— Я могу войти?

— Это женский туалет, Красов. Ожидай за дверью.

Как скажешь! Нет проблем. Отжимаюсь от проема, оглядываюсь украдкой и упираюсь задницей в противоположную стену, предусмотрительно подложив под ягодицы уложенные друг на друга руки. Замок гулко щелкает, полотно распахивается и почти выталкивает из уборной бледную, отдающую синюшной зеленью жену.

— Что произошло? — не двигаюсь со своего места.

— Мы можем уехать домой? Сейчас?

— Да, конечно. Но…

— Голова раскалывается надвое, Костяника, — подойдя вплотную, трогает рукой мою щеку. — Устала. Очень сильно. Как будто на кресте распятая висела. Понимаешь?

— Ты была у врача, Люлёк? — отталкиваюсь и мягко выступаю на нее.

— Нет, не была.

— Почему?

— Не было причин, — довольно быстро отвечает.

Ни черта себе «нет причин»! Боюсь тогда предположить, когда можно считать, что долбаный визит к врачу необходим?

— Это то, что я думаю? — прожигаю взглядом, не спускаю с нее глаз.

— Я не знаю, Костя, — ноет, жалобно звучит. — Домой?

— Ты ведь уже была беременна. В прошлый раз было так же?

— Зачем? — я замечаю, как у нее дрожат губы, как странно, рассинхронно двигаются глаза, как с дрожью опускаются и снова поднимаются немного заторможенные веки. — Зачем ты сравниваешь то, что не поддается подобному. Каждый случай индивидуален. Возможно, это нервное. Я немного переволновалась перед… Кстати…

— Не заговаривай мне зубы, Красова, — беру ее под локоть и разворачиваю нас обоих к выходу лицом. — Давай-ка, Люлечка, домой. Поход к врачу тебе стопроцентно гарантирован. Это не стану обсуждать.

— Не командуй, — бормочет, подстраиваясь под мой быстрый и широкий шаг. — Ты не мог бы…

Нет, не мог! Расчет окончен!

Мы откровенно пролетаем помещение, в котором я уже намеренно никого не замечаю. Торопливо одеваемся, натянуто друг другу улыбаемся и почти не встречаемся глазами: косим, поглядываем, но не схлестываемся, не тормозим, не застываем.

— Как давно? — открываю дверь. — Обопрись на меня, пожалуйста, — предлагаю помощь и подсаживаю Юлю на ее постоянное место в салоне автомобиля. — Удобно? — вытягиваю ремень и шустро расправляюсь с карабином. — Как долго это все тянется?

— Не волнуйся, пожалуйста.

С чего она взяла, что я ловлю мандраж?

— Не люблю недомолвки, Люлька. Ты ведь знаешь, что…

— Костя, со мной точно все нормально, — для убедительности пару раз моргает.

— По-твоему, — наружу выбираюсь, покидаю салон, в который успел по маковку залезть, — такое состояние — нервное, перевозбужденное, практически больное — можно считать нормальным и здоровым?

— Я просто накрутила себя.

Хорошенькое утверждение.

— Нервное?

— Ага, — головой кивает и коряво улыбается.

— Не убедила, — резко закрываю дверь, почти прикладываю ее к Юлиному носу, который шарахается от нее, спасая свою хрупкую перегородку.

Твою мать! С чем нам придется в скором времени столкнуться, когда вдруг подтвердиться то, о чем она настойчиво пытается со мной не говорить. Сначала это списывалось на суеверность, потом — на непростую ситуацию и ее женские проблемы со здоровьем, теперь — на нервы и на переоценку ситуации.

Семь дней в сухом остатке? Если ничего не выяснится за короткий срок, то планируемую поездку придется отложить на неоговоренное время, перенести, возможно, вовсе отменить…

— Останови, пожалуйста, возле аптеки, — она скулит.

— Юля, что у тебя болит? — как будто бы в последний раз, теряя титаническое терпение, задаю вопрос.

— Душа! — вскидывает руки, затем притягивает их к груди, цепляет воротник пальто, оттягивает ткань и резко отпускает. — Голова, Красов, голова. Боль просто адская. Наверное, мигрень.

Останавливаюсь в разрешенном месте, включаю аварийные огни и, наклонившись, почти пропахиваю носом рулевое колесо:

— Скажи, что нужно. Я куплю. Мне так и сказать: «От головы»? Топор там не предложат?

