«Ты гребаный ублюдок», — снова заговорил мой внутренний голос. — «Ты обманываешь себя, если думаешь, что не будешь тем, кто заставит ее снова плакать».

Быстро отбрасываю эту мысль и поддаюсь порыву положить руку ей на колено. Ее кожа невероятно мягкая под моей ладонью, и я внутренне гримасничаю, зная, какими мозолистыми могут быть мои руки.

— Это глупо. Прости, что побеспокоила тебя, — наконец, произносит Алекс.

Но она все еще не смотрит на меня.

— Эй. — Я пытаюсь придать своему нормальному голосу мягкость, но чуть не закатываю глаза от тщетности своих усилий.

Я сделал своей миссией в жизни и в своем бизнесе — казаться невосприимчивым к эмоциям, маскировать любую реакцию, выглядеть спокойным. Все это стало одним из моих качеств. Оно было постоянным так долго, что я не уверен, что его можно убрать, даже частично.

Но ради нее — ради Алекс — впервые, я хочу попробовать.

АЛЕКСАНДРА

Мягкая подушка заглушает мои рыдания, и я иду на компромисс с собой, что позволю себе этот момент слабости, а затем пойду дальше. Потому что слезы ничего не решат. Это не излечит волшебным образом мою амнезию.

«Это не заставит Лиама открыться мне».

Эта шальная мысль прокрадывается в мое сознание, и от нее мне хочется биться головой о стену. Я не знаю, почему меня тянет к нему.

Возможно, это временное увлечение, но я не могу отрицать, что мне хочется понять, почему он все время такой грубый. Почему Лиам так тщательно скрывает свои эмоции — испытывает ли он вообще эмоции.

В горле пересохло и саднит, глаза раздражены, но, в конце концов, мой плач понемногу стихает.

— Алекс?

Я поднимаю голову, и мои изумленные глаза встречаются с глазами Лиама. Боже. Почему? Из всех возможных моментов он должен был прийти домой и найти меня…

Я отворачиваюсь, позволяя волосам упасть и скрыть мое лицо. Прочистив горло, сажусь, притягивая подушку к груди. Не знаю точно, почему я чувствую необходимость прижимать ее к себе, но это приносит мне утешение. Возможно, это печальная реальность того, что у меня нет ничего и никого, кто мог бы меня удержать.

У меня нет никого, кто бы меня держал. И независимо от того, насколько сильной стараюсь быть, пытаясь собрать воедино то, кем являюсь, я очень одинока. Признание этой реальности оседает, как тонна свинца в желудке.

— Ты поранилась?

Грубый, хрипловатый тон его голоса не выдает ничего — никаких настоящих эмоций, как обычно. Но я приветствую это, потому что это единственная константа, на которую я могу рассчитывать. Человек, который остается спокойным, его выражение лица не читается, с непроницаемой внешностью.

Я бы хотела быть похожей на него и быть своей собственной несокрушимой крепостью, окруженной батальоном жизни.

Я снова прочищаю горло, пытаясь избавиться от набухшего комка.

— Нет. — Я внутренне сокрушаюсь, как мелко и слабо звучит это единственное слово.

«Пожалуйста, просто оставь меня в покое». Чувство унижения нарастает подобно быстро накапливающимся паводковым водам. Я больше не могу выносить, когда он наблюдает за мной в таком состоянии. Заставляя слезы перестать литься, а дыхание выровняться. «Разве мужчины не остерегаются плачущих женщин?»

Когда матрас слегка прогибается рядом со мной, мой позвоночник напрягается от беспокойства.

— Пожалуйста… Алекс… скажи мне, что случилось.

Это невыносимо унизительно — видеть, как он наблюдает за мной в таком состоянии. Как будто обстоятельства и так не были достаточно плохими.

Когда Лиам кладет руку мне на колено, это действие вырывает дыхание из моих легких. Как бы я ни изголодалась по человеческому общению, как бы ни жаждала утешения, его прикосновение вызывает во мне противоречивую смесь эмоций.

