— Нет, — отрицательно мотает головой. — Я не знаю. Костя, давай сменим тему и успокоимся. По-жа-луй-ста…

— Он испытывает наслаждение от свиста пуль, разрывов. Сколько у него было кампаний? Ангел смерти — вот кто он такой.

— Я не знаю. Но ты ошибаешься, Святослав не такой, — сильнее отрицает, раскачивается телом, раздирает кожу на лице и перекрещенными ладонями закрывает себе рот. — Он не убийца. У него есть хорошее образование. Он потомственный военный. Он патриот и не предатель. Таким воспитал его отец.

— А где его мать?

— Мама умерла, когда он был очень маленьким…

Не выдержала темпа, да?

— … мои родители взяли над ним негласную опеку, а тетя Оля стала для него кормилицей. Ксю его сестричка. У них такие близкие отношения с детства. Их даже продолжительное время считали идеальной парой.

— Банный лист на распаренной заднице. Как тебе такое прозвище, Люлёк? — прыскаю и тут же осекаюсь. — То есть он сюда пролез, демонстрируя засранные подштанники. Пускал слюни, агукал, чем вызвал умиление твоего папы. Какое к черту опекунство? Твой отец имеет двух дочерей. Сергей Максимович чем-то обязан гаду?

— Там какая-то странная история с подкидышем. Я не в курсе. Это было до моего рождения. Мама и папа тогда только познакомились, они только начали встречаться, якобы Святослав своим появлением соединил их. Он связал моих родителей, он не зло…

— И что? — еще сильнее завожусь. — Предлагаю заплатить ему за это. В конце концов, если бы не он, не было бы тебя, потому как родители бы не встретились. Такая логическая составляющая? Как тебе такой вариант? Пусть валит на хер из того места, где сейчас на птичьих правах живет. Что ты смотришь? Есть возражения?

— Мы с детства с ним знакомы. Ты же знаешь…

— Что было, то давно прошло! Мы с тобой с детства знакомы, а сейчас официально женаты. И что?

— Я помню, помню… — жалобно лепечет, как будто в чем-то убеждает.

— Юля, смотри на меня, — рычу. — Слушай внимательно, пожалуйста. Он жестокий человек. Безжалостный! Тот, кто ищет финансовую благодарность в таком деле, однозначно ненормальный. Там охерительный сдвиг по фазе. Как ты могла быть с таким? Что в нем такого, что ты забеременела от человека, о котором ни х. я не знаешь, кроме… Твою мать! Юля, отвечай!

— О чем вы говорили с ним? — гундосит через руки.

Теперь, по-видимому, мой черед вносить сумятицу:

— Какая разница.

— Кость…

— Я никогда не дам тебе развод, Юлия Сергеевна Красова. Услышала? — выкрикиваю в ее лицо предупреждение и тут же затыкаюсь.

— М-м-м-м-м-м… — запустив руки себе в волосы, почти беззвучно кричит с безобразно вытянутым в прямую линию ярко-алым ртом.

— Я прощу все, Юля. Твою измену, ваши неожиданные случки, случайные или по ошибке встречи, общую кровать, тахту, кушетку, кожаный диван, хватание за руки, прогулки по лесным тропинкам, пережидание дождя под общей крышей, Игоря на его руках, все эти томные взгляды, ахи-охи-вздохи, общение украдкой, переписку по телефону, все эти сиськи-письки в мессенджерах. Что еще? Я прощу, прощу, прощу…

— Хорошо, но…

— Я не закончил, — рявкаю, полосуя испугом изуродованное женское лицо.

— Я не уйду. Я…

— Ты не уйдешь, потому что я не отпущу. Довольно этих жалких игр в детские, почти платонические отношения. Нельзя по щелчку пальцев разбивать семьи, рушить то, что выстроено на совесть, на века. Его отцовство я не оспариваю, Юля. К тому же, ты это подтверждаешь. Но, — поднимаюсь с кресла, отталкиваю коленями всплакнувшее от моей грубости рабочее кресло и, слишком широко раздвинув женские ноги, становлюсь, возвышаясь бешеной фигурой над женой, — я твой муж и не потерплю между нами третьего.

— Зачем ты, — квакает, хрюкает, икает, — я не изменяла, я…

— Мне плевать, — присаживаюсь, обхватываю женские лодыжки, задираю ноги, ступнями устанавливая их на стол, раскрываю для себя и не отводя взгляд от ее испуганных глаз, раскрытой ладонью провожу ей между ног, пальцами придавливая половую мякоть. — Горячая и влажная. Течешь?

