— В любом случае, ваш отец подписал необходимые бумаги, и вы теперь полностью под нашей ответственностью. Он разрешил применять к вам любые воспитательные меры, дабы мы привили вам добропорядочность, скромность и учтивость. И мы приложим все усилия к этому! Вы совершенно неблагодарный ребенок, который не ценит того, что ему дали родители и семья. Но мы это исправим!

«Меня что, продали в рабство?» — с ужасом подумала я и снова впала в странный ступор, даже не заметив, как меня отвели в жилую комнату, конфисковали все вещи и выдали серое чопорное платье.

Мне рассказали о распорядке дня, не оставляющем ни одной свободной минуты. Купание, завтрак, занятия, обед, снова уроки, ужин, подготовка к новому дню муштры и короткий сон в неуютной постели. Серые, безликие женщины забрали все мои наряды, оружие, украшения сложили в отдельный шкафчик и даже собирались отнять фамильную подвеску с гербом, но тут я уже была непреклонна. Дядя не разрешал снимать ее никогда, даже во время купания. После долгих боев и дискуссий мне удалось отстоять эту магическую реликвию. С тех пор это единственное, что напоминает мне о доме…

Я повторяла себе, что первый день самый черный и тяжелый, а дальше будет легче. Но когда я проснулась утром в незнакомой постели и увидела серый каменный потолок, я поняла, что ошиблась. С каждым днем будет только хуже…

Я жила словно в кошмарном сне. Мне не хватало воздуха. Серое платье кололось, узкий воротник мешал свободно дышать. Меня заставляли делать каждый день витиеватую прическу, от тяжести которой под вечер болела голова: все-таки волосы у меня были очень густые и длинные, до середины бедра.

Шел день за днем, унылой чередой исполнялись одни и те же обязанности, на занятиях меня учили, как принимать гостей в своем доме, на какие темы можно говорить с незнакомцами, что должна делать женщина, а что — нет. Никакой самостоятельности, никакой инициативы. Меня сковали установленными обычаями, тесным платьем, высокими стенами и тяжелыми воротами.

По ночам мне снился дом. Снились шумные праздники, фейерверки и турниры. Величественные горы, подернутые дымкой, сотни и тысячи милых и очаровательных уголков. Затерянный в проулках дворик с каменной лавкой и россыпью цветов в кадках, деревянный мостик через прозрачный ручей, белые лебеди, смешно подгребаюшие красными лапами и рассекающие озерную гладь. Теплое море, песчаные пляжи и разноцветные коралловые рифы. Звон хрустальных колоколов, отмеряющих время, шелест листвы, запах цветов… Даже через минуту после пробуждения я словно все еще чувствовала Лидор всем своим существом. Но стоило открыть глаза, как мой взгляд упирался в серый потолок, а тишина и бесцветье наваливались на меня тяжким грузом.

Я вставала, облачалась в тугой корсет, натягивала серые кружева, укладывала волосы. Словно воин, обряжающийся в доспехи перед страшной битвой. Шаг за шагом, действие за действием. И с каждым таким серым пробуждением на душе становилось все хуже, а сны о доме постепенно тускнели. Эти однообразные стены и коридоры словно въедались в меня, начав проникать даже в сновидения.

И все время за мной следили выцветшие глаза серых женщин-учителей, следовавших за мной по пятам. Я знала, что могу их убить. Гарнизон крепости был невелик, всего пара десятков солдат на стенах. Они больше следили за тем, чтобы ученицы вели себя хорошо и никакой заезжий гуляка не пролез в постель к знатным дамам. Я могу их убить… но это нанесет вред моему государству.

Я официальное лицо, я обладаю всеми регалиями… кроме права покинуть эту проклятую крепость!

Уже на второй день я решила замолчать. Моя гордость не позволяла мне тратить впустую свое красноречие, приводить аргументы, огрызаться. Это были даже не люди, а так, бездушные манекены в накрахмаленных платьях мышиного цвета. Глупые, глухие… Они казались мне мертвецами. От этих женщин пахло фиалками, но я отчетливо чувствовала запах сгнивших роз, забытых идеалов, порушенных надежд. Это были сломанные души, забытые, забитые, никому не нужные. Они построили свою жизнь так, как их учили. Но счастья это не принесло. И им оставалось либо признать, что они прожили свои годы впустую, либо начать учить других, пытаясь придать своему существованию хоть какой-то смысл.