— Нет. Посиди, пожалуйста, в машине. Я пока не умираю, Красов. Не дождешься. К тому же там возможно кое-что приятное нас ожидает. Улыбнись! — пытается предложенное сделать, но страшно кривит губы, щурит взгляд и вынужденно прикладывает указательные пальцы к, вероятно, сильно пульсирующим вискам.

— Что ты собираешься купить? — а по тону моего голоса, похоже, что я не доверяю и немножечко ее допрашиваю.

— Что-нибудь от жуткой боли в мозговых извилинах и еще, конечно, тест.

— Тест? — моргаю недоумком и шепчу последнее из того, что слышу.

— На беременность.

— Ты думаешь… — откидываюсь на подголовник.

— Нужно сделать тест, Костя, а потом я обязательно обращусь к врачу. Пусть сначала лакмусовая бумажка подтвердит мою беременность. Согласен?

У меня, как и у любого мужика, по всей глубокой видимости, нет иного выхода.

— Да. Согласен.

— Жди здесь…

Через боковое стекло я вижу, как Юля ходит по белоснежному помещению аптечного супермаркета, что-то подбирает с полок, сощурив взгляд, внимательно прочитывает мелким почерком написанную инструкцию на коробках со скорой таблетированной помощью. Она подходит к кассе, ожидает, пока милый и улыбчивый, молодой фармацевт ее обслужит и, согласно установленным ценам, любезно рассчитает. Жена как будто кланяется, почти размахивает рукой и с вымученной улыбкой открывает дверь с намерением покинуть сверкающее стерильной чистотой специализированное учреждение.

— Все, — усаживается в кресле. — Можем ехать. Кость?

— Да?

— К родителям?

— Да, естественно.

Я помню, что перед этим обещал. Бросаю беглый взгляд в раскрытый полиэтиленовый пакет, в котором замечаю прямоугольную коробку с простой и очевидной надписью на русском языке:

«Тест на беременность. Точность девяносто девять процентов!».

Поздравляю, «Красов»! А я, по-видимому, на то же самое количество процентов новоиспеченный молодой отец.

«Я беременна…».

Что-что? Ее губы неспешно раздвигаются, извлекая на Божий свет слова, которым я чрезвычайно рад.

«Я жду ребенка, Святослав. Слышишь, любимый? Понимаешь, о чем я говорю? У нас все вышло. А ты не верил… Дурачок, ей-богу! Мы совершенно здоровы и способны к деторождению. Так что…».

Похоже, надо бы проявить искреннюю заинтересованность и выказать простую вежливость. Порадоваться, что ли, за нее? Уже, наверное, своевременно и можно? Она находится в интересном положении, а разрешившись через определенный срок от живого бремени, подарит энергичному крохе драгоценную жизнь. Малышу, к которому я не имею абсолютно никакого отношения.

«Всего лишь два жалких месяца, Мудрый! Но я уже чувствую его… Уверена, что это сынок. Потешный мальчишка и сильный человек. Он будет совершенной копией, он будет в точности, как его отец, возьмет все лучшее, все исключительное, особенное, все то, что мне нравится и от чего в жилах мгновенно стынет кровь. Но не от страха, а от счастья, от наслаждения, испытываемых в полной мере, когда я нахожусь рядом с мужчиной, которого до беспамятства люблю» — она смеется, подмигивает и, откинувшись на спинку витого стула, убирает с круглого стола, укрытого белоснежной скатертью с резной каемкой, затянутые в черный трикотаж и без того слишком тонкие, как будто изможденные недоеданием руки. — «Скажи, что тоже счастлив! Прошу, прошу, прошу-у-у-у…».

Сейчас я, вероятно, огорошу тем, что совершенно не разделяю поросячью радость от того, как ее через несколько месяцев разнесет, как раздует от того, кого она на свет через разодранную промежность под присмотром уважаемых врачей произведет.

«Зачем ты говоришь об этом мне? Твой сладкий пидор уже, по-видимому, в курсе?» — от бессилия, из-за полученной информации сжимаю кулаки, впиваюсь острыми ногтями в мякоть вспотевших странным образом ладоней.

«Хочу, чтобы ты узнал об этом первым. Так надо, милый» — оглядывается по сторонам, словно ищет понимание, поддержку от посторонних, праздных окружающих, снующих по площади кофейни, в которой мы с ней битых два часа сидим. Юла напрашивается на сострадание или похвалу в знак солидарности от таких же, как она… От подобных ей! От продажных, мстительных шалав!