«Я в этом не уверен. Это женщины! Смотри, там совсем девчонки. Им лет пятнадцать, наверное, неполных шестнадцать. Им бы в школу походить, а потом поступить в какой-нибудь педагогический институт, а после выйти замуж. Прошу вас, женщины, милые, не кричите. Все будет хорошо! Нам ведь от них ничего не нужно» — силой опускал даму на пол, придавливая ей плечо. — «Кров, вода, свет, хлеб!».

«И чистое белье? А по прейскуранту у тебя секс с иноземками не предусмотрен?»…

— Как дела? — с кривой улыбкой задаю простой вопрос.

— Что надо? Еще раз повторить?

— Будь добра, — растягиваю спину по стене, стукаясь затылком о деревянную панель.

— Проваливай отсюда, — садится на стул и закидывает ногу на ногу. — Ничего не выйдет.

— Не выйдет?

— Я не буду повторять, Святослав. Все закончилось. Для тебя это не новость из разряда: «Да как же так?». Ты дал понять, что…

— Я ошибся! — грубо обрываю.

— Ошибся? — обхватывает двумя руками оттопыренную коленку и откидывается на спинку стула.

— Да!

Мне не следовало уходить. Я сделал неправильный выбор. Поторопился. Не рассмотрел все варианты.

— Я признаю, что…

— Ты научился говорить высокопарные слова?

— Юль… — кривлюсь, словно в рот попало что-то горькое, невкусное и очень кислое.

— Долг, честь, присяга… Бабки, наконец!

— Что? — стараюсь не смотреть ей в глаза, да и в целом на нее, поэтому прочесываю расфокусированным взглядом незанавешенное окно, с противоположной стороны которого моим глазам представляется до усрачки милая картина.

Мой сын смеется, подпрыгивает, спотыкается, ощутимо прикладывается о песок коленями, затем встает, выставляя мне на обозрение попу, и снова начинает бегать, размахивая тонкими ручонками.

— Ему здесь вольготно, да? — киваю на суетящегося ребенка. — Где вы живете?

— Убирайся, Святослав. Вали в ту жопу мира, из которой выполз.

— … — возвращаюсь к ней лицом.

Сука, блядь! Да лучше бы я этого не делал!

— Игорь — мой сын. И закончим на этом! — твердо и негромко заявляю.

— Нет, не твой, — с издевательской усмешкой отвечает.

— Сергей сказал…

— У папы, — наматывает пальцем виртуальный шарик у виска, — с головой не все в порядке. Это всем давно известно. Ты, видимо, не в курсе. Еще бы! Если не ошибаюсь, ты с одухотворением отрабатывал очередной прибыльный контракт. Чмо!

— Что ты кроешь?

— Говорю, что у моего сына есть другой отец. Понятно?

Как раз смотрю на этого удода! Красов о чем-то разговаривает с Сергеем, посматривая за беготней мальчишки.

— Холеный пид.рас! — с ухмылкой поджимаю губы. — Трахает тебя? Ты довольна?

— Да, довольна, — вцепившись пальцами в обивку стула, раскачивается на месте. — Я замужем и очень счастлива, а Костя…

— Всегда был пиз.атым долбое.ом.

— Господи! — по-моему, она подкатывает глаза и сильно-сильно сокрушается. — Ты так жалок, Мудрый. Жаль тебя. Только маты, грубость и откровенное бессилие. Оскорбляешь нас, изображаешь жертву, в дикаря играешь. Отложенная до лучших времен жизнь, похоже, догоняет. Какого черта, а? Мы приехали. Отец попросил. Да кого я обманываю! Он просто приказал.

— А вы типа выполнили?

— Все-все про приказы знаешь, да?

— Есть такое! — громко хмыкаю.

— Ладно. Стоп! Все! Давай поговорим, как нормальные цивилизованные люди…

— Я слушаю, — перебиваю, потому как не желаю больше закладывать на корочку ее наигранную истерику.

— Ты ничего не добьешься. Запомни, пожалуйста. Заруби на носу или на лбу, набей татуировку себе на жопу, член и яйца. Все, что сейчас происходит, какой-то сюрреалистический экспромт. Не более! Ты сделал выбор, Святослав. Ушел! Тебя страна на подвиги позвала…

— Юля!

— Не перебивай меня, черт бы тебя подрал, — взвизгивает, подпрыгивая на сидении стула.

— … — киваю, мол, хорошо и я на все согласен.