Возможно, мне бы и стало их жалко, чисто по-человечески, если бы они не пытались изо дня в день убить, затушить и изничтожить огонь души во мне. Они отчаянно силились сделать меня себеподобной, а я боялась, что если пробуду в этой тюрьме слишком долго, то могу сломаться. Или просто устать, потерять то немногое, что у меня осталось от прежней жизни.

Единственным лучиком света оказалась моя соседка по комнате. Утром второго дня я проснулась от того, что она щекотала мне нос длинным пером. Я чихнула и привстала на постели.

— Привет! Как там на воле? Расскажи, пока не забыла! — девушка убрала перо и села на край кровати. Она уже успела одеться в серое платье и уложить волосы, но как же нелепо она выглядела со своими эльфийскими ушами, резкими, ровными чертами лица — и в одежде старой девы! Сложно себе представить более нелепый наряд для лесного народа! — Меня зовут Ментилантандиэль.

Я попыталась повторить имя, но сбилась, чем вызвала ее смех.

— Тогда просто Эль! — улыбнулась она, и я тоже представилась.

Пока я одевалась и причесывалась, она веселила меня характеристиками местных учителей, рассказывала о порядках и тонкостях школы, стараясь хоть немного облегчить мне вхождение в эту среду.

— А как ты сюда попала? — спросила я после краткого рассказа о себе. Эльфийка помрачнела.

— Долгая история и очень плохая. Нет, она связана не со мной, но все равно затронула и мою судьбу. Просто… так вышло, что я осталась единственной, кто имеет право на престол. У нас произошла… одна трагедия, после которой…

Ей было очень тяжело подобрать слова, а я хоть и мучилась от любопытства, не стала давить и выспрашивать.

— После этой трагедии, мама стала очень сильно обо мне беспокоиться, почти до паранойи. И решила спрятать меня от всего мира здесь, чтобы я не пострадала и… дожила до того дня, когда взойду на трон.

— Сожалею, — искренне произнесла я. Было видно, как горько Эльке от произошедшего и за случившееся ей куда более обидно, чем за то, что ее отправили в этот монастырь.

Я быстро перевела разговор на другую тему, но с тех пор мы с Элькой не разлучались, ощущая между собой понимание и сочувствие, которого не находили ни в ком другом.

Постепенно я начала привыкать к жизни в этой школе, и от этого становилось еще страшнее. И пока длилось лето, все еще не казалось таким жутким и безысходным. Мы катались на лошадях во внутреннем дворе, нас учили играть на музыкальных инструментах и петь, и, пожалуй, это были единственные занятия, от которых меня не воротило. Но когда пришла зима и холодные ветры выстудили и без того сырые коридоры, а снег замел башни и стены снаружи до второго этажа, тоска стала беспросветной.

В один их промозглых вечеров, когда мир вокруг, казалось, совсем потерял краски, мы сидели в нашей комнате и смотрели, как за окном кружатся и кружатся снежинки.

— Я здесь уже год, я не выдержу еще девять лет, — тихо произнесла Элька, закутанная в одеяло. От ее слов у меня по спине пробежал холодок.

— Ты сказала — девять лет? — дрогнувшим голосом спросила я.

— Да, полное обучение длится десять лет. Не знаю, зачтут ли тебе эти полгода за полный или нет.

Я попыталась вздохнуть, но мне на грудь словно камень положили.

— Нет, этого не будет! — услышала я свои слова будто со стороны. — Пусть даже от меня отрекутся, я лучше буду мыть тарелки в каком-нибудь кабаке, чем тихо гнить изнутри в этой тюрьме! Я сбегу, и пусть я сдохну в канаве, но тут я не останусь!

После моих слов Элька словно ожила. Она подползла ближе и села напротив меня.

— Слушай, а может быть, нам вдвоем и удастся что-нибудь придумать! Одной тут не справиться!