Я неловко кашлянула, вдруг почему-то заволновавшись.

— Спасибо, что спасли нас, — сказала я, чтобы хоть как-то загладить свою вину и за побег, и за то, что вошла не постучавшись.

— Не за что, — тихо ответил он, неотрывно глядя в огонь. — Вы нам тоже помогли, указав точное местоположение врага, — он помолчал какое-то время, затем добавил: — Мне сейчас лучше побыть одному, потом поговорим.

Наверное, в тот момент я спокойно могла развернуться и выйти в коридор, но какая-то интонация в его голосе, оттенок, намек, заставили меня остаться. Я чувствовала его эмоции, над ним, словно темный саван, развевались боль, отчаяние, одиночество, тоска, бессильная злость. Я не видела его лица, но почувствовала это очень остро.

— Что вас так расстроило? — спросила я, прикрыла за собой дверь и сделала шаг к нему. Он так и не обернулся, только хмыкнул, но я не отступала. — Это из-за Эльки?

По его эмоциям я сразу поняла, что попала в цель. Но вдруг, он словно собрался и сжал свои чувства в кулак.

— Все хорошо, просто наша юная леди — вечная боль для меня. Это ничего, и вовсе не ее вина. И не твоя.

— А чья? — спросила я.

— Отчасти моя, — он обернулся и снова попытался улыбнуться, но не получилось. — Отчасти — наших врагов. Всего понемногу. Но тебе все равно лучше уйти. Спасибо за участие.

Я вздохнула и собралась уже уходить, но вдруг поняла, что его слова — полностью ложь, каждое слово. Он просто не хочет нагружать меня своими проблемами, а у него они явно есть. Нельзя бросать человека в таком состоянии, кем бы он ни был. Другом, родственником, знакомым или учителем. Тем более я не могла оставить того, кто спас меня в том лесу. Поэтому я подошла и села на край кровати, не столько поближе к нему, сколько к жаровне.

— Вам плохо, поэтому я не уйду. Я могу посидеть молча, а можем и поговорить. Как хотите, но одного я вас не оставлю.

Он снова хмыкнул. А меня вдруг накрыло ощущение собственной беспомощности. Чем я могу помочь тому, кто настолько сильный и древний? Что я могу ему такого сказать, чего он не слышал прежде, чтобы успокоить его боль? Мне всего тридцать, и в моем сумасшедшем окружении бессмертных, это все равно что быть младенцем. Все, что я могла это сидеть рядом, просто чтобы он не был один в своей страшной скорби.

Он поднял на меня взгляд. Фиалковые глаза, такого нереального цвета, кожа бледная, темные тени пролегли под глазами, словно он не отдыхал целую вечность.

— Я… сейчас не совсем в себе, тебе лучше уйти, иначе — ты можешь пострадать, — голос звучал хрипло, глухо и как-то безжизненно. Это не была угроза, словно он просто боялся нечаянно навредить мне.

Я только покачала головой. Не убьет же он меня, а братики так и вовсе любили швыряться в членов семьи антикварной мебелью в минуты ярости. Привыкла и не к такому.

— Я так устал… — тихим голосом проговорил он, словно ни к кому не обращаясь.

Лидорианцы импульсивны и эмоциональны. Поэтому вместо того, чтобы сидеть и молча смотреть на огонь, я придвинулась к нему и обняла. Наверное, это было фамильярно, может быть и грубо. Не знаю. Но на мой взгляд только это помогает, когда действительно горько на душе. Это все, что я могла сделать для того, кто спас мою жизнь.

Он замер, словно я попыталась ударить его в спину ножом, и напрягся.

— Не стоит, — ледяным голосом произнес он. Я медленно разжала руки и расстроилась.

— Не обижайся, но тебе лучше уйти, немедленно, — хриплым голосом сказал он. Надо же, видимо, он тоже обладает даром эмпатии.

— Хорошо, просто хотела вас поддержать, без всякой задней мысли, — я пожала плечами и пошла к двери. Затем все же обернулась: — Не нужно это нести одному.

Он не отреагировал и я пошла дальше, наверное, слишком медленно. У самой двери холодные руки схватили меня за плечи, разворачивая, и прижали к стене.

— Я причина того, что Эль не может жить нормальной жизнью, и меня не спасет твоя жалость, прибереги ее для себя! — резким и грубым голосом проговорил он, придвинувшись к моему лицу.

