…Натаниэль на миг замолчал, сделал глоток из фляги с вином и продолжил, глядя в костер. Меня поражало, как сухо и спокойно он вел свой рассказ, по-деловому, лаконично…

— Мы подписали договор, прочертили границы на картах, сделали друг другу подарки в знак доброй воли. Люди привезли с собой удивительное вино, которое мало чем уступало нашему, чем они очень гордились и трепетно хранили тайный рецепт. Короли людей сказали, что это один из даров в знак нашей дружбы, и теперь, мы сможем наладить торговые связи, обменивать свое серебро и золото на их товары, и в выгоде окажутся все. Мы увидели светлое будущее, мирное, спокойное, для всех нас, — Натаниэль улыбнулся, обнажив клыки. — И все-таки вино было отравлено. Нет, не ядами, к которым у нас иммунитет. Нет. Не знаю, как и у кого, но люди отыскали то, что уничтожит нас.

Понимаете, дети мои, у эльфов нет темной стороны, как у людей. Мы все светлые. У нас нет пороков, страстей, эмоций, звериных инстинктов. А у человечества есть. И они привыкли жить с этим, бороться со своей темной сутью, держать в узде свои плохие стороны, сдерживать эмоции. Эльфы невосприимчивы к Тьме… за одним исключением — если она не в нас самих. Она не может туда попасть по нашему недосмотру, как часто бывает с людьми, что сбились с верного пути. Но наши враги нашли способ. Они подмешали в вино кровь оборотня, вампира и кто знает, что еще. Им удалось разыскать по-настоящему черные ингредиенты. И мы выпили этот яд. Мой народ, весь мой народ сошел с ума. Они никогда не учились бороться с самими собой, а значит, заведомо проиграли в этой войне.

Все произошло слишком быстро. Те, кто не пил вино, вместо того, чтобы спасаться самим, пытались помочь собратьям, но разделяли их участь. Зараженные обращали здоровых, и эта черная проказа распространялась со скоростью ветра по нашим древним лесам.

Мы жили здесь тысячи лет. Как объяснить людям, чей век короток, а жизнь полна постоянных потерь, ставших нормой, что такое вечность? Я правил своим народом не одну сотню лет, а около семи тысяч. За это время на небе погасли многие звезды и зажглись новые. Города, что строились совсем недавно, покрывались таким слоем пыли, что их уже никто и никогда не сможет откопать. Мы жили вечно, и всего времени мира нам было мало, чтобы надышаться, напиться, все осмыслить и прочувствовать. Мы не замерли, как статуи в своем покое, мы думали, чувствовали, мечтали, творили…

Я метался среди своих братьев, но помочь им не мог.

Не знаю, почему мне удалось сохранить разум. Казалось, будто мою душу рвут на части, но я сконцентрировался на одном чувстве — боль потери. И еще ответственность. Так быстро избавиться от нее невозможно. Я выжил, я не пил в тот день ни крови эльфов, ни людей, ни гномов. Наши враги и друзья, все полегли тогда в одночасье. Людские короли были растерзаны на части, гномы, на которых яд не подействовал, как ни пытались отбиваться, тоже погибли…

…Я очнулся на заре, на поляне сбора, среди мертвых тел и незаконченного пира. Среди разбросанных карт, растоптанного мирного договора и пролитой крови. Те зараженные, что выжили, ушли в пустыню за нашими лесами, превратившись в очередной ужас для всех смертных. А я остался наедине со своим голодом и миллионами эмоций, что раздирали меня на части.

Хоронил мертвых много дней. Людей в огне, гномов в земле, эльфов в серебристых ладьях, уплывающих к морю. И когда эти лодки плыли в ночной тишине и на каждой из них горел фонарик, казалось, будто река превратилась в Млечный путь. Раньше было совсем наоборот: одна ладья, уплывающая в даль, и тысячи голосов, поющих ей во след. А теперь фонариков были многие сотни, а голос только один. Я хоронил свой народ, я хоронил верных друзей-гномов и даже заклятых врагов — людей. Смерть примирила всех нас. Но меня не взяла.

Я долго жил в этих лесах, пока не почувствовал уверенность в своих силах. Что я смогу себя контролировать. И я отправился к своим братьям, в Тиоминэль, чтобы сообщить им о трагедии и предупредить. Я смог контролировать себя. Я не кидался на прохожих, не сходил с ума, хотя бы внешне. Но когда я добрался до Серебряного леса, меня встретил заслон из щитов и тысячи серебряных стрел, нацеленных мне в грудь. Моя сестра не впустила меня в свои владения, она даже не поверила, что это я.

