— Канализация постоянно засоряется. Я всегда сам готовлю себе завтрак. Мне кажется, так куда гигиеничнее. Мокта очень милый парень, но эта угрюмая задница, директриса, загоняет его до смерти. Она немка; ее, видимо, наняли на эту работу лишь потому, что она говорит по-арабски и по-французски. Если заканчиваются полотенца, они гоняют за ними Мокту в главное здание. Как обстоят дела с вашей книгой?

— Я написал двадцать страниц. Не так много, как я привык, но мне грех жаловаться. — Ингхэм почувствовал благодарность к Адамсу за его интерес. Он пришел к выводу, что Адамс не мог быть ни писателем, ни журналистом. Он так и не понял, чем же тот занимается, кроме того, что понемногу учит русский язык. Может, он вообще ничего не делает? Конечно, такое вполне возможно.

— Наверное, трудно писать, если все время думать, что в любой момент придется бросить, — посочувствовал Адамс.

— Меня это не слишком беспокоит, — ответил Ингхэм, подливая Адамсу скотч и предлагая на закуску крекер и сыр. Бунгало начинало казаться все более уютным. Рассеянные лучи солнца, проникавшие сквозь полуопущенные бледно-голубые жалюзи, отражались на белых стенах. Ингхэм подумал, что им с Джоном понадобилось бы не более десяти дней, чтобы написать сценарий. Джон знал в Тунисе нужных людей, которые могли бы помочь им найти нескольких статистов. Джон не хотел снимать в фильме профессионалов.

Он и Адамс пребывали в отличном настроении, когда усаживались в его машину, чтобы отправиться в «Ше Мелик» пообедать. Терраса оказалась пока наполовину пустой и не слишком шумной. Кто-то настраивал гитару, кто-то за дальним столиком лениво наигрывал на флейте.

Адамс рассказывал о своей дочери Каролине, живущей в Тулсе. Ее мужа, инженера, едва не отправили во Вьетнам, он находился как бы в запасе на гражданской службе. Через пять месяцев Каролина ждала ребенка, и Адамс очень радовался этому, поскольку до этого у нее случился выкидыш. Ингхэм скоро обнаружил, что Адамс исповедовал провоенные (насчет Вьетнама) взгляды. Ему надоело обсуждать этот вопрос с такими людьми, как Адамс, и он был благодарен за то, что в течение вечера тот ни разу не коснулся этой темы. Демократия и Бог — вот во что верил Адамс. Он проповедовал не христианскую науку или розенкрейцерство, — по крайней мере, не до такой степени, — а что-то вроде философии Билли Грэхэма с его вездесущим Богом и все пронизывающей старомодной моралью. По его словам, Вьетнам нуждался в демократии на манер американской. Кроме американской формы демократии, подумал Ингхэм, американцы познакомили вьетнамцев с капиталистической системой в виде секс-индустрии и публичных домов, а также с американским расизмом, заставив негров платить более высокую плату за проституток. Ингхэм слушал Адамса, кивая и все более скучая и раздражаясь.

— Вы никогда не были женаты?

— Был. Однажды. Но развелся.

После кускуса они закурили. Сегодня выбор съедобных мясных блюд оказался не слишком велик, но кускус и соус со специями оказались поистине деликатесами. Адамс объяснил, что кускус — это просяная мука грубого помола, распаренная на мясном бульоне. Или же пшеничная. Коричневатого цвета, необыкновенно нежного вкуса, она поливается горячим красным соусом, посыпается сверху турнепсом и кусочками тушеного ягненка. Кускус считался фирменным блюдом у Мелика.

— Ваша жена тоже была писательницей? — поинтересовался Адамс.

— Нет, она ничем не занималась, — улыбнувшись, ответил Ингхэм. — Так сказать, свободная женщина. Хотя теперь все это в прошлом. — Он уже приготовился сказать Адамсу, на случай, если тот спросит, что они развелись полтора года назад.

— Как думаете, вы женитесь снова?

— Не знаю. А почему вы спрашиваете? Думаете, это идеальная жизнь для мужчины?

— О, я думаю, что бывает по-разному. Для каждого мужчины это не одно и то же.

Адамс курил маленькую сигару. Когда он затягивался, его лицо выглядело длиннее, более походя на обычное, а когда вынимал сигару изо рта, снова расползалось, словно превращалось в карикатуру на самого себя. Тонкие розовые губы растягивались в приветливую улыбку между толстыми щечками.

— Я был по-настоящему счастлив. Моя жена относилась к тому типу женщин, которые отлично умеют вести домашнее хозяйство, заготовлять впрок консервы, ухаживать за садом, принимать гостей, помнить дни рождения друзей и родственников и многое другое. Она никогда не жаловалась, когда я задерживался на заводе. Я подумываю, не жениться ли мне снова. У меня даже есть на примете женщина, очень похожая на мою жену, на которой я мог бы жениться. Но это все гораздо труднее, когда вы уже далеко не молоды.

