– Мне, пожалуй, пора. Жена ждет.

Они вышли на улицу. Идти им предстояло в разные стороны.

– Спасибо за пиво, – сказал Треванни.

– Не за что!

Том сел в свою машину, которая была припаркована перед «Черным орлом», и поехал в направлении Вильперса. Он думал о Треванни, думал о том, что этот человек весьма недоволен, и недоволен он своим нынешним положением. Конечно же, у Треванни в юности были какие-то надежды. Том вспомнил жену Треванни – привлекательная женщина, надежная и преданная, судя по всему, из тех, кто никогда не станет подбивать своего мужа на то, чтобы тот как-то улучшил свое положение в обществе, никогда не будет пилить его, чтобы он зарабатывал больше. По-своему жена Треванни, вероятно, такая же честная и добропорядочная, как и сам Треванни. Однако Треванни не устоял перед предложением Ривза. А это значит, что он из тех, кого можно направить в любую сторону, если делать это умно.

Мадам Аннет встретила Тома известием, что Элоиза немного припозднится, потому что в антикварном магазине в Шийи-ан-Бьер увидела английский commode de bateau[185], выписала на него чек, но ей пришлось пойти в банк вместе с продавцом.

– Она вот-вот будет дома вместе с комодом! – сообщила мадам Аннет, при этом ее голубые глаза блестели. – Просила дождаться ее к обеду, мсье Том.

– Ну, разумеется! – в тон ей бодро произнес Том.

Кредит в банке несколько превышен, подумал он, вот почему Элоиза вынуждена была пойти туда и поговорить с кем-нибудь из служащих – только как ей это удастся, если банк закрывается на обед? А мадам Аннет радовалась потому, что в доме появится еще один предмет мебели, над которым она сможет всласть потрудиться, натирая его воском. Элоиза уже несколько месяцев искала для Тома корабельный комод с обитыми медью ящичками. Ее переполняло желание видеть в его комнате commode de bateau.

Том решил воспользоваться случаем и попробовал позвонить Ривзу в номер. Сейчас двадцать две минуты второго. В Бель-Омбр уже месяца три как поставили два новых прямых телефона, поэтому отпала необходимость в помощи оператора.

Трубку сняла экономка Ривза. Том спросил у нее по-немецки, дома ли герр Мино. Тот оказался дома.

– Привет, Ривз! Это Том. Долго говорить не могу. Хотел только сказать, что виделся с нашим другом. Выпили с ним… в баре в Фонтенбло. Думаю…

Том стоял у окна и смотрел на деревья по ту сторону дороги, на голубое безоблачное небо. Он и сам не был уверен в том, что собирался сказать, но ему не хотелось, чтобы Ривз отступал.

– Не знаю, но думаю, с ним можно поработать. Это всего лишь предчувствие. Выйди на него еще раз.

– Да? – спросил Ривз, внимательно прислушиваясь к его словам, точно то вещал оракул, который никогда не ошибается.

– Когда ты собираешься с ним увидеться?

– Надеюсь, он приедет в Мюнхен в четверг. Послезавтра. Попытаюсь уговорить его проконсультироваться здесь с еще одним врачом. Потом… в пятницу поезд из Мюнхена в Париж отходит примерно в два десять.

Том как-то ездил на экспрессе «Моцарт». Он садился в этот поезд в Зальцбурге.

– Я бы на твоем месте дал ему возможность выбрать между револьвером и… этой штукой, но посоветуй все-таки не пользоваться револьвером.

– Это я уже пробовал! – сказал Ривз. – Так ты думаешь… он все-таки может приехать?

Том услышал, как по дорожке, посыпанной гравием, к дому подъехала машина – даже не одна, а две. Это, несомненно, приехала Элоиза с антикваром.

– Мне пора заканчивать, Ривз. Пока. Позднее в тот же день, оставшись один в своей комнате, Том внимательнее рассмотрел красивый комод, который поставили в проеме между двумя окнами. Комод был дубовый, низкий и прочный, с отливающими медью уголками и зенкованными медными ручками на ящиках. Полированное дерево смотрелось как живое – словно в него вложил душу тот, кто его изготовил, или тот капитан (может, и не один), который прикасался к нему своими руками. Пара сверкающих темноватых вмятин в дереве казались случайными шрамами, из тех, что каждое живое существо получает в продолжение жизни. В верхней части комода была прикреплена овальная серебряная пластина с выгравированной надписью: «Капитан Арчибальд Л. Партридж, Плимут, 1734 год», а гораздо меньшими буквами значилась фамилия столяра. И этому последнему было чем гордиться, подумал Том.

