и поднимаю улыбающуюся, которая быстро прижимается ко мне всем мелким, но чересчур разгоряченным телом.

— Будет долго, Свят? — облизывая шею, задает вопросы с подковыркой. — Как ты меня возьмешь? Стоя? Лежа? Сидя? Я…

Начну, пожалуй, с:

— Глаза в глаза, жена.

«Хочу быть не только рядом, возле, внутри, но и всей душой с тобой!» — пока об этом промолчу, скажу немного позже.

Укладываю непокорную на кровать и накрываю собою.

— М-м-м, хорошо-о-о-о, — потягивается, расставляет руки и раздвигает ноги. — Идеально, Мудрый! Ты мой герой…

Опять, как в первый раз! Сейчас по физиологии, конечно, все иначе, но ощущения определенно те же. Меня размазывает, словно я от наслаждения теку. А Юлька бьется подо мной в какой-то гребаной агонии. Она подмахивает на каждом полном проникновении, стонет в рот на поцелуях, попискивает и телочкой мычит, когда я со шлепком вытаскиваю член, чтобы заново поглубже протолкнуть.

— Люблю, люблю, люблю, — визжит мелкая пластинка. — Господи-и-и-и! — сильно выгибает спину и бьется грудью в мой живот. — Черт! — бьет руками по матрасу. — Черт, черт, черт, — мотает головой и, распахнув глаза, как будто жалобно поет. — Я дождалась. Смогла. Все выдержала…

— Что, сладкая? — дышу, как загнанный на марафоне спринтер, и вместе с этим притягиваюсь своим ухом к шепчущим губам, заваливаюсь на Смирнову и на последних грубо проникающих в нее толчках выплескиваюсь в для меня всегда приветливое лоно.

— Дождалась, мой Святик. Я ТЕБЯ ИСКАЛА И ЖДАЛА…

«Обиженку строишь, стриженая сволочь?» — Сергей, по-моему, уже поймал посталкогольный долбаный синдром. Прищурившись, из-под ресниц рассматриваю экран то и дело внезапно, но с завидным постоянством, оживающего сообщениями моего смартфона. Юла с закрытыми глазами размеренно сопит и сладко дремлет — да-да, я знаю, что не спит, по крайней мере, крепко — на моей груди. Пальчиком монотонно очерчивает контур плеч, ключиц и сильно выступающих костей расходящейся на дыхании грудины.

«Забери меня, урод!» — настойчиво транслирует Смирнов. Похоже, он зарядил заранее длиннющий шлейф душещипательного мыла, которым намерен задавить меня, если я вдруг не отзовусь на его космический призыв, как вечный странник по морям на сладкоголосое пение морских сирен.

— Где ты был? — с глубоким вздохом сифонит тихо Юля.

— Сына проверял. Разбудил? Привет, — поворачиваю голову, пристроив подбородок на женском темечке, теперь приглядываюсь к расслабленному посткоитальной негой знакомому до каждой черточки лицу. — Он звонко пискнул, я подумал, что…

— В туалет? — мгновенно вздрагивает, быстро отрывает голову и обращает сосредоточенный и цепкий взгляд по направлению «строго прямо» или более конкретно — «на меня». — Он привыкает без подгузника спать, но иногда бывает. Разоспится и обо всем забудет. Его бы подмыть…

— Мы разобрались. Там все в порядке. Успели к самому началу. И потом, это же не логарифмическая линейка, женщина. Ничего такого! Тем более что он от помощи не отказался и вообще против моего присутствия не возражал. Юль?

«Святик, как дела?» — сменил отец, похоже, гнев на милость.

— Угу? — карабкается, забираясь выше. — Ты чересчур горячий, сладкий. Плохо себя чувствуешь?

— Нет, — сглатываю и, прикрыв глаза, головой мотаю. — Послушай, хорошо?

— Да-да, конечно.

«У тебя нет прав, Мудрый. Приди в себя, сынок. Мне, что, на колени перед вами встать? Молодость эгоистична, да? В чем дело? Я, что, вам враг? Святой, прием-прием!» — против правил лупит «папа», вворачивая в ничего не значащую переписку мой старый позывной.