В непонятном порыве Гай вытащил из глубины верхнего ящика комода свой собственный револьверчик с красивой инкрустированной перламутром рукоятью и подержал его на весу над постелью, где лежал люгер. Он усмехнулся своим действиям, поднес техасский револьвер к глазам и принялся внимательно рассматривать. Четырнадцати-пятнадцатилетним юнцом он увидел его в захламленной витрине ломбарда на нижней Главной улице в Меткафе и купил на деньги, что заработал разноской газет, купил не потому, что это был револьвер, а потому, что он был такой красивый. Его привели в восторг литая плотность оружия, соразмерность усеченного рыльца ствола. Чем глубже он изучал технический дизайн, тем больше нравился ему его револьвер, который за пятнадцать лет сменил не один верхний ящик. Гай открыл патронник и извлек патроны, числом три, затем шесть раз повернул барабан, нажимая пальцем на спуск и восхищенно прислушиваясь к глубокому мелодичному щелканью совершенного устройства. После этого он вставил патроны на место, сунул револьвер в бледно-лиловый фланелевый кисет и вернул в верхний ящик.

Как лучше отделаться от люгера? Бросить через парапет в реку? Или в мусорный бак? Выбросить с мусором? Все способы, что приходили ему на ум, казались опасными либо театральными. Он решил засунуть его в нижний ящик, на самое дно, под носки и нижнее белье, пока в голову не придет что-нибудь получше. И тут он вдруг подумал о Сэмюеле Бруно — впервые как о человеке. Наличие люгера заставило его мысленно соположить живого человека и его возможную смерть. Здесь, в этой комнате, имелись законченный портрет этого человека и его биография (в версии Бруно), план его убийства — утром в почтовом ящике оказалось очередное письмо, которое сейчас валялось нераспечатанным на постели, — и револьвер, из которого Гай предположительно должен был его убить. Пачка писем от Бруно лежала в нижнем ящике, Гай взял одно из последних.

«Сэмюел Бруно (Бруно редко именовал его „отцом“) — прекрасный образчик самого худшего, что производит Америка. Его предки — темные венгерские крестьяне немногим лучше скотины. С присущей ему жадностью он взял в жены девушку из хорошей семьи, как только это оказалось ему по средствам. Все эти годы мама кротко мирилась с его супружескими изменами, будучи убежденной в святом таинстве брачных уз. Сейчас, став стариком, он стремится начать чистую жизнь, пока не поздно, но уже слишком поздно. Я был бы рад убить его собственными руками, но это невозможно из-за Джерарда, его частного детектива, как я уже объяснял. Если вам доведется иметь с ним дело, он станет и вашим личным врагом. Он из тех, для кого все ваши мысли об архитектуре как красоте и пристойном доме для каждого — чушь собачья и кому наплевать, какая у него фабрика, лишь бы потолок не протекал на станки. Может, вас заинтересует, что его рабочие и служащие сейчас бастуют. См. „Нью-Йорк таймс“ за прошлый четверг, стр. 31 внизу слева. Они добиваются заработка, на который можно прожить. Сэмюел Бруно не моргнув глазом грабит родного сына…»

Ну кто в это поверит, расскажи он кому? Кто проглотит всю эту фантастику? Письмо, план, револьвер — словно реквизит для какой-то пьесы, предметы, составленные таким образом, чтобы придать правдоподобие истории, которой на самом деле не было и не будет. Гай сжег письмо, сжег все остальные письма и заторопился, собираясь в Лонг-Айленд.

Они с Анной намеревались покататься в автомобиле и погулять в лесу, а на другой день поехать в Олтон. Дом будет закончен к концу марта, что позволит за два месяца не спеша обставить его до свадьбы. Гай улыбнулся, глазея в окно вагона. Анна ни разу не сказала, что хотела бы справить свадьбу в июне, все получилось само собой. Не говорила она и о том, чтобы венчаться в церкви, только попросила: «Пусть это будет не опрометью». Когда он позже заявил, что не против венчания, если и она не против, Анна облегченно вздохнула, бросилась ему на шею и расцеловала. Нет, уж увольте его от еще одной трехминутной церемонии с первым встречным в свидетелях. Он принялся набрасывать на обороте конверта контур двадцатиэтажного административного здания, заказ на которое, как он выяснил на прошлой неделе, у него имелись все шансы получить. Это известие он приберег для Анны в качестве сюрприза. Он чувствовал, что будущее внезапно сделалось настоящим. Он имел все, что хотел. Сбегая по ступенькам с платформы, он заметил в маленькой толпе у входа в вокзал леопардовую шубку Анны. Он подумал, что встречи на этом вокзале навечно останутся в его памяти — как она робко-нетерпеливо пританцовывает на месте, увидев его, как улыбается и отворачивается вполоборота, словно у нее не осталось сил ждать лишние полминуты.

