— Вы не изучали итальянского?

— Нужды не было! — ответил Бруно, пожав плечами, голос у него снова был хриплый, какой постоянно звучал в воображении Гая.

Гай занялся сигаретой, всей спиной ощущая жадный, робко-игривый взгляд, каким Бруно смотрел на Анну. Этот взгляд проникал под кожу глубже, чем цепенящие уколы алкоголя. Конечно же Бруно успел расхвалить ее платье, любимое платье Гая из серой тафты с крохотным синим рисунком, напоминающим павлиний глаз. Бруно всегда обращал внимание на то, как одеваются женщины.

— Мы с Гаем, — отчетливо произнес голос Бруно у него за спиной, словно он уже к ним повернулся, — мы с Гаем однажды говорили о путешествиях.

Гай раздавил сигарету в пепельнице, загасил каждую искорку и подошел к дивану.

— Ты не хочешь сходить наверх поглядеть нашу комнату для игр? — спросил он Бруно.

— Конечно, — ответил тот, вставая. — В какие же игры вы играете?

Гай втолкнул его в маленькую комнату, обитую красным, и закрыл за собой дверь.

— Ты когда-нибудь остановишься?

— Гай! Ты пьян!

— Чего ты добиваешься, рассказывая всем и каждому, что мы старые приятели?

— Не всем. Одной Анне.

— Неважно, ей или кому другому. Чего ты этим добиваешься? Чего добиваешься, явившись сюда?

— Тише, Гай! Ш-ш-ш-ш!

Бруно небрежно повел рукой со стаканом.

— Полиция до сих пор держит твоих знакомых под наблюдением, верно?

— Меня это не беспокоит.

— Убирайся. Немедленно убирайся, — Гай пытался сдержать себя, голос у него прерывался от напряжения. А почему, собственно, он обязан сдерживаться? За револьвером с последней пулей ходить недалеко — спальня напротив.

Бруно устало на него посмотрел и вздохнул. Он дышал под нос, и присвист его дыхания был точь-в-точь, как тот звук, что Гай слышал ночами у себя в комнате.

Гай слегка покачнулся, и это привело его в ярость.

— По-моему, Анна очень красива, — любезно заметил Бруно.

— Еще раз застану тебя за разговором с ней — убью.

Улыбка увяла на губах Бруно, но тут же расцвела еще шире:

— Это что, Гай, угроза?

— Нет, обещание.

Через полчаса Бруно отключился позади дивана, на котором раньше сидел рядом с Анной. Лежащий на полу, он казался очень высоким, а его голова — маленькой на большой каминной плите. Трое мужчин его подняли и остановились, не зная, что делать дальше.

— Отнесите его… в комнату для гостей, куда же еще, — распорядилась Анна.

— Это к добру, Анна, — рассмеялась Хелен. — На новоселье кто-нибудь обязательно должен остаться в доме на ночь. Первый гость?

К Гаю подошел Кристофер Нельсон.

— Где вы его раскопали? В нашем клубе в Грейт-Неке он вырубался так часто, что его перестали пускать.

После свадьбы Гай поговорил с Тедди. Тот не приглашал Бруно и ничего про него не знал, кроме того, что его недолюбливает.

Гай поднялся в студию и закрыл дверь. На рабочем столе лежал незавершенный эскиз дурацкого универмага, который больная совесть заставила его взять домой, чтобы закончить за субботу и воскресенье. От вида знакомых линий, которые расплывались в его одурманенном взоре, ему сделалось тошно. Он взял чистый лист ватмана и принялся рисовать здание, какое им нужно. Он в точности представлял себе, что требуется, и только надеялся, что успеет закончить до того, как ему станет плохо, а потом пусть будет плохо, как последнему псу. Однако, когда он дорисовал, плохо ему не стало. Он всего лишь праздно посидел в кресле, а потом пошел и открыл окно.

Универсальный магазин был принят на «ура» и превознесен до небес сперва Хортонами, а потом и заказчиком, мистером Говардом Уиндемом из Нью-Рошели, который явился в фирму днем в понедельник посмотреть эскиз. Гай вознаградил себя, просидев остаток дня у себя в кабинете, покуривая и листая «Religio Medici»[505] в сафьяновом переплете, только что купленную у «Брентано» Анне ко дню рождения. Интересно, каково-то будет его следующее задание? Он проглядывал книгу, припоминая куски, что так нравились им с Питером… и не имеющий пупка,[506] однако, живет во мне… Какое варварство поручат ему теперь? Одно задание он уже выполнил. Разве этого мало? Еще один такой же универмаг ему просто не вытянуть. Это не жалость к себе, всего лишь жизнь. Он покамест жив, если ему так уж нравится винить себя за это. Он встал из-за чертежного стола, подошел к пишущей машинке и начал печатать заявление об увольнении.

