Его раздражение оправданно. Захочет ли она прийти в сознание, когда я снова буду рядом? Это все равно, что заново пережить прошлое, только теперь Алекс знает правду.

Если кто и знает, как обеспечить ее безопасность, так это Святой. Я благодарен ему за то, что он позволил мне справиться со всем самостоятельно, и еще больше благодарен за то, что тот остался рядом, когда я в нем нуждался.

Кроме того, он нашел для меня место, где я мог бы подлатать Алекс, где было большинство необходимых медикаментов, а также безопасное место, где мы могли бы остаться, пока она выздоравливает.

Я в большом долгу перед ним за это.

Не спеша поднимаюсь со стула у ее кровати, к которому моя задница была практически приклеена в течение последних десяти часов. Направляясь в ванную, я бросаю на нее последний взгляд, чертовски желая вернуться и сделать некоторые вещи по-другому.

Я бы сказал ей правду раньше.

Я бы сказал ей, что люблю ее.

Переставляя ноги, я закрываю за собой дверь ванной. Достаю из-под туалетного столика сложенное полотенце и поворачиваю кран душа, прежде чем раздеться.

Становлюсь под струю и упираюсь ладонями в кафель. Господи, как бы мне хотелось, чтобы эта вода смогла отмыть меня от всего того дерьма, что я натворил.

Особенность сожалений в том, что они всегда горькие. Если бы я не был наемником много лет назад, у меня не было бы средств убедить своих родителей наконец уйти с работы на фабрике, которая приносила им больше стресса и лишений, чем того стоила.

У меня не было бы средств, чтобы поощрять и финансировать их стремление по организации миссионерских поездок в более бедные страны, такие как Панама, Никарагуа, Гаити и другие.

Они никогда бы не встретили мою сестру и не спасли ее от продажи в рабство.

Я бы не встретил свою сестру, Захари, и не влюбился бы в ее волшебную улыбку. Меня бы не воодушевили ее слова, когда я признался ей в своем желании заниматься медициной в Панаме.

Сестра была единственной, с кем я говорил об этом. И даже в тринадцать лет Захари была старой душой. Черт знает, какие ужасы она повидала, но с тех пор как мои родители удочерили ее, Захари никогда не расставалась со своей прекрасной улыбкой.

Когда она смотрела на меня своими темными глазами, я задавался вопросом, видел ли я в них гордость или мне это только казалось. «Лиам, ты можешь делать все, что угодно, и быть кем угодно. Тебе просто нужно верить в себя и иметь систему поддержки». — Ее улыбка сияет лаской и гордостью, даже в моей памяти. — «Я научилась этому у своей семьи».

Хотя диагноз «рак» был поставлен мне еще до их смерти, уже тогда я нутром понимал, что мне нужно делать. И должен был мыслить нестандартно.

Я знал, что должен ответить на этот «неизлечимый» диагноз словами «отвали». Потому что уже изменил свою жизнь, чтобы стать лучшим человеком. И не собирался сдаваться — не мог этого вынести.

Когда получил известие о том, что они были убиты, мое желание выжить стало только крепче, месть подпитывала меня. Мне было ради чего жить — я хотел, чтобы их убийца страдал и умирал так же, как они. Это породило еще более отчаянную потребность вылечиться.

Однако, оглядываясь назад, я задаюсь вопросом, не было ли это каким-то врожденным инстинктом, который подтолкнул меня в этом направлении, зная, что ждет меня в будущем.

Хриплый, безрадостный смех вырывается из моей груди, потому что был гребаным дураком, думая, что Вселенная не будет издеваться надо мной. Все это время я действительно думал, что все решаю я.

Мне следовало бы догадаться, потому что это было бы слишком просто, черт возьми.

Теперь, когда я жду, пока единственный человек, разбивший мою защиту, растопивший мое чертово сердце, исцелится, я знаю, что мне нужно делать.

И это вполне может оказаться самой трудной вещью, которую я когда-либо делал.

АЛЕКСАНДРА

— Отвали от меня на хрен!

Лиам поднимает руки в знак капитуляции, на его лице отражается беспокойство, когда я прижимаю подушку к животу.

— Мне просто нужно проверить твои повязки, прежде чем я…

— Нет. — Я лучше буду иметь дело с инфекцией, чем с его лживыми руками на мне.

Лиам опускает руки по бокам и зажмуривает глаза, как будто испытывает муки агонии.

— Свали. От меня. — Ненависть и боль пронизывают мои слова. — Отойди от меня! ¡Aléjate de mí! — Я повторяю эти слова на двух других языках, которые он поймет. — Я больше никогда не хочу тебя видеть. — В моем голосе звучит яд.

Лиам резко открывает глаза, которые кажутся тусклыми и безжизненными. Он долго смотрит на меня, прежде чем кивнуть и отвернуться.

Остановившись на пороге спальни, он остается спиной ко мне. Его голос мягче, чем я когда-либо слышала, в нем звучит поражение.

Но я не могу вызвать у него никакого сочувствия. Не после всей этой лжи.

— Святой вызвался присматривать за тобой. — В его следующих словах сквозит ирония. — Он точно предсказал, что ты захочешь, чтобы я ушел.

Повисает пауза.

— Когда ты поправишься, я знаю, ты захочешь закончить начатое. Он поможет тебе со всем, что потребуется.

Любопытство слишком сильно, и я вынуждена спросить:

— Закончить начатое?

Опираясь одной рукой на дверной косяк, Лиам кивает, по-прежнему глядя в сторону.

— Тебе нужно убить Медведева. Это он убил твою семью. — Лиам поворачивается и идет по коридору.

— Он убил и твою семью тоже. — Мой голос едва слышен, но Лиам, очевидно, слышит его и останавливается как вкопанный.

В поле зрения появляется его лицо, и если бы я не сдерживала гнев и чувство предательства, мне было бы больно за него при виде безутешного выражения поражения на его лице.

— Ты значишь для меня больше, поэтому я передаю свою месть в твои руки. — Его горло сжимается, пока Лиам блуждает взглядом по моему лицу, как будто запечатлевает его в памяти.

Его голос становится хриплым, словно ему физически больно говорить, и он тихо признается.

— Я люблю тебя, Алекс.

Кажется, что его глаза слегка блестят, но, возможно, это просто из-за освещения.

— Жалею, что не сказал тебе правду, но не могу жалеть о том, что все это привело тебя ко мне. Я не жалею, что люблю тебя. И никогда не пожалею.

Его признание ошеломляет меня, лишая дара речи. Но, похоже, Лиам не ждет ничего взамен, потому что он прочищает горло и смотрит в коридор.

— Заставь его заплатить за жизни, которые он забрал, Алекс. Добейся своего.

Затем Лиам исчезает из виду, шаги постепенно затихают в коридоре, прежде чем захлопывается дверь.

«Я расстроен не тем, что ты мне солгал, а тем, что с этого момента я не могу тебе верить».

— Фридрих Ницше

АЛЕКСАНДРА

— Прошел месяц, Святой.

Он улыбается, прежде чем отправить в рот кусок яичницы. Проглотив и запив его кофе, Святой откидывается на спинку стула.

— Я прекрасно знаю, сколько времени прошло.

Приподняв брови, он понижает голос до шепота, словно сообщает скандальный секрет.

— Я никогда раньше не проводил столько времени с женщиной, которая не была моей женой.

На мгновение он задумывается, и я беспокоюсь, что упоминание о ней может причинить ему страдания, но затем на его губах появляется нахальная ухмылка.

— Жаль, что ты женщина моего приятеля.

Я хмурюсь из-за его упоминания Лиама.