Тому хотелось уйти. Но стало жаль оставить мистера Гринлифа в одиночестве над рюмкой виски.

– Спасибо. Я, пожалуй, выпью, – сказал он, протягивая официанту свою рюмку.

– Чарли Шривер говорил, что вы работаете в страховом бизнесе.

– Работал до недавнего времени. Теперь я… – Но говорить, что он служит в департаменте налогов и сборов, сейчас было ни к чему. – Теперь работаю в бухгалтерии одного рекламного агентства.

– Ах вот что!

Оба помолчали. Мистер Гринлиф не сводил с Тома жалкого, умоляющего взгляда. Что же еще сказать ему? Ох, не надо было соглашаться пить за его счет!

– Кстати, сколько сейчас Дикки лет?

– Двадцать пять.

Стало быть, они ровесники. Для Дикки это время в Европе, наверное, лучшее в жизни. Твердый доход, дом, яхта. Зачем ему возвращаться?

Теперь лицо Дикки более четко всплыло в памяти Тома: широкая улыбка, светлые вьющиеся волосы, беспечное лицо баловня судьбы. Дикки и вправду такой, а что у него, Тома, за жизнь в двадцать пять лет? Перебивается со дня на день. Счета в банке нет. Теперь вот приходится еще и скрываться от полиции. У него талант к математике. Так какого же черта он не может его продать? Том почувствовал, как его мускулы напряглись, заметил, что спичечный коробок в пальцах сломался, почти сплющился. Надоела ему эта дурацкая история, надоела до чертиков. Скучно, скучно, надоела! Хотелось вернуться к стойке, остаться одному.

Том отхлебнул из своей рюмки.

– Я с удовольствием напишу Дикки, если вы дадите его адрес, – живо сказал он. – Думаю, он меня не забыл. Помню, нас с ним пригласили в гости на уик-энд в один дом на Лонг-Айленде. Мы насобирали мидий, и потом все ели их на завтрак. – Том ухмыльнулся. – Кое-кого из нас после стошнило, так что уик-энд получился не слишком удачным. Но я припоминаю, что Дикки говорил тогда о предстоящем путешествии в Европу. Наверное, вскоре после этого он и уехал…

– Я помню, – сказал мистер Гринлиф. – Это был последний уик-энд, который Ричард провел на родине. Кажется, он рассказывал мне про мидий. – Мистер Гринлиф рассмеялся, пожалуй, громче, чем следовало.

– А еще я несколько раз был у него дома, – продолжал Том, все больше вдохновляясь (теперь его несло). – Дикки показал мне модели кораблей у себя в комнате, на специальном столике.

Мистер Гринлиф просиял:

– Ну, то всего лишь детские опыты. А он показывал свои каркасные макеты? А свои рисунки?

Ничего такого Том не припомнил, по с живостью подхватил:

– Конечно! А как же! Рисунки пером. Некоторые были просто изумительны.

Том никогда их не видел, зато теперь перед мысленным взором предстали педантичные рисунки профессионального конструктора или чертежника, где тщательно прописана каждая линия, каждый болт и каждый шуруп, а также улыбающийся Дикки, держащий эти рисунки перед его глазами. Он смог бы еще несколько минут описывать их на радость мистеру Гринлифу, но взял себя в руки.

– Да, к этой работе у Ричарда талант, – удовлетворенно заметил мистер Гринлиф.

– Полагаю, что есть, – согласился Том.

Ему по-прежнему было скучно, но в нем как бы переключилась скорость. Это ощущение бывало и раньше. Оно возникало иногда на коктейлях, но чаще всего на ужинах, и в особенности если присутствовали люди, общества которых он отнюдь не жаждал, и вечер тянулся бесконечно. В таких случаях он мог, если необходимо, быть часок-другой очаровательно любезным, по потом внутри словно что-то лопалось и он вылетал прочь, будто подхваченный взрывной волной.

– Жаль, что сейчас я не вполне свободен, а то с удовольствием сам съездил бы туда и попытался уговорить Ричарда. Возможно, сумел бы на него повлиять, – сказал он только потому, что именно это хотел от него услышать мистер Гринлиф.

– Если вы серьезно… То есть если собираетесь в Европу…

– Нет, не собираюсь.

– Ричард всегда так легко поддавался влиянию приятелей… Если б вы или кто-нибудь вроде вас мог бы взять отпуск, я бы поручил ему съездить в Европу и поговорить с ним. Во всяком случае, проку от этого было бы больше, чем если поехал бы я сам. А нельзя ли вам все же взять отпуск? Или на вашей новой работе вам его никак не дадут?