Лиам прикасается ко мне из беспокойства, хотя мог бы легко заняться своими делами сегодня вечером и оставить меня одну. Я знаю, что у него, вероятно, есть работа, но сейчас Лиам здесь, со мной. Он выбрал меня вместо своей работы.

С другой стороны, это мое идиотское разочарование от того, что он здесь из-за беспокойства, вместо того чтобы быть здесь, потому что… тот скучал по мне. Потому что хотел посмотреть, не проснулась ли я и не составлю ли ему компанию, пока он съест остатки ужина.

Потому что он просто хочет проводить со мной больше времени.

Но я не могу признать ничего из этого. Это было бы не только смешно, но и, несомненно, вызвало бы неловкость. Поэтому вместо этого просто отвечаю:

— Это глупо. Прости, что побеспокоила тебя.

И это глупо. Во-первых, мне не следовало поддаваться на уговоры жалости.

— Эй.

Тот факт, что я замечаю небольшое изменение в его голосе, свидетельствует о том, как внимательно я к нему отношусь. Эта же самая перемена в интонации разрушает мою и без того слабую защиту.

Они разрушаются еще больше, когда Лиам добавляет:

— Один пациент подарил мне бутылку домашнего вина, которое вполне может оказаться дерьмом, но я буду эгоистом, если оставлю его при себе.

У меня вырывается жалкий смешок, и я поднимаю на него взгляд. В тот же миг мне дается доля секунды, чтобы увидеть трещину в его фасаде. Потому что в этот миг я замечаю малейшее смягчение в его суровом облике.

Просто из-за моего слабого смеха.

Я уверена, что между мной и Лиамом возникло одностороннее, мощное понимание.

— Я расцениваю это как «да», и ты присоединишься ко мне на террасе. — Лиам убирает руку с моего колена и резко поднимается. Его магнетическое присутствие и тепло уходят от меня, а я остаюсь с ощутимым отсутствием.

Он останавливается в открытом дверном проеме спиной ко мне. Эти шорты не должны так любовно облегать его стройные бедра, а хлопчатобумажная футболка подчеркивать стройные мышцы торса.

— Встретимся там через минуту.

Не дожидаясь моего ответа, Лиам исчезает из виду, его почти бесшумные шаги удаляются обратно на кухню.

Тишина заполняет мою спальню, пока я пытаюсь привести в порядок свои эмоции и мысли. Словно боги свидетели, папин голос эхом отдается в моей памяти.

«Деревья теряют листья каждый сезон, Малыш. И разве они теряют надежду когда-нибудь оправиться от потери? Нет. Нет, не теряют. Они знают, что это не конец. Знают, что для них есть еще что-то, но они должны быть терпеливыми».

Тепло разливается по моим венам, успокаивая меня, и я клянусь себе быть сильнее. Помнить папины слова.

Это не конец для меня. Да, есть много неизвестных, но я должна держаться за надежду обеими руками, как будто от этого зависит моя жизнь.

Потому что, в конечном счете, так и есть.

АЛЕКСАНДРА

Я опускаюсь в одно из кресел на террасе с видом на океан, пока Лиам ставит бокалы с вином на маленький столик.

Аккуратно налив вино в оба бокала, он садится. Лиам взбалтывает красное вино в своем бокале с привычной легкостью, и я легко могу представить его в дорогом костюме, обедающим в дорогом ресторане.

Подняв бокал, его взгляд останавливается на мне.

— За лучшие дни.

На моих губах появляется небольшая улыбка.

— За лучшие дни, — тихо повторяю я.

Первый вкус вина заставляет нас одновременно зайтись в кашле.

Прикрыв рот кулаком, он морщится, прочищая горло, а я смотрю на оскорбительную жидкость в своем бокале.

— Что это было?

Он хрюкает.

— Думаю, можно с уверенностью сказать, что Марипоса недолго будет заниматься виноделием.

Я прикрываю рот рукой, пытаясь подавить смешок, но он вырывается наружу.

Его внимание усиливается, и я спешу объяснить.

— Прости. Это было некрасиво с моей стороны — смеяться. Я не хотела быть грубой по отношению к твоим пациентом.