— Неужели ты не видишь, как все тебя обманывают? — Рамон подошел к нему, вытащив руки из карманов. — Тео, сможешь ли ты когда-либо простить меня за ту боль, что я причинил тебе?

— Да, Рамон, да.

— Ты не сделал ничего плохого. Я просто убежден в этом. И все равно сам стал жертвой. Ты не причинил зла Лелии. Ты оставил её свободной, потому что свободу она ценила превыше всего. Я понимаю, Тео. И если я когда-либо в чем-то и осуждал тебя, то прости меня, я был не прав.

— Все в порядке, Рамон. Я полностью с тобой согласен, — ответил Теодор так серьезно, как только мог, ибо Рамон был настроен очень серьезно.

— И я обижал тебя больше, чем все остальные вместе взятые.

— Ты ничем меня не обидел. — Теодор отставил пустой стакан и пошел в ванную. Там он включил воду, не оглядываясь на Рамона, но напряженно прислушиваясь, боясь того, что может произойти в следующее мгновение. Он решил как ни в чем не бывало принимать ванну, как бы давая тем самым понять, что разговор окончен. Дверь все это время оставалась слегка приоткрыта.

Когда минут десять спустя он вышел из ванной, то Рамона в комнате уже не было. Теодор подошел к своему столу и снова оглядел его в поисках своей чернильной авторучки. Именно тогда он и обнаружил исчезновение дневника. Обычно дневник лежал в левом верхнем ящике стола, или же, закончив вносить новые записи, он просто оставлял его на столе. Но теперь он поискал даже на полу и заглянул под стол. Кому понадобилось похищать дневник, написанный к тому же по-английски? Кому понадобился дневник, за уголок переплета которого с внутренней стороны был вложен большой фотографический портрет Лелии? Кого еще, кроме убийцы, могла заинтересовать эта тетрадь? Отсюда сам собою напрашивался вполне очевидный вывод: грабитель и убийца был одним и тем же лицом.

Теодор лег в кровать, не помня себя от досады и потрясения. Теперь вся история его любви к Лелии стала достоянием постороннего человека. Этому дневнику он доверял свои самые сокровенные секреты, а теперь чьи-то грязные пальцы перелистывают эти страницы.

Теодор очнулся ото сна и сел на кровати. Часы показывали двадцать минут одиннадцатого. Он чувствовал себя разбитым и усталым, как будто не спал вообще.

Стараясь не шуметь, он потихоньку спустился в кухню, сварил кофе, выжал сок из нескольких апельсинов. Свою первую чашку кофе выпил в одиночестве, а затем взял поднос и понес его наверх, в комнату Рамона. Постель Рамона была смята, но самого Рамона в ней не оказалось.

— Рамон? — позвал он, не сводя глаз с приоткрытой двери в ванную комнату, в которой, похоже, тоже никого не было.

Итак, он ушел. Скорее всего, отправился в церковь. Чаще всего Рамон ходил в собор пешком, хотя туда было не меньше трех миль пути, и так же пешком возвращался обратно, так что на подобные экспедиции уходило три-четыре часа. Теодор налил себе ещё кофе и набрал номер телефона Саусаса. На этот раз ему повезло. Саусас был в здании, и минут через десять он ему перезвонил.

— Да, я уже слышал об ограблении в вашем доме, — сказал Саусас. — И устроил выволочку дежурному офицеру за то, что он не прислал к вам кого-нибудь из экспертов, чтобы они сняли отпечатки. И тем двум олухам тоже, за то, что не знали, кто вы такой! Просто поразительно! Можно подумать, что они неграмотные и газет не читают!

— Может быть, сейчас тоже ещё не поздно снять отпечатки.

— Может быть. Ни до чего не дотрагивайтесь. Я сам приеду. Но у меня здесь есть еще кое-какая работа. Дума за час с ней управиться. Короче, приеду сразу же, как здесь разберусь с делами.

— И ещё одно, сеньор капитан. Вчера поздно ночью я обнаружил, что у меня пропал дневник. В него была вложена большая фотография Лелии и… это были личные, очень личные записи. Рамона сейчас дома нет. И я попросил бы вас не рассказывать ему про дневник.

— Ага. Гм. Ваш дневник. А вы не думаете, что его мог взять Рамон?

— Какая чушь! Откуда у вас такая уверенность?

— Я ни в чем не уверен. Просто, сеньор, уж очень это нетипичный улов для грабителя.

— Я знаю. И именно потому это так важно.

— Мы обсудим это при встрече. Так что через час я буду у вас, сеньор.