Я посмотрела на Натаниэля. Его лицо изменилось, линии стали резкими, хищными, а глаза черными и бездонными. И клыки, небольшие, в чем-то изящные. Эльф-вампир? Эльф-оборотень? Я явно видела частичную трансформацию, но вот в кого? В Лидоре проживало некоторое количество и вампиров, и оборотней, и некромантов с ведьмами. Так, для колорита. Уж не знаю, чем им так полюбился наш шумный и яркий город. Но чтобы эльфы… я впервые слышала о таком.

Однако почему-то не испугалась. Я видела много тварей, демонов и нечисти за свою жизнь, но он… он не был скверной. Словно был болен или ранен. Он пытался скрыть свои эмоции, но они буквально раздирали его на части, как бы он ни старался их подчинить своей воле. И главной была боль, а не жажда крови или ярость.

— Уходи, — бросил он и отвернулся, прикрыв лицо ладонью. — Не хочу знать, что говорит в тебе — смелость или глупость.

Я подошла к нему ближе и взяла за руку, открывая его лицо. Ладонь была ледяной и гладкой, словно я касалась пальцев мраморной статуи. Он не отдернул руку, не бросился на меня, а лишь едва ощутимо, почти незаметно сжал в ответ. От этого легкого прикосновения у меня вдруг замерло сердце. Сильные не просят помощи, они ее даже не принимают.

И я быстро, пока он не успел среагировать, поцеловала его. Но реакция у него была молниеносная, он схватил меня за горло в тот же миг, когда я коснулась его губ своими. Хватка на секунду ослабела, наверное, он не ожидал такого поворота событий. Думал, что я нападу на него? Я воспользовалась его удивлением и снова поцеловала, затем в щеку, в шею. Словно своим теплом хотела отогреть эту мраморную статую.

Он сжал мое горло, но я не остановилась. Кем бы ни был мужчина передо мной, все чего я хотела — это его.

— Перестань, я же монстр… — шептал он чуть растеряно, но вместо того, чтобы остановиться, вдруг начал целовать меня в ответ. — Я же потеряю над собой контроль… а если ты пострадаешь?

— Вылечишь, — шепнула я и прижалась к нему, покрывая поцелуями его резкие черты. Как будто лидорианок пугают такие мелочи! В случае, если кто-то переходит грань, мы вполне можем этого человека просто убить.

В ту ночь убить мне его не захотелось. Он так и остался балансировать на грани нежности и грубости, страсти и ярости, сомнений и отчаянной жажды, но в любом случае, он избавился хотя бы отчасти своих шквальных эмоций. А я провела незабываемую ночь. Лучшую во всей моей жизни. Кажется, то, что я была в восторге, поразило его больше всего.

Мы лежали в постели, тесно прижавшись к друг другу, качаясь на волнах утихающей страсти так же, как наш корабль — на беспокойной поверхности моря. Его глаза снова приобрели фиалковый цвет, а черты лица смягчились. Я понимала, он — преподаватель, а я хоть и совершеннолетняя, но в свои тридцать выгляжу по человеческим меркам лет на пятнадцать максимум. А если верить отцу, то и по уму мне лет десять. Он пытался себя контролировать, но не смог. И сейчас, как только пройдет первая апатии и удовлетворения, он осознает или придумает свою вину. Чтобы этого не случилось, я крепче обняла его и вновь поцеловала в краешек губ.

Он тяжко вздохнул, но я не дала ему слова.

— Не смей! — глянула я в его фиалковые глаза. — Только попробуй после такой замечательной ночи начать говорить о своей вине, о моих страшных духовных травмах и о прочей дребедени! Я действительно рассержусь…

Меня перебил его смех, серебряный и чистый. Он некоторое время смеялся, затем взял мою руку и поцеловал ладонь.

— Я эмпат, — проговорил он. — Я чувствую твои эмоции, хотя и не могу пока их понять. Самоуничижительных речей не будет. Я еще сохранил немного гордости!

Всю долгую дорогу через северное море мы провели вместе. Я никогда не спрашивала его о том, кто он и что произошло, оставив прошлому эти тайны и наслаждаясь настоящим. В дни, когда море было спокойным, мы сидели на палубе и кормили с рук чаек, а в шторм запирались в каюте. Он рассказывал мне о магии, учил простейшим заклинаниям и первым из всех обнаружил, что я в них не нуждаюсь. Невербальная и беспредметная магия давались мне легко и просто.