— Ловлю камень в мой огород, — рассмеялась я и откинулась на спинку своего стула. С каждой минутой эта беседа все больше меня забавляла. Кажется, я поняла, куда он клонит. — Допустим, у любого есть обиды. Но важно лишь — затмевают ли они все вокруг?

— Еще как! — хрипло ответила тень, склонив набок голову.

— Это эмоции, а не действие. Разве нет?

Тень в мгновение оказалась прямо передо мной, но я лишь продолжила ухмыляться и смотреть в черный провал капюшона, неотрывно и твердо.

— Бесстрашие, граничащее с глупостью…

— Отнюдь. Мы сейчас в Академии, и я четко соизмеряю возможности и последствия. Или вы считаете, что буду так же разговаривать с вами, например, в Ватмааре, о демон?

Тень вновь рассмеялась и немного отодвинулась, отчего одежды плавно качнулись.

— Не обольщайся, детеныш. Ты — еще хуже, чем многие собравшиеся здесь. Страсти и эмоции рвут тебя на части, тот, кто научится ими управлять, получит тебя полностью. И твою душу.

— Сколько презрения, — пробормотала я, поморщившись. — А как насчет холодного разума? Мне казалось, что демоны рассудительные существа…

— Эмпатия — редкий дар, детеныш. Да, это может сработать… Даже интересно, — тень снова наклонилась ко мне, руки в черных перчатках легли на край стола, а на меня пахнуло чем-то резким и приторным. — Но одного прирученного вампира будет недостаточно, чтобы произвести на меня впечатление. Повторю приглашение Повелителя: «Приходи в Ватмаар и проверь свои силы».

Элька деликатно задала вопрос об источниках сил для демонов, и разговор перешел в другое русло. Я больше не вступала в перепалку с нашим гостем, а лишь погрузилась в размышления. Затем сделала несколько пометок в своей тетради и стала вслушиваться в чужие споры.

Ученики Академии всегда казались мне удивительным сборищем одиночеств, сверкающими и яркими стеклышками в витраже, наподобие тех, что украшали Летний Дворец Лидора. Бесспорно оригинальными, но все же независимыми. И как на окнах дворца, так и среди нас были видны слюдяные прожилки, что отделяли одного ученика от другого. Сплоченными группами держались лишь первокурсники и те, что пришли в стены Академии за деньги своих родителей. Остальные разбредались кто куда по старым переходам и коридорам, каждый в своих проблемах и делах, погруженный в собственные мысли и раздумья.

Чем ближе становился выпуск, тем больше нас одолевало ощущение надвигающихся проблем и сложного выбора дальнейшего пути. Атрас просиживал сутками в библиотеке, по-прежнему метаясь от света к тьме, то углубляясь в некромантию, то заваливая вопросами Актавиана. Его неотступно преследовало понимание, что нельзя усидеть на двух стульях. Что скоро, очень скоро он покинет Академию с дипломом Архимага, и ему придется решать — пойти по стопам матери или отца. Стать паладином и защищать Залы Света до последнего вздоха, а возможно, и взойти на престол. Или же покинуть суетный мир, возвести башню в терниях с видом на непроходимые леса и просто исследовать этот удивительный мир, проверяя себя и его на прочность.

Шинмер все реже улыбался, смиряясь с неизбежностью судьбы, с неотвратимым потоком, что нес его к черному провалу впереди. К войне, к победе или смерти, к мести за уничтоженный народ и порушенные жизни. «Одиночества» всегда все держат при себе. И лишь от Натаниэля, в один тихий летний вечер, я узнала — Император все-таки убил мать Шина. Он выпытал, что она принадлежит к числу лиохов, и по некоторым тихим разговорам, что донес до меня ветер, во время ночных вахт, выбор пыток заставлял поежиться даже самых хладнокровных. Полуночные часы поведали мне леденящие подробности этой страшной смерти, от которых я бы с радостью избавилась и забыла. Например, что в числе прочего, Император срезал с бедной женщины татуировки лиохов, тонкой вязью испещрявшие едва ли не все тело.