Рамон возвратился через несколько минут, и Теодор сообщил ему о скором визите Саусаса, однако на Рамона данная информация особого впечатления не произвела. Рамон выглядел отдохнувшим, как если бы он преспокойно проспал всю ночь напролет и отлично выспался, хотя на самом деле, вряд ли ему удалось проспать больше часа. Теодор замечал это и раньше, когда Рамон возвращался из церкви.

— А Иносенса уже встала? — спросил Рамон.

— Наверное, ещё нет. А что?

— Вот, я принес ей маленький подарок. — С этими словами он достал из кармана небольшую коробочку темно-зеленого цвета, цвета обложки пропавшего дневника Теодора, и, открыв её, показал Теодору миниатюрный позолоченный карандашик, который можно было прикреплять к пуговице с помощью витой цепочки в виде спирали.

— Она сможет носить его. Чтобы было удобнее записывать телефонные сообщения, — пояснил Рамон. — А это для тебя, Тео. — Он протянул Теодору зеленый футлярчик подлиннее. — Настоящая, фирменная. Очень хорошая. Не шариковая. Я знаю, ты терпеть не можешь шариковые ручки.

Теодор открыл футляр и увидел в нем темно-зеленую чернильную авторучку.

— Очень мило с твоей стороны, Рамон. Большое спасибо. — Он опробовал перо на внутренней поверхности футляра. — Отличное перо. Как раз то, что надо, — добавил он с улыбкой.

Рамон вышел из комнаты. Теодор хотел было спросить у него, не хочет ли он кофе, но затем передумал. Зачастую утром Рамон отказывался от кофе, хотя Теодор прекрасно знал, что тот любит кофе ничуть не меньше, чем он. Это было своего рода наказание, которое Рамон, похоже, добровольно налагал на себя, особенно в те дни, когда он ходил в церковь — а в те дни, когда он не ходил на службу и оставался дома, то подобным наказанием для него являлся сам факт «нехождения». Однако, этим все не ограничивалось. Он почти бросил курить, хотя бросить совсем было бы, наверное, проще, чем ограничиваться двумя или тремя сигаретами в день. Он отказывался намазывать хлеб сливочным маслом и никогда не брал добавки, даже когда был очень голоден. И все это делалось отнюдь не демонстративно, не напоказ, так что Теодору потребовалось какое-то время, на то чтобы самостоятельно додуматься до этого. Что ж, весьма удобный способ искупления такого смертного греха, как убийство, думал Теодор. Рамон же, похоже, продолжал придумывать себе все новые испытания, это было очевидно. Какая-то часть его сознания, должно быть, придирчиво диктовала ему, какое ещё доброе дело он должен сделать, чем ещё ему следует пожертвовать во имя искупления. Быть рыцарем, героем, мучеником задача не из легких, ибо всегда бывает очень трудно найти идею, во имя которой стоило бы жить и трудиться, а возможно, было бы не жалко и расстаться с жизнью. Это Теодор познал на собственном опыте. Данная проблема не давала ему покоя. К примеру, какой прок от его картин? Да, он вносит свой вклад в эстетику жизни и дарит людям радость, однако, возможно, человечеству от него было бы куда больше пользы, если бы он занялся бы чем-нибудь более практичным, например, отправился бы в Африку ухаживать за больными? Теодор подумал о том, что Рамон оказался в похожем, или даже ещё худшем положении, ибо его проблема сама по себе была надуманной, а следовательно, неразрешимой. А значит и все его попытки оправдать собственное существование или найти искупление, равнозначное совершенному преступлению, были напрасны.

Теодор встал, злясь на себя. К чему все эти пустые рассуждения, какой в них смысл? Ведь он всегда считал себя человеком действия, способным принять любое решение, а теперь, выходит, что раскис и превратился в карикатурную противоположность себе прежнему. Он имел привычку к постоянному самоанализу, просто потому что у него на это было больше времени, чем у подавляющего большинства людей. Единственное, что он мог с уверенностью сказать о себе, так это что среди его многочисленных недостатков не было такого порока, как эгоистичность. Он искренне любил своих друзей, а любовь, как ему казалось, являясь в большинстве своих проявлений эмоцией невротической, может существовать даже тогда, когда человек отдает себя другим без остатка, даже если он не способен ничего получить взамен, или когда ему попросту ничего не предлагают. Или, как в свое время сказал об этом датский философ и религиозный писатель Киркегаард, рассматривая данный феномен с точки зрения религии: «В вере нет и не может быть случайностей… так что если вы осознаете, что попросту не можете не любить, то вашей любви не страшны любые испытания.»