От долбаного страха, видимо!

— Костя, пожалуйста.

— О чем ты просишь?

— Я хочу родить ребенка, — сглатывает и добавляет, — от тебя. Нам нужен маленький…

— Хорошо, — согласительно киваю, разжав пальцы, убираю руки, затем хватаюсь за ременную пряжку, медленно, с садистским наслаждением расстегиваю ее, опускаю молнию на ширинке и сжимаю через ткань своих трусов налитый кровью член. — Снимай трусы, любимая, — сдавливая свою плоть, через зубы произношу.

Юля сразу выполняет, кряхтит старушкой и неаккуратно возится, ерзая задницей по фотографиям дома, на который нацелен мой дорогостоящий подряд. Расправившись со своим кружевным бельем, жена топорно задирает домашнее платье себе под грудь, при этом смотрит на меня через опущенные ресницы, запоминает каждое мгновение и следит за моим определенно нестабильным настроением.

— Тшш, — приставляю палец к своему рту, натянуто ей улыбаюсь, подмигиваю и поддев большими пальцами резинку трусов, стягиваю тряпку, из которой в мой кулак выскакивает воспитательная палка, каковой я вознагражу за порченую верность упрямую и гонористую жену.

— Костя, я…

— Тшш, Люлек. Сегодня будет так, как я хочу.

— Угу, — мне кажется, что Юля всхлипывает и глубоко, как будто в обречении, выдыхает. О чем-то горько сожалеет или полноводно оплакивает свою несложившуюся, как задумано, судьбу.

Я не насильник, но на сантименты и долгую прелюдию сегодня не настроен. Два поцелуя в подрагивающий от нервного перенапряжения живот не заставят женщину захотеть меня сильнее. Мозгами все прекрасно понимаю, осознаю, что нужно прекратить задуманное, неудачно начатое, и то, что я намерен сделать, на подлете завершить, но Юля себя настойчиво мне предлагает. Она сильнее прогибается, выпячивает плоть, раскрывается и обхватив ноги под коленями, забрасывает их, выставляя внутренности для моего внимательного обозрения.

— Красова, — шепчу, когда касаюсь языком вершины, где сходятся воедино две блестящие от секрета розовые половины, кончиком задеваю потайную пуговку, от которой напрямую зависит женское наслаждение, и слышу сдавленный, измученный огромным нетерпением женский стон. — Теплая и сочная, Люлёк.

— Еще-е-е-е… — мычит, а это значит, что ей точно хорошо, да и я, похоже, не намерен останавливать расслабляющие подлизывающие движения.

Наверняка есть в том, что я с ней делаю сейчас нечто пошлое и жутко аморальное, но нам с женой никто из радетелей за справедливость или постное, пуританское поведение не указ. К тому же я все-таки в упор не вижу в том, что происходит между нами, ничего неблаговидного, неправильного, больного или извращенного.

Юля моментально отзывается на ласку, следит за мной, показывает действиями и охающими звуками, как ей нравится, что ей хочется, куда мне следует пройти и как долго мучить женскую промежность влажными рисунками.

— Готова? — на одно мгновение отрываюсь, поднимаю голову, сверяю зрительное с тем, что лично чувствую. — Люлечка?

— … — стонет, подушечками трогая свой лобок, задевая пальцами половые губы, опускается пониже в попытке совершить проникновение.

Убираю ее руку, приставляю член, провожу по складкам, похлопываю по вульве, клацаю от наслаждения языком и толкнувшись с легкостью вхожу в нее. Жена чем-то острым давится, сильно жмурится, негромко охает и замирает чурбачком.

— Я люблю тебя, — уперевшись ладонями в стол, нависнув над хрупким телом огромным и живым шатром, шепчу, когда просовываюсь дальше, задевая все эрогенные точки внутри маленького тела. — Юлька, ты моя.

Остальное трудно объяснить, разве что только простыми поступательными действиями.

— … — она моргает, то ли расслаблено, то ли вымученно улыбается.

Хотел наказать жену… Или доказать… Или убедить… Возможно, посоревноваться с «лучшим». А на самом деле вышло все не так, как я задумал, когда долбил ее, бьющуюся в экстазе затылком, ушами и висками о гладкую поверхность моего стола. К финалу мы пришли одновременно, наверное, в первый раз. И я очень надеюсь, что не в последний…