Шинмер, конечно же, узнал обо всем первым, но сила его духа в который раз поразила меня — я бы не смогла точно сказать, в какой из дней страшная весть добралась до него. Он ходил мрачнее обычного с момента моего возвращения в Академию, но все еще отзывался почти детской улыбкой на ехидные шутки Эльки и других Звездных, а его глаза по-прежнему горели жаждой жизни и новых знаний.

Я часто старалась составить ему компанию в предрассветных тренировках, что помогало и мне собраться с мыслями.

Беззаботная и бесшабашная Элька стремилась получить от учебы все, пока еще есть свобода и возможность жить так, как хочешь. Эльфийская корона, как мне казалось, иногда снилась ей в кошмарных снах, но в часы бодрствования подруга не поддавалась унынию и держалась молодцом. Она не говорила о доме и семье, а я и не настаивала, зная, как ей страшно от ощущения надвигающейся вечности, без тени надежды. Пожалуй, Элька была единственным эльфом, который со временем начинал ненавидеть и свою культуру, и наследие, и даже саму природу. Крепкие узы крови намертво привязали ее мятущуюся душу к спокойным лесам предков, к неукоснительным традициям и церемониям, к уставу и законам Высших эльфов, сильных, мудрых, прекрасных, но до ломоты в зубах унылых. Ей хотелось жить, энергия била гейзером из этого хрупкого существа, искала выход и применение и не могла найти. С таким потенциалом можно построить новую империю или порушить старую, но чувство ответственности давило тяжким грузом и мешало взбунтоваться. Мне даже приходило в голову похитить подругу, выкрасть из чертогов и отправиться с ней на край света, где никто нас не найдет. Чтобы у Эльки был шанс прожить жизнь так, как она хочет и заслуживает.

Другим «одиночеством», тихим и едва заметным, оставалась Клоя. Пусть еще середина обучения, но и для нее будущее казалось темным и тревожным. Причина войны между княжествами и жертва несостоявшегося династического брака, беглянка, укрытая Академией, путь домой ей был закрыт. Я смотрела на нее, и понимала — такие на дорогах не выживают. Однажды она выйдет через арку и просто исчезнет среди миров и тропок, среди придорожных трактиров и шумных сельских ярмарок. Клоя была слишком тихой и робкой, слишком светлой и наивной. Взращенная в стеклянных садах, среди доброжелательных и лицемерных взглядов, она, конечно же, сможет встать на защиту самого дорогого и любимого, но вот каждый день пробивать себе дорогу в жизни — уже выше ее сил. Она могла набраться смелости и мужества для отчаянного жеста, одной твердой фразы и бесстрашного поступка, да вот только повторять такое на бис у нее выйдет.

Странник — тоже профессия, почти религия. Лидорианцы — бродяги, у которых есть дом. Неприкаянный народ, беспокойный сердцем, как пел один подслеповатый бард, и дорога звенит под нашим шагом. Нас приучают к странствиям с младенчества, матери спокойно оставляют детей в толпе на площадях, и плох тот малыш, что будет плакать и звать маму. Скорее он тут же отыщет торговца сладостями, выманит у него презент и отправится смотреть кукольное представление, а шестое чувство заставит сделать ноги от подозрительного человека и держаться подальше от темных проулков.

Но Клоя… она не распознает карманника, даже если у него в руках будет ее собственный кошелек, поверит любому прохиндею, что станет плакать в таверне о погибшей жене и трех голодающих детях, не отличит сонное вино от обычного. Я даже в Лидор не стала бы ее тащить, скорее уж спокойный Крелонтен, где мало приезжих, монахи поют свои псалмы в кристальном лабиринте, а стражи в синих доспехах пресекают любую гадость на корню.

Странник — очень старая профессия, тайны которой я впитала вместе с пряным воздухом лидорианского базара в порту, с теплыми субтропическими дождями и ласковым южным солнцем. И меня именно от этого побуждали отказаться. Будущее не тревожило меня разногласиями с семьей — она слишком большая, я всегда найду сочувствующих среди родни. Как показала практика, деньги тоже не станут проблемой (еще одно генетическое наследие моего народа). И даже дом я смогу найти без труда, как и занятие для себя. Но чтобы жить так, как привыкла, как дано мне моей кровью, придется отказаться от самого главного. Любви.