— Да. Для меня. Она сказала, что даже не видела Притчарда поблизости — что, конечно, ничего не значит.

— Прик-хард, — сказал Джефф.

— Хард-прик[321], — сострил подошедший Эд с невозмутимым лицом.

— Ну хватит! — засмеялся Том. — Следующий звонок — мадам Аннет. Я должен ей позвонить. А между тем я все думаю о миссис Мёрчисон.

— Да? — спросил Эд с удивлением, прислонясь к книжному шкафу. — Ты полагаешь, Цинтия встречалась с миссис Мёрчисон? Обменивалась мнениями?

Ужасная мысль. Том размышлял.

— Они могут знать адрес друг друга, но много ли они могут друг другу рассказать? А также... возможно, они стали общаться только с появлением Дэвида Притчарда.

Джефф безостановочно кружил по комнате.

— Что ты собирался сказать о миссис Мёрчисон?

— Ну... — Том медлил, не желая говорить о своей не до конца еще осознанной идее; но ведь он все-таки среди друзей.

— Я бы хотел позвонить ей в Америку и спросить, что произошло с... выяснить, что случилось с ее мужем. Но я думаю, что она относится ко мне почти так же, как Цинтия. Ну, конечно, не так ненавидит, но я ведь был последним человеком, который, как ей сказали, видел ее мужа. А зачем мне звонить именно ей? — прервал себя Том. — Какого черта Притчард может сделать? Что нового он знает? Черт возьми! Да ничего!

— Верно, — сказал Эд.

— А если ты позвонишь миссис Мёрчисон, то голосом того инспектора — Вебстера, да, Том? — спросил Джефф. — Ты так здорово его имитируешь.

— Да — Том не любил вспоминать имя английского инспектора, хотя Вебстеру так и не удалось ничего разнюхать. — Нет, я не буду звонить, спасибо. — Мог ли Вебстер, который приезжал в Бель-Омбр и ездил даже в Зальцбург, все еще заниматься этим делом? Встречался ли Вебстер с Цинтией и миссис Мёрчисон? Том пришел к тому же самому заключению: ничего нового нет, так о чем беспокоиться?

— Я лучше пойду, — сказал Джефф. — Завтра мне на работу. Том, ты мне сообщишь, чем займешься завтра? У Эда есть мой телефон. У тебя тоже, насколько я помню.

Они пожелали друг другу спокойной ночи и обменялись наилучшими пожеланиями.

— Звони мадам Аннет, — предложил Эд. — По крайней мере, это приятнее.

— Да уж! — отозвался Том. — Доброй ночи, Эд. Спасибо тебе за гостеприимство. Я просто засыпаю на ходу.

Затем Том позвонил в Бель-Омбр.

— Ал-ло? — Голос мадам Аннет звучал резко и тревожно.

— Это Том! — сказал Том. Он сообщил ей, что с Элоизой все в порядке, что история с похищением была всего лишь ложным слухом. Том не упомянул имени Дэвида Притчарда.

— Но... вы знаете, кто распускает такие гадкие слухи? — Мадам Аннет употребила слово mechants[322].

— Понятия не имею, мадам. Мир полон людей с дурными намерениями. У них очень странные удовольствия. А дома все в порядке?

Мадам Аннет заверила Тома, что все в порядке. Он пообещал ей сообщить, когда приедет домой, и добавил, что не знает, когда вернется мадам Элоиза — она все еще развлекается вместе со своей подругой мадам Ноэль.

После этого Том упал на кровать и заснул мертвым сном.

Следующее утро оказалось солнечным и ясным, словно накануне не было дождя. Все казалось словно вымытым, или Тому так хотелось думать, когда он выглянул в окно и посмотрел вниз на узкую улочку. Солнечные блики отражались от окон витрин, и небо сияло прозрачной голубизной.

Эд оставил Тому ключ на кофейном столике и записку, в которой говорилось, чтобы Том чувствовал себя как дома и что он вернется до четырех. Эд накануне показал Тому кухню. Том побрился, позавтракал и заправил постель. Он вышел на улицу в девять тридцать, прошел в сторону Пиккадилли, смакуя уличные сценки, обрывки разговоров, различные акценты, которые он слышал от людей, мимо которых проходил.