Анна настояла на том, чтобы вечером они поехали отпраздновать ее день рождения. Она была счастлива, счастье переполняло ее, он почувствовал, что у него самого немного приподнимается настроение — неуверенно, как в безветренный день пытается оторваться от земли воздушный змей. Он смотрел, как она своими ловкими тонкими пальцами приглаживает волосы на висках, прихватывает их сзади широкой заколкой.

— И вот еще что, Гай, можно нам теперь отправиться в плаванье? — спросила она, когда они спустились в гостиную.

Анна по-прежнему мечтала о плаванье вдоль побережья на «Индии» — об этом их отложенном на потом медовом месяце. Гай намеревался отдать все свое время чертежным мастерским, где по его проекту рождались чертежи будущей больницы, но сейчас он не мог отказать Анне.

— Когда, по-твоему, мы сможем отплыть? Через пять дней? Через неделю?

— Может, через пять дней.

— Ох, я совсем забыла, — вздохнула Анна, — мне же придется остаться до двадцать третьего. Из Калифорнии приезжает один человек, его заинтересовал наш текстиль.

— К тому же, по-моему, на конец месяца намечена выставка мод?

— Ну, с этим Лилиан справится и одна, — улыбнулась Анна. — Как мило, что ты не забыл!

Он подождал, пока она натянет капюшон леопардовой шубки; ему доставляла удовольствие мысль о том, что на следующей неделе она заключит крупную сделку с калифорнийским дельцом. Этого она не станет поручать Лилиан. Анна отвечала за деловую часть работы магазина. Тут он впервые заметил на кофейном столике оранжевые цветы с длинными стеблями.

— А эти откуда?

— От Чарли Бруно. С просьбой простить за то, что напился до бесчувствия в пятницу, — рассмеялась она. — По-моему, довольно мило с его стороны.

Гай поглядел на цветы:

— Как они называются?

— Африканские маргаритки.

Она открыла дверь, они вышли и направились к автомобилю.

Ей было лестно получить цветы, подумал Гай. Но он также знал, что Бруно упал в ее мнении после того случая. И Гай снова подумал, как тесно они теперь связаны, он и Бруно, в глазах тех, кто был на новоселье. В любую минуту им может заняться полиция. И она таки им займется, предупредил он самого себя. Так почему его это так мало волнует? И в каком же он находится состоянии духа, если и сам уже не способен ответить на этот вопрос? Покорность судьбе? Самоубийство? Или всего лишь тупое оцепенение?

На протяжении нескольких пустых дней — ему пришлось задержаться в «Хортон, Хортон и Киз», чтобы начать разработку эскизов к интерьерам универмага, — он даже задавался вопросом, уж не свихнулся ли он, не одержим ли каким-то скрытым безумием. Ему припомнилось, как с неделю или около того после той пятницы его безопасность, само его существование, казалось, висели на волоске, который разом мог оборвать любой нервный срыв.

Теперь он не чувствовал ничего похожего. Однако во снах Бруно все так же проникал к нему в комнату. Просыпаясь на рассвете, он все так же видел себя в той же комнате с револьвером в руке. И все так же ощущал, что обязан, и очень скоро, как-то искупить содеянное и что никакая работа, ни жертва, которые пока что приходили ему на ум, не могут служить искуплением. В нем как бы жили два человека: один был способен творить и в процессе творчества сливаться с Богом, другой был способен убить. «Убить способен любой», — сказал тогда Бруно в поезде. Любой? Парень, что два года тому назад объяснял в Меткафе Бобби Картрайту закон кронштейна? Нет, не способен, как и тот, кто спроектировал больницу или даже универсальный магазин, кто на прошлой неделе целых полчаса обдумывал, в какой цвет покрасить металлический стул на заднем газоне. Но другой, кто только вчера, посмотрев в зеркало, встретился взглядом с убийцей, своим тайным собратом.