— Я тоже сделала выбор. Я смирилась с тем, что произошло. Видит Бог, не хотела, но, — громко сглатывает, обхватив рукой себе шею, надавливает на гортань и с видимым усилием продолжает, — ничего не попишешь. Я не твоя! Перестала быть твоей, но…

— Прости меня, — все-таки не сдерживаюсь и нагло перебиваю. — Прости!

— Неужели ты не понимаешь, что этим ни черта не исправить.

— Хочу…

— «Хочу» больше не работает, Святослав. Ты не имеешь права что-то хотеть, что-то требовать, на что-то надеяться.

— Почему?

— Ты умер!

Неправда! Ложь! Я определенно жив. Я, сука, специально выжил.

«Они пользуются своим статусом, майор. Очерчивают территорию, на которую надо бы с опаской заходить. Не верь им. Пусть говорят, что ни х. я не знают, что не ведали, не ведают про то, что вытворяют их благоверные мужья, а ты держи дистанцию и не спеши с какими-либо выводами!»…

— Я здесь, Юля. Я живой!

— Я хоронила тебя. Знаешь, сколько раз?

— Нет, — опустив голову, шепчу куда-то в землю.

— Трижды — только останки. Пять — неопознанное тело, на которое меня просили посмотреть в холодной прозекторской. Там были мальчишки! Господи! Засохшая кровь, скрюченные пальцы, приклеившаяся к коже ткань блядской формы. Это геройство? Это что…

— Это долг!

— Пошел ты к черту! Долгом были я и мое беременное состояние. А у тебя… Не перебивай меня, сволочь, — обхватив себя руками, голосит, притопывая ногами. — Я вглядывалась в их, твою мать, смертью одухотворенные лица, трогала каменные руки, искала оторванные конечности, чтобы поддержать бойца, за которым ни одна сука на опознание не пришла. Возможно, мне выпала большая честь рассмотреть в этой бесформенной массе что-то мне знакомое. Дважды… Дважды я целовала мертвого в лоб! Это что? Чем я такое заслужила? Нет… — мотает головой, шипит и сводит крепко-крепко зубы. — Я жить хочу, Святослав. Нор-маль-но! Без излишеств и без романтики, от которой у тебя на хрен сносит крышу. Твои слова про честь…

— Юля, я все понял.

— Заткнись! — сипит и глухо произносит. — Какие государственные интересы отстаивал лично ты там, где был, где ты погиб, где ты…Я ведь даже не знаю, в какой стране, в каком Богом забытом месте, ты землю носом рыл, чтобы доказать, что можешь, способен, что достоин своих погон. Кто ты? Сержант, лейтенант, капитан… Майор?

Мне дали подполковника! Но…

— Чего добился своими вылазками в тыл воображаемого врага? Все люди — братья! Слыхал о таком?

«Мы для них пришлые, майор. Чужие! Иной менталитет, незнакомый язык, другая — не хуже и не лучше — культура. Их жизнь — их выбор! Сядь, стерва, кому сказал» — тот старый друг штудировал философский бред и отдавал гавкающие приказы улюлюкающим местным бабам, никак не желающим угомонить свое большое рвение…

— Я знаю. Можешь не рассказывать, — вожу носком по полу, полируя темно-серое покрытие.

— Мой сын попал в контрольную группу, Святослав. Он стал маркером, по которому врачи военных госпиталей определяли, кто в данный момент перед ними лежит с оторванной башкой и вывернутыми конечностями. Игорю вот здесь, — она заталкивает указательный палец себе в рот и с той стороны надавливает им на щеку, выпячивая мелкий бугорок, — брали ватной палочкой слюну, а вот здесь, — другую руку запускает себе в волосы, взлохмачивая красиво собранный затылок, — отрезали детский локон. А твоя забытая рубашка…

— Юля! — злобно рявкаю в, похоже, абсолютно безуспешных попытках прекратить этот скулеж. — Я понял. Перестань!

— Я устала опознавать тебя, Мудрый. Я состарилась, пока четыре года ждала тебя. Ты вот, сука, к нам совсем не торопился.

Неправда! Я спешил, да только все не так, как мне хотелось, там сложилось.

— Я вернулся. Послушай меня. Давай успокоимся и…

— Ты мне одолжение сделал?

— Нет.

— Лучше бы ты умер! — кричит, выпаливая в сердцах.

Я вижу… Вижу, что все это происходит строго на эмоциях, и что на самом деле Юля так совсем не думает, хоть истошно вопит и громко причитает.

— Считаешь, я шучу, психую и громкими словами бравирую? Смотри на меня, Святослав. Имей, в конце концов, мужество, воин-освободитель!