Затем прошелся по «Симпсонз»[323], вдыхая цветочные ароматы, которые напомнили ему, что он может купить по случаю, пока в Лондоне, воск с запахом лаванды для мадам Аннет. Том не спеша зашел в отдел мужских халатов и купил один для Эда Банбери, из легкой шерстяной ткани «блэк уотч»[324], и для себя — из ярко-красной шотландки, «ройял стюарт»[325], подумал Том. Эд носит на размер меньше, в этом Том был уверен. Он положил оба халата в большой пластиковый пакет и направился в сторону Олд-Бонд-стрит и Бакмастерской галереи. Часы показывали почти одиннадцать.

Когда Том вошел в галерею, Ник Холл разговаривал с черноволосым человеком. Увидев Тома, он в знак приветствия поклонился.

Том не спеша прошел в соседний зал со спокойными полотнами Коро или под Коро, затем снова вернулся в первый зал, где услышал, как Ник говорил клиенту:

— ...от пятнадцати тысяч, я уверен, сэр. Я могу проверить, если угодно.

— Нет, нет.

— Все цены — на усмотрение хозяев галереи, они могут подняться или опуститься, обычно очень ненамного. — Ник остановился. — Это зависит от рынка.

— Очень хорошо. Тогда уточните для меня, пожалуйста. Я бы купил за тринадцать тысяч. Мне больше нравится вот эта — «Пикник».

— Да, сэр. У меня есть ваш телефон, я постараюсь связаться с вами завтра.

Прекрасно, подумал Том, Ник не говорит: «Я позвоню вам завтра». Сегодня Ник в красивых туфлях, других, не тех, что были на нем вчера.

— Привет, Ник... если я могу вас так называть, — сказал Том, когда они остались одни. — Мы познакомились с вами вчера, если помните.

— О да, конечно, сэр.

— Есть у вас какие-нибудь рисунки Дерватта? Мне бы хотелось на них взглянуть.

— Д-да, сэр. Они в папках в подсобном помещении. Большинство не для продажи. Я думаю, ни одного нет для продажи — официально.

Хорошо, подумал Том. Священные архивы, эскизы к картинам, которые стали классикой или станут таковой.

— Но это возможно?

— Вполне. Конечно, сэр.

Ник бросил взгляд на входную дверь, затем прошел к ней, возможно, чтобы проверить, заперта ли она, или чтобы закрыть ее на задвижку. Он вернулся к Тому, и они, миновав второй зал, прошли в небольшую подсобку с запачканными, когда-то белыми стенами, возле которых стояли прислоненные к ним полотна, рамы и папки, а стол, как и прежде, был чем-то завален. Неужели здесь могли поместиться двадцать журналистов, Леонард, который подносил напитки, пара фотографов и он сам? Да, так и было.

Ник, присев на корточки, разыскал нужную папку.

— Около половины из них — наброски к картинам, — пояснил он, поднимая большую серую папку обеими руками.

Возле двери стоял еще один стол, и Ник, благоговейно положив на него папку, развязал три завязки.

— Большинство папок в тех ящиках, — сказал Ник, кивнув на белый шкаф, стоявший у стены, в котором было по меньшей мере шесть выдвижных ящиков, располагавшихся один над другим. Том раньше этого шкафа здесь не видел.

Каждый рисунок Дерватта был упакован в прозрачный пластиковый конверт. Уголь, карандаш и сангина. Когда Ник перекладывал рисунки, не вынимая их из конвертов, Том понял, что не может отличить Дерватта от Бернарда Тафтса, во всяком случае с полной уверенностью. Наброски к «Красным стульям» (три), да, подлинные, потому что он знал, что они сделаны Дерваттом. Когда же Ник дошел до эскизов к «Человеку на стуле», подделке Бернарда Тафтса, сердце Тома сильно забилось, потому что картина принадлежала ему, он ее любил и хорошо знал, к тому же Бернард Тафтс, преданный своему кумиру, выполнил свои подготовительные наброски с таким же любовным тщанием, как сделал бы Дерватт. И в этих набросках, не предназначенных для чужого глаза, Бернард превзошел самого себя в сходстве с Дерваттом, которое здесь было более очевидным, чем в композиции на холсте.