— Нет, — подкрепляет свой ответ качанием головой.

— Неважно. Все решено. Я буду извиняться…

Расслабленные, как будто бы уставшие, черты красивого и гордого лица, теплые глаза, милые морщинки в уголках, смуглая кожа и аккуратно, как для мужчины, уложенные волосы. Я опоздала? Как долго он здесь сидит и ждет?

«Господи! Чересчур зарос!» — отмечаю про себя. — «Специально не бреется или лень? Очень неопрятно выглядит. Запустил, закинул, наплевал?».

Заметные виски и сильно выступающая щетина красуются на впалых скулах. Он болен или упрямо голодает? Я точно знаю Красова. Определенно. В деталях и подробностях. И точно не таким. Я раздавила человека всего одним неосторожным предложением:

«Я не беременна и никогда ею не была! Да, да, да-а-а-а!»…

«Выходи за меня, Люлек!» — шепчет Костя в мою щеку, затем нежно, невесомо прикасается губами и, выставив кончик языка, щекочет кожу, третируя редкий волосяной покров. — «Что скажешь? Посмотри на меня, пожалуйста» — отходит и, обхватив меня за плечи, аккуратно разворачивает к себе лицом.

«Ты предлагаешь…» — собачьим жалким взглядом рассматриваю улыбающееся, но задумчивое или мечтательное, мужское гордое лицо. — «Кость, я не знаю… Это очень неожиданно. Ты…».

«Хочу, чтобы ты стала моей женой, Юла» — еще раз предложение повторяет. — «Скажи мне „да“!»…

— Привет, — обхожу по большому радиусу стол, за которым сидит мой бывший. — Извини, пожалуйста, я задержалась. Думала, успею, но…

Нет! Не успела. Красов молча поднимается и властным жестом указывает мне на место за столом.

— Спасибо, — пристраиваюсь по-сиротски, суетливо оглядываюсь по сторонам, суечусь и не решаюсь поднять на Костю предательски влажнеющие глаза. — Прости за опоздание, — еще раз повторяю и утыкаюсь взглядом на свои сцепленные крючками пальцы, которые я безобразным образом располагаю на ни на секунду не останавливающихся коленях. — Как дела?

— … — я ничего не слышу, в ответ намеренно трезвонит оглушающая тишина.

— Прости, пожалуйста. Костя, мне очень жаль. Я очень виновата. Слышишь?

Точно нет!

Мне жаль…

Определенно очень жаль…

Все понимаю, но не могу, похоже, совладать с собой и постоянно речь теряю, проглатывая буквы, не успеваю соединить их в нужные слова. А Костя, как это ни странно, обидно или парадоксально, не торопится помочь и что-то мне в ответ сказать.

«Хочу, чтобы он громко крикнул. Что есть силы, раненым животным заорал. Пусть он встанет, выпрямится, от всей души, как следует, по воле сердца размахнется, пусть он меня ударит. Пусть, пусть, пусть… Пусть он в себя придет!» — молча заклинаю и смотрю в совершенно неродные карие глаза.

— Ты здоров?

— … — Красов медленно и нехотя моргает.

И все? Всего один лишь раз?

— Спасибо за подарок. Игорь с удовольствием листает тот альбом. Это…

— Как у него дела? — Костя лениво раздвигает губы.

— Все хорошо.

— Он посещает детский сад?

Не тороплюсь с признанием, что вынужденно перевела его в другое место.

— Да, — глотаю слезы и икаю.

— Как сессия? Нормально? Все прошла?

Я сдала… Не на «отлично», как планировала изначально, но все-таки достойно, поэтому горда собой.

— Да.

— Не бросай учебу. Договорились?

Свят так же говорит!

— Костя…

— Велихов передал твою расписку и отказ. Желаешь услышать мой ответ?

Было бы неплохо, если он сподобится, изменит тон и сообщит, то…

— Я не согласен!

— Я ничего не хочу, Красов, — выставляю, как купчиха, руки, упираюсь ладонями в скошенный край укрытого темной скатертью стола, приподнимаюсь и, вытянув сильно шею, глядя в мутные глаза, шиплю. — Не надо этого. Не унижай меня. Я…

— Машина была подарена тебе на свадьбу, Юля. Твой отец ее купил.

— Ложь!

— Она твоя, — не повышая голоса, спокойно заверяет.

— Что ты делаешь?

— Это подарок. Принадлежность не оспаривается. Извини, но если она не нужна тебе, то ты запросто можешь ее продать. Уверен, что желающие всегда найдутся.