Ингхэм не нашелся что сказать. Он подумал об Ине. Ему очень хотелось, чтобы она была сейчас рядом, сидела вместе с ними за столом, чтобы он мог прогуляться с ней по пляжу, после того как они распрощаются с Адамсом, и чтобы они могли вместе вернуться к нему в бунгало и заняться любовью.

— У вас сейчас есть девушка? — спросил Адамс.

Ингхэм словно очнулся:

— В каком-то смысле да.

Адамс улыбнулся:

— Так вы влюблены?

Ингхэму не хотелось с кем бы то ни было говорить об Ине, но это совсем другое дело, если разговариваешь с таким человеком, как Адамс.

— Да. Думаю, что да. Я знаком с ней около года. Она работает для Си-би-эс на телевидении в Нью-Йорке. Ею написано несколько телевизионных сценариев и рассказов. Некоторые опубликованы, — добавил он.

Флейта звучала все громче. Заунывный мужской голос затянул арабскую песню.

— Сколько ей лет?

— Двадцать восемь.

— Достаточно взрослая, чтобы знать, чего ей хочется.

— Хм… Она была замужем, но неудачно… когда ей было двадцать один или двадцать два. Поэтому, уверен, она не спешит повторить ошибку. Так же как и я.

— Но вы собираетесь жениться?

Музыка становилась все громче.

— Пока все еще очень неопределенно. Я не вижу, какое это имеет значение, если только люди не хотят завести детей.

— Она собирается приехать к вам в Тунис?

— Нет. Хотя мне очень хотелось бы. Она близко знакома с Джоном Кастлвудом. На самом деле это он нас познакомил. Но у нее в Нью-Йорке свои дела.

— И она вам также не пишет. А Джон?

— Нет. — Ингхэм почувствовал к Адамсу некое теплое чувство. — Просто невероятно, как медленно работает здешняя почта, верно?

На десерт им принесли йогурт и блюдо с фруктами.

— Расскажите мне поподробней о вашей девушке. Как ее зовут?

— Ина Паллант. Она живет со своей семьей в большом доме на Бруклин-Хиллз. У нее есть брат-инвалид, которого она просто обожает. Джои. У него обширный склероз, и он, можно сказать, прикован к инвалидной коляске, но Ина во всем ему помогает. Он пишет картины — довольно сюрреалистические. В прошлом году она организовала для него выставку. Разумеется, ничего бы не вышло, если бы он не был талантлив. Ему удалось продать… э, около семи-восьми полотен из тридцати. — Ингхэму неприятно было говорить об этом, но он подумал, что Адамс может заинтересоваться цифрами. — Одна картина, например, изображала человека с сигаретой, сидящего в лесу на камне. А на заднем плане бежала на зрителя испуганная маленькая девочка, у которой из головы росло дерево.

Адамс заинтересованно подался вперед:

— И что же это должно означать?

— Растущий страх. Мужчина олицетворяет собой жизнь и зло. Он полностью зеленый. Он просто сидит и смотрит — или даже не смотрит, — наслаждаясь своей властью над происходящим.

Сын Мелика, упитанный парнишка лет тринадцати, подошел и, опершись своими пухлыми руками о стол, перекинулся с Адамсом несколькими словами по-арабски. Адамс улыбнулся. Затем парень принес им счет. Ингхэм настоял на том, что заплатит сам, поскольку ужин являлся продолжением его новоселья.

Внизу, на пыльной улице, Ингхэм приметил старого араба с седой бородой, отиравшегося возле его машины и которого он видел до этого уже несколько раз. Араб был в тюрбане и классических мешковатых штанах красного цвета, перехваченных чем-то под коленками. Он опирался на палку. Ингхэм догадался, что старик пытался открыть дверцу машины в его, Ингхэма, отсутствие; день за днем, с невозмутимым терпением он дожидался того момента, когда Ингхэм забудет ее запереть. Когда старик заспешил в сторону от большого пикапа марки «Пежо», Ингхэм мельком взглянул на него. Этот араб стал для него такой же неотъемлемой частью здешнего мира, как и желтовато-коричневая крепость или «Кафе де ла Плаж», находившееся неподалеку от ресторана. Ингхэм и Адамс немного прогулялись по центральной улице, но, поскольку начинало темнеть, повернули обратно. Единственным оживленным местом в городе в это вечернее время оставалась широкая песчаная площадка перед «Кафе де ла Плаж», на которой за столиками сидело несколько мужчин со своими чашками кофе или стаканами вина. Падавший из больших окон желтый свет освещал ножки переднего столика и обутые в сандалии ноги под ним.