— Ты просто используешь его лицо, чтобы нас обмануть, но ты не мой брат, — сказала она. — Ты лишь его надгробие. Уходи.

Я стоял, глядя на своих собратьев, и видел их страх. Они боялись поверить, что это я. Боялись узнать правду, но боялись и не услышать ее.

— Пусть так, не все ли равно? — сказал я. — Главное, что весть дошла до вас. Твой муж и король Серебряного леса мертв, как и все, кто был на подписании мирного договора. Я похоронил его, отправив со светом и миром к морю. И я хочу вас сказать: не верьте людям, никому не верьте. Я доверился и потерял свой народ. Не повторите моих ошибок, братья.

Но моя сестра даже не шелохнулась.

— Мы тебе не братья, Проклятый, и больше не твой народ. Ты никогда не переступишь порог наших лесов. Уходи.

Конечно, прошло почти восемьсот лет, и сестра поняла за это время, что это я, и мне удается побеждать свое проклятье раз за разом. Правда слова свои она назад так и не взяла.

Тогда я ушел в странствия. Кем я только ни был и чего только ни делал, пока не понял, что главное — видеть и знать, чего ты хочешь. А я, попробовав все, хотел быть только тем, кем уже никогда не стану снова. Светом. Светом, незамутненным болью, потерями, вечным ужасом и яростью. Звездой, что горит во тьме. И если осветить свою жизнь я уже не мог, то стоило попытаться развеять чужую тьму.

Пожалуй, и вся история. Я в Академии уже полтысячелетия. И это мое место.

Натаниэль замолчал и снова выпил вина, задумчиво глядя в костер. Мертвый лес молчал, притихший и скорбный. Все на поляне тоже примолкли, задумчивые и потрясенные.

— Еще будут три ночи, — немного хриплым, непослушным голосом произнес учитель. — Мы обязательно послушаем другие истории, а пока — пора спать. Скоро рассвет.

Он встал и выставил предупреждающие заклинания по периметру, чтобы все могли уснуть и не пришлось оставлять дозорных. Затем пожелал спокойной ночи и ушел в нашу палатку. Я кивнула другим ученикам и последовала за Натаниэлем.

Эльф лежал поверх нерасстеленного спального мешка, скрестив руки на груди и молчал. Его взгляд был направлен в сплетение ветвей и лиан, но словно проходил мимо и устремлялся куда-то очень далеко. Я легла рядом, накрыла нас обоих теплым одеялом, обняла его покрепче и поцеловала в висок. Больше я ничем не могла ему помочь. Да и никто бы не смог. Нет объекта для мести, а значит — успокоения тоже не дано найти. Разве что когда-нибудь он просто начнет жить с чистого листа.

Вокруг шелестел листвой древний лес, осиротевший и потерявший своих защитников. Пахло дымом костра и травами от моего любимого. Я просто лежала рядом, гладила его, едва ощутимо — по плечам и руке. Что-то шептала, словно пыталась заговорить его боль. Вскоре он уснул, то ли от звука моего голоса, то ли от усталости.

Я почувствовала укол совести, а во рту снова появился горьковатый вкус сожаления. От меня так мало толка… а то, что я могла сделать верно — я запорола. Сама, совершив чудовищную ошибку.

А ведь все могло быть иначе! Жаль, что не сложилось.

С неясным ощущением вины и тоски я уснула, крепко сжав в объятиях своего учителя и любимого.

…Все могло получиться иначе. Много месяцев назад я стояла на палубе корабля, который плыл в Академию. Вздымались серые валы, и россыпи ледяных брызг разлетались от форштевня и бортов. Смотреть было не на что. Я поежилась и вернулась на нижнюю, закрытую палубу. Тут было гораздо теплее, стояли жаровни и какие-то горячие камни и изо рта уже не вырывался пар при каждом выдохе.

Я прошла несколько дверей, когда не смогла вспомнить, какая из них ведет в мою каюту. Поэтому толкнула ближайшую и оказалась в более просторной комнате, чем мои апартаменты. В кресле у жаровни сидел Натаниэль, и, хотя он был спиной ко мне, перепутать с кем-то его было невозможно. Перед глазами сразу появились картины той битвы. Как он стоял надо мной и уничтожал врагов в черных доспехах.