У Тома вдруг подпрыгнуло сердце. Он сделал вид, будто размышляет. Перед ним открылась Возможность. Сердце почуяло ее и рванулось к ней прежде, чем осознал разум. На самом деле никакой новой работы у Тома не было. И так или иначе, вероятно, вскоре все равно придется уехать из города. Ему очень захотелось покинуть Нью-Йорк.

– Я попробую, – осторожно сказал он все с тем же задумчивым выражением лица, будто перебирал в уме тысячи опутавших его мелких обязательств, которые могли помешать.

– Если и в самом деле поедете, я с радостью возьму на себя все дорожные расходы. Это само собой разумеется. Думаете, вам действительно удастся это устроить? Скажем, нынешней осенью?

Была уже середина сентября. Том уставился на золотое кольцо с полустертой печаткой на мизинце мистера Гринлифа.

– Думаю, что да. Буду рад повидаться с Ричардом, особенно если вы полагаете, что от этого будет прок.

– Я просто не сомневаюсь! Думаю, он к вам прислушается. Может, оно и к лучшему, что вы не слишком хорошо с ним знакомы. Когда будете настоятельно убеждать его вернуться домой, он хоть не заподозрит вас в своекорыстности. Джим Бёрке и его жена – Джим мой компаньон – заезжали в Монджибелло в прошлом году, когда совершали круиз. Ричард обещал вернуться домой в начале зимы. Прошлой зимы. Теперь Джим считает его совсем пропащим. Но разве станет двадцатипятилетний парень прислушиваться к старику, которому за шестьдесят? Возможно, вам удастся то, в чем не преуспели все мы.

– Будем надеяться, – скромно сказал Том.

– Может, выпьем еще? На этот раз доброго бренди?

Засобирались по домам только за полночь. Мистер Гринлиф предложил подвезти на такси, но Том не захотел показать новому знакомому, что обитает между Третьей и Шестой авеню в запущенном доме из бурого песчаника с табличкой “Сдаются комнаты” в окне. Последние две с половиной недели он жил здесь у Боба Деланси, с которым едва знаком. Но никто из приятелей и знакомых, кроме него, не предложил приюта Тому, оказавшемуся без крыши над головой. Он никого не приглашал в жилище Боба и даже скрывал ото всех, где пристроился. Главным преимуществом этой квартиры было то, что Том мог получать почту на имя Джорджа Мак-Алпина с минимальным риском попасться. Но зато: вонючий незапирающийся сортир в конце коридора; единственная закопченная комната с почерневшим потолком, где, судя по всему, перебывали тысячи разных жильцов, причем каждый оставил после себя свой особый род мусора и никто никогда пальцем не пошевельнул, чтобы его убрать; рассыпающиеся штабеля старых журналов. И повсюду кричаще шикарные чаши из дымчатого стекла, заполненные клубками бечевки, карандашами, окурками и гнилыми фруктами. Боб был оформителем витрин, но в то время лишь урывками подрабатывал в магазинах старых вещей на Третьей авеню, и в каком-то из них за услуги расплатились этими дымчатыми чашами. Впервые попав сюда. Том был глубоко уязвлен убожеством этого жилища, тем, что кто-то из его знакомых живет здесь. Но он знал, что сам не задержится тут надолго. И вот подвернулся мистер Гринлиф. Всегда что-нибудь да подвернется. Такова была философия Тома.

Прежде чем подняться по ступенькам, Том остановился и внимательно огляделся. Никого, только старуха выгуливает собаку да старик, покачиваясь, огибает угол Третьей авеню. Для Тома всегда самым неприятным было ощущение, будто кто-то идет за ним следом, все равно кто. А в последнее время оно не покидало его. Том взбежал по ступенькам.

Плевать теперь на это убожество! Как только выправит паспорт, отправится в Европу, скорее всего в каюте первого класса. Нажмешь кнопку – и слуга принесет все, что твоей душе угодно. Том представил себе, как переодевается к ужину, как небрежной походкой входит в большой ресторанный зал, ведет светскую беседу за столиком. Сегодня можно поздравить себя с успехом. Он вел себя правильно. У мистера Гринлифа никак не могло возникнуть подозрение, что Том хитростью выманил у него поручение в Европу. Совсем наоборот. И Том не предаст интересы мистера Гринлифа. Он приложит все силы, чтобы Дикки вернулся домой. Мистер Гринлиф сам настолько порядочен, что не сомневается в порядочности другого. Том уже почти забыл, что подобные люди существуют на свете.