— Не надо о Суворове, пожалуйста, — набычившись, предупреждаю.

— Ксю без ума от этого упертого мужлана. Ты знал, что она ему свидания в городе назначает, на которые он, деревенская скотина, не приезжает? Как сестре вбить в голову, что гордость — неотъемлемая часть женского коварства.

— Гордость? Коварство?

Нет, конечно же, не знал. И все же…

— Она ухаживает за ним. Представляешь? Женщина добивается внимания тяжелого мужчины. Заглядывает ему в рот, как цуцик ищет одобрения. Уверена, что в эту программу искусственного осеменения она впряглась, чтобы с Лешкой быть рядом. Там несколько кобыл беременных, представь, что начнется, когда у них одновременно всплывут непростые роды. У нее отвалятся руки тянуть из лошадиных задниц мелких жеребят, а Суворов при этом строит сволочь из себя и не замечает знаков внимания, которыми она его вознаграждает. Ему даже мать родная говорит, что он… Неблагодарная свинья! Ксюшке пора замуж выходить, засиделась сильно. А она втемяшила в башку себе разведенного козла с непростым анамнезом. Скажи, пожалуйста, мужчинам ведь… — она как будто мнется, подбирает нужные слова, наверное, сейчас родит на свет Божий что-то очень пошлое. — Секс для вас очень важен? Вы болеете, да? Там, например, — заикается и проглатывает глупые слова, — больно, если…

Дать от всей души и силы по звенящим от недотраха пушком покрытым мягким яблокам?

— Секс важен, но физиология потом, Красова. Итак…

— Я думаю, что у Лёшеньки проблемы по этой части.

— Давай не будем, — краснею и покрываюсь пятнами.

— Он перетрахал все село, а в жены выбрал городскую девку, у которой в башке ветер выл, и алкогольная эссенция заправляла бал. А сейчас, когда он наконец-таки освободился от нее, но приобрел больной довесок, у него вдруг появился прекрасный шанс устроить личное счастье, но нет… Лёшенька возится с чужими детками, зашибает бешеные деньги, став мясомолочным королем, дышит свежим воздухом и холостит мою старшую сестру. Красов, ты ведь знаешь, что с женщинами так не обращаются?

— Уже можно говорить?

— Угу, — она любезно разрешает.

— Ты в определенном курсе, почему он не идет на близкий контакт. Зачем тогда вы, женщины, напираете, зачем теряете свое достоинство, зачем ищете внимания того, кому на вас откровенно наплевать. Вот за этим, да?

— Кость…

— За тем, чтобы потом обсудить за чашкой кофе моральный облик неблагодарного недомужа, поплакаться друг другу в лифчик, при этом пощупать на всякий случай кружева и ткань, чтобы еще один повод соорудить для новой встречи…

— Кость…

— У него проблемы, Юля. Их масштаб за пространной болтовней не описать. Это длится слишком долго. Он растерял себя в больничных палатах, в бесконечных обследованиях, нетрадиционных формах лечения. Но…

— И что?

— Ему, в конце концов, не до этого. Ядвига умирает! С этим нужно сжиться и хоть как-то подготовиться. Он сказал, что это все, конец, это ее уход — одно мгновение, один полет непродолжительного времени. Он лечится работой, забывается так, отвлекается, спасается от жуткого надвигающегося будущего, а твоя Ксю…

— Мне очень жаль, — заметно понижает громкость голоса. — Я думала… Он с тобой поделился личным? Кость…

— Лешка откровенен со мной, а вот ты, как моя жена, могла бы обскакать его, но…

— Я упустила сына, — по-моему, она сильно низко опускает голову. — Прости, пожалуйста.

— Во сколько это произошло?

По-видимому, понеслась. Я все-таки дождался того, к чему минут пятнадцать настойчиво веду.

— Очень поздно.

— Он спал уже?

— Да.

— Как вышел, как он поднялся и прошмыгнул мимо тебя, сидящей на крылечке? Ты сказала, что пела чаек, наслаждаясь свежим воздухом. Неужели не заметила сонного ребенка, который передвигался возле. Как он встал с кровати?

— Я не выключила ночник. Наверное…

— Хорошо. А потом?

Я, видимо, ее допрашиваю, да еще с долбаным пристрастием. Но до сих пор не могу догнать, как маленький мальчишка, отправившийся на боковую, выскочил в темноту, которую до трясучки и истеричной паники боится, и скрылся в самом жутком месте, которым детвору его возраста каждый родитель усиленно стращает.