— Анна! — он обнял ее и поцеловал в щеку.

— Ты без шапки.

Он улыбнулся, потому что ожидал от нее именно этих слов.

— Ты тоже.

— У меня машина. А снег идет.

Она взяла его за руку, и они побежали к стоянке по хрусткому газону.

— У меня для тебя сюрприз!

— У меня тоже. Что у тебя?

— Вчера продала пять своих дизайнов.

Гай покачал головой:

— Ты меня обставила. У меня всего одно административное здание, да и то под вопросом.

Она улыбнулась, вздернув брови.

— Под вопросом? Без вопросов!

— Без, без, без! — повторил он, снова целуя ее.

В этот вечер, стоя с Анной на деревянном мостике через ручей позади ее дома, Гай открыл было рот сказать: «Знаешь, что мне прислал сегодня Бруно? Револьвер». Но не то чтобы передумал, а просто тот факт, что Бруно и его с ним отношения не имеют решительно никакого касательства к их с Анной жизни, предстал перед ним во всей своей чудовищной очевидности. Он не хотел от Анны тайн, однако же эта, единственная, перевешивала все, что она о нем знала. Анне ничего не скажет имя Бруно, преследующее его как дурное наваждение.

— Ты что-то хотел сказать?

Как всегда догадалась, подумал он.

— Нет, ничего.

Она повернулась и пошла к дому, он двинулся следом. Ночь почернила землю, так что припорошенная снегом почва почти не отличалась от леса и неба. Гай снова уловил ее — эту враждебность, исходящую из купы деревьев к востоку от дома. Теплый желтый свет струился перед ним на лужайку из кухонных дверей. Обернувшись еще раз, Гай остановил взгляд на стене темноты, начинающейся с опушки. Напрягая глаза, он испытывал неудобство и облегчение одновременно, словно нажимал на больной зуб здоровым.

— Я еще погуляю, — сказал он.

Анна скрылась в доме, а он повернул назад. Ему хотелось проверить, станет ли это ощущение сильнее или слабее теперь, когда Анна ушла. Он полагался скорее на чувство, чем на зрение. Враждебность, слабая и неуловимая, все еще крылась там, где на опушке сгущался мрак. Ничего там, конечно, нет. Интересно, какое случайное соединение тени, шорохов и его собственных мыслей породило это непонятное чувство?

Он засунул руки в карманы пальто и упрямо двинулся в ту сторону.

Слабый хруст ветки заземлил его сознание, приковал внимание к одному определенному месту. Он рванулся вперед. В кустах затрещало, черная фигура отступила во мрак. Гай выложился, настиг ее в долгом броске — и распознал характерный хрипловатый вдох Бруно. Бруно дернулся в его объятиях, как огромная мощная рыба в воде, извернулся и нанес ему сокрушительный удар в скулу. Вцепившись друг в друга, они повалились на землю, каждый старался высвободить себе руки, они дрались словно не на жизнь, а на смерть. Хотя Гай держал Бруно на расстоянии вытянутой руки, тот как бешеный цеплялся ему пальцами за горло. Дыхание со свистом вырывалось из его оскаленного рта. Гай снова врезал ему по губам правой и почувствовал — все, кости сломаны, руке никогда не сжаться в кулак.

— Гай! — возмущенно взвыл Бруно.

Гай схватил его спереди за ворот рубашки, и тут драка внезапно кончилась.

— Ты знал, что это я! — гневно бросил Бруно. — Грязная сука!

— Что ты здесь делаешь? — Гай поднял его на ноги. Кровоточащие губы Бруно расползлись в гримасе, будто он собирался заплакать.