В среду Ривз, как и обещал, позвонил Джонатану в магазин. Джонатан был чрезвычайно занят и попросил Ривза перезвонить сразу после полудня.

Ривз перезвонил и после обычного обмена любезностями спросил, сможет ли Джонатан приехать в Мюнхен на следующий день.

– В Мюнхене ведь тоже есть врачи, и очень хорошие. У меня есть на примете один – доктор Макс Шредер. Я уже узнал, что он может с вами встретиться рано утром в пятницу, часов в восемь. Мне остается лишь это подтвердить. Если вы…

– Хорошо, – сказал Джонатан, ожидавший, что разговор именно так и пойдет. – Очень хорошо, Ривз. Я займусь билетом…

– В один конец, Джонатан. Впрочем, как хотите.

Джонатан понимал, что имелось в виду.

– Я перезвоню вам, когда узнаю расписание самолетов.

– Я знаю расписание. Есть самолет, который вылетает из Орли в час пятнадцать дня прямо в Мюнхен, если вы успеваете на него.

– Хорошо. Постараюсь на него успеть.

– Если не перезвоните, то буду считать, что вы летите этим рейсом. Встречу вас в городе на конечной остановке автобусов, как и в прошлый раз.

Джонатан машинально подошел к раковине, пригладил волосы обеими руками, потом надел плащ. Шел мелкий дождь и было довольно холодно. Джонатан принял решение накануне. Он снова проделает все то же самое – посетит доктора, на этот раз в Мюнхене, и сядет в поезд. А вот его самообладание вызывало некоторые сомнения. Как далеко он сможет зайти? Он вышел из магазина и закрыл дверь на ключ.

Натолкнувшись на урну, стоявшую на тротуаре, Джонатан понял, что не идет, а тащится, глядя под ноги. Он поднял голову. Надо потребовать, чтобы ему дали не только удавку, но и револьвер; если у него сдадут нервы и он не сумеет использовать удавку (чего Джонатан не исключал), ему придется воспользоваться револьвером – значит, так тому и быть. Джонатан договорится с Ривзом о следующем: если придется стрелять из револьвера, если станет очевидно, что его схватят, то следующую пулю или две он оставит для себя. Тем самым он не выдаст Ривза и других людей, с которыми тот связан. За это Ривз выплатит оставшиеся деньги Симоне. Джонатан понимал, что его труп вряд ли сойдет за мертвое тело итальянца, но он считал, что семейство Ди Стефано вполне могло нанять киллера любой национальности, не обязательно итальянца.

Симоне Джонатан сказал так: – Сегодня утром мне позвонили по просьбе гамбургского врача. Он хочет, чтобы завтра я приехал в Мюнхен.

– Вот как? Так быстро?

Джонатан вспомнил, что говорил Симоне о том, что врачи захотят осмотреть его еще раз недели через две. Он тогда сказал, что доктор Венцель дал ему какие-то таблетки и хотел потом посмотреть, как они действуют. С доктором Венцелем и вправду был разговор о лекарствах – течение лейкемии можно попытаться притормозить с их помощью, другого способа нет, – но никаких таблеток доктор Венцель ему не давал. Джонатан был уверен, что доктор Венцель дал бы ему лекарство, если бы он встретился с ним еще раз.

– В Мюнхене есть другой врач – его зовут Шредер. Доктор Венцель предложил мне с ним встретиться.

– А Мюнхен – это где? – спросил Джордж.

– В Германии.

– И надолго ты уедешь? – спросила Симона.

– Наверное… до субботы, – сказал Джонатан, подумав, что может приехать в пятницу вечером так поздно, что поезда из Парижа в Фонтенбло уже не будет.

– А как же магазин? Хочешь, я зайду туда завтра утром? И в пятницу утром? В котором часу ты завтра уезжаешь?

– Есть самолет в час пятнадцать. Да, дорогая, ты бы очень мне помогла, если бы заглянула туда завтра утром и в пятницу – хотя бы на часок. Два человека должны прийти за картинами.