— У нас есть деньги, Костя.

— Машина твоя, Юла!

«Юла!» — и больше не «Люлек», не «Юлька-страстная девица», не «Люлечка» и не «моя развратница-жена».

— Я столько раз прокручиваю тот разговор. Слышишь? — слепо обращаюсь, в то время как Красов медленно поворачивает голову и устремляет на заснеженную улицу глаза.

— Не хотел бы об этом говорить. Это можно организовать? — хрипит в ответ. — На хрена еще раз поднимать дурную тему?

— Ты достоин лучшей.

— Приятно слышать, Юля, что ты разбираешься в том, что нужно остальным, при этом с большим трудом даешь себе поблажки. Я достоин лучшей? Подобрала, что ли?

Он очень зол! Я вижу, как Костя поджимает пальцы, собирая скатерть, он формирует мужской увесистый кулак.

— Я выскажусь? — сквозь зубы произносит, а после добавляет наигранности, ласки и пошлого медка. — Если ты, конечно же, не возражаешь?

— … — слезами обливаюсь, но уверенно смотрю на гордый профиль человека, которого сейчас совсем не узнаю.

— Я был заменой, — громко хмыкает и опускает голову, стряхивает оторопь, накидывает челку на густые, сведенные к носу брови, задевая обезображенные ненавистью темные глаза. — Временным пристанищем…

— Прости меня!

— Ты с легкостью трындела о любви, Смирнова. Не стеснялась, не боялась, не терзалась блядскими сомнениями, пока твой бывший не воскрес. Скажи мне честно, Юля…

— Да, да, конечно, да-да. Что ты хочешь знать? — заверяю, что готова за все ответить и на все открыть его глаза.

— Начало конца было заложено тогда, когда твой отец позвонил и сказал, что Мудрый пересек границу и направляется домой или…

Он прав! Мне нечем крыть и нечего опротестовать. Я помню каждое мгновение того дня, когда папа в трубку мне на ухо прошептал:

«Святослав живой, солнышко. Он сейчас в больнице, но с ним все хорошо. Подлечат, подлатают и…» — а дальше я не слушала. Мне было достаточно знать лишь то, что он:

«Ждет тебя, детка. Свят должен познакомиться с князьком. Слышишь, Хулия? Солнышко, прием!».

— Ты верила и не смирилась? И вот, блядь, твоя награда. Служивая горилла приехала с государственными почестями в отчий дом. Так сильно твое чувство? Вывозила на инстинктах, да…

Мудрый снился мне каждую бессонную ночь. Святослав ни на секунду не покидал меня. Я не соврала ему, когда кричала, что всю жизнь ищу его. Я старалась вылечиться, перерасти, побороть, в другом мужчине раствориться. Можно ли сказать, что я намеренно воспользовалась Костей… Этим Костяникой?

— Я не хотела. Прости, пожалуйста, — всхлипываю, безобразно хрюкая.

— Так вышло, да? Ты, сука, в упор не догоняешь, как так получилось, что год назад мы были счастливы, а сейчас сидим, как два дебила, и лично я ну ни хера не выгребаю. Он тебя погубит, Юля. Этот Святик — твой неминуемый и тяжелейший конец. С ним что-то не в порядке. Так просто не бывает. Нельзя завороженно, бросаясь в омут с головой, до кварков растворяться в человеке. Я чувствую! — хрипит в огромное, морозом прорисованное стекло. — Такое впечатление, что ты находишься на сильных препаратах, которыми он каждый Божий день с улыбкой на лице потчует тебя, визжащую от радости и сильно подтекающую нутром. Что ты принимаешь, если не секрет? Любовь — чистое чувство, а ты в дерьмо по уши замазана. А самое смешное, что лезешь дальше, как будто ищешь, где поглубже. Это, кажется, называется наваждением, торчанием с последующей жуткой ломкой, а это…

Склоняюсь к неземному притяжению, преданности, эмоциональному единству, вероятно, к слепому обожанию и чувственности. Ему не стоит называть подобное дерьмом!

— Я…

— Ты любишь его, как я люблю тебя? — Красов внезапно возвращается ко мне злобой искореженным, смурным лицом. — Я люблю тебя, Юла. Это хоть что-то значит для тебя или совершенно все равно? Такое чувство не устраивает? Раздражает порядок, аккуратность, справедливость, благодарность, уверенность, стабильность и надежность в завтрашнем сучьем дне.