— Я не знаю! — задушенно пищит.

— Вы сразу организовались?

— Да, конечно.

— Я так и не понял, почему МЧС к этому не подключили? — отталкиваюсь ступнями от пола, откатываюсь на кресле и устанавливаю жену между своими коленями и краем стола, на который она в силу невысокого роста задницей влетает.

Юля оборачивается, поглядывает назад, ерзает и заползает полностью на стол. Раздвинув ноги, облизывает губы и гуляет нижними конечностями, задевая мои колени и внутренние части бедер, специально трогая член и поскуливающие от прикосновений яйца.

— Красова! — рукой отмахиваюсь от ее поползновений. — Я не хочу.

— Да? Н-да? — останавливается, ступней придавив натянутое, как струна, возбужденное достоинство. — Это что такое, Костяника?

— Расскажи, что было дальше, — прикрыв глаза, шепчу.

— Господи! — наверное, она подкатывает глаза и откидывается назад, упираясь в столешницу локтями и предплечьями. — Мы связались с МЧС, Красов. Но…

— Почему их не было, когда я прибыл к вам? — опять смотрю на нее.

— Потому что им сообщили, что Игорь найден и мы возвращаемся назад. Я…

— Какая у него специальность, Юля? — прищуриваю взгляд.

— Специальность? — а я теперь уверен, что она ни хрена не понимает. — Ты о чем?

— Этот Святослав! Этот блядский Мудрый! Он кто такой? Артиллерист?

— Я не знаю, что это такое. Я…

— Разведчик? Внешняя, внутренняя? Морская пехота? Спецназ? Кто он по званию?

— Майор, — головой кивает.

Отлично! Есть высшее военное образование и хорошее в их «казармах» положение.

— Чего? Майор, а дальше? Сухопутные войска, космические, химическая и радиационная защита? Погранвойска? Летчик, танкист, морской волк, ракетчик?

— Я…

— Ты спала с ним, а ни черта в этом, как выясняется, не понимаешь, — выставив руки по обеим сторонам растекшихся на моем столе женских бедер, подаюсь на нее верхней половиной тела, подкатываю кресло и зажимаю Юлю, отрезая жене пути для трусливого бегства или вынужденного отступления. — Что ты вообще знаешь об этом человеке? Помимо размера его члена и родинок на теле, по которым опознавала трупы молодых ребят.

— Не надо. Костя, пожалуйста, — я вижу, как дрожат ее губы и как внезапно сильно увлажняются глаза. — Какая разница?

— У него повадки зверя, Юля, — оскаливаю зубы. — Ты хоть понимаешь, что это такое? Он намертво вгрызается сюда, как бешеный питбуль, — ладонью хлопаю по задней части своей шеи, — двигает челюстями, наживую прожевывая избранную жертву. Перетирает мякоть, превращая в кашу кости, плоть, а потом пюре из хрящей и крови, не задумываясь о возможном несварении, глотает. Он не человек, он машина для убийств. Контрактник, который получает наградные за несчастных, приговоренных лично им к жуткой смерти. Он душегуб, насильник. Ты хоть понимаешь, что там творится? Думаешь, этот Святослав — нежный безобидный мальчик? Он отъявленный головорез, скот, наслаждающийся тем, что забирает жизни, а потом, как ни в чем не бывало, является за своим расчетом, предоставляя в качестве доказательств скальпы, самолично содранные с неживых врагов защищаемого народа. Он всех целями считает или у него в башке срабатывает реле, тот самый датчик, который контролирует его слюноотделение при виде очередной жертвы? Блядь, я в голове не уложу, что ты спала с оплачиваемым убийцей. Человек поставлен на государственную зарплату за то, что исполняет роль косоротой бледной смерти. Нашел, видимо, свое призвание, потому как больше ни хрена не знает. Ответь, пожалуйста, по-твоему, он отдает себе отчет в том, что здесь мир, что лес — это не место для отражения стремительной атаки, что люди подчиняются законам, что есть, в конце концов, мораль и семейный кодекс. Он понимает, что приперся сюда, открыв своим сапогом дверь в мирную жизнь, где не стреляют, не прячутся, не мстят, не гадят и исподтишка не пакостят, не творят херни, от которой не отмыться? Здесь нет засад, нет схронов, здесь… Смотри на меня, черт бы тебя подрал!