— Конечно. — Ее тихо произнесенные слова приветствуют мою спину, потому что я уже переступаю порог.

Впервые, черт возьми, в своей жизни я убегаю от пациента. Потому что мне отчаянно необходимо оставить между нами пространство.

Моя главная задача — держать свои чертовы руки как можно дальше от нее.

«Да, удачи с этим».

А еще мне нужно игнорировать этого маленького ублюдка в моей голове, который издевается надо мной.

Она

Мой разум отвлекается от пустых образов моих снов, чтобы воспроизвести воспоминание из давнего прошлого.

Мы сидим, примостившись на больших валунах, посреди леса за нашим домом.

Из-за изменения влажности эти валуны стали более плоскими в верхней части, что позволяет нам сидеть более комфортно. Возможно, это не самая мягкая поверхность, но я здесь не для этого.

Я здесь ради наших разговоров. В лесу, будучи единственными людьми на многие мили вокруг, мы с папой проводим самые важные беседы.

Они не всегда одни и те же; иногда они о мальчиках.

— Не соглашайся на меньшее, чем ты заслуживаешь, Малыш. — Он яростно сдвигает брови вместе каждый раз, когда напоминает мне об этом. — И никогда, никогда не позволяй никому говорить тебе обратного.

В других случаях он напоминает, как хорошо я справилась с метанием ножа в цель, одновременно внушая мне важность терпения и сосредоточенности.

— Отключись от всего остального — жужжащего насекомого, раздражающего тебя, криков птиц и даже моего голоса — и сосредоточься на своей мишени. В данном случае ничто не имеет значения, кроме попадания в цель.

В другие моменты папа делится частью своего прошлого. Воспоминаниями о своей жизни до меня.

Но сегодня он кажется более задумчивым, и я задаюсь вопросом, не в том ли причина, что я возвращаюсь в кампус на второй год обучения в университете.

— Раньше я не был хорошим человеком.

Его признание заставляет меня повернуть голову и посмотреть на него с удивлением и шоком.

Эти знакомые голубые глаза смягчаются, как только я хмурюсь и приоткрываю губы, готовая протестовать. Потому что это не может быть правдой. Мой папа — самый лучший мужчина на свете.

Он кладет свою ладонь поверх моей.

— Это правда, Малыш.

Смирившись, он смотрит прямо перед собой в лес.

— Я не ищу себе оправданий, и я совершил много ужасных поступков, но горжусь одной вещью.

— И чем же, папа?

Он быстро сжимает мою руку, и на его губах появляется малейший намек на улыбку.

— Тобой.

— Мной?

Он кивает.

— Я уже принял решение оставить ту жизнь позади. Но когда увидел тебя, то понял, что это правильный поступок. Хоть раз я действительно буду действовать с честью.

Его глаза становятся нехарактерно туманными, когда он оглядывает мои черты лица.

— Ты — мое самое большое достижение в жизни. Мой самый почетный поступок.

Папа легонько касается пальцами моего подбородка.

— Ты научила меня силе безусловной любви. Что для такого человека, как я, возможно искупление.

Его слова могут сбить меня с толку, но, как всегда, я знаю, что папа в конце концов все объяснит. Он не отличается методичностью. Все, что тот делает, имеет определенную цель.

Он смотрит в сторону, у него напрягается горло, голос становится более хриплым.

— Может, я и не религиозный человек, но верю, что кто-то или что-то там послало меня к тебе. И каждый день я благодарю за это.

Между нами повисает тишина, прежде чем папа тихо добавляет:

— Но с каждым днем приходит страх, что мои плохие поступки вернутся и будут преследовать нас.

Когда он поворачивается ко мне, я сдерживаю вздох, потому что на его лице появляется тень страха. Это эмоция, которую я никогда у него не видела.

— Что тебе будет больно… — Мышцы на его челюсти напряглись. — Или, что еще хуже, из-за меня.

Я беру его руки в свои и крепко сжимаю их.

— Папа, со мной ничего не случится.

Он сосредотачивается на наших соединенных руках, его голос мягко доносится до меня.

— В этой жизни нет никаких гарантий, Малыш. Вот почему я готовлю тебя, постепенно.

Когда сцена затуманивается, меня охватывает приступ паники. Я пытаюсь сжать папины руки, но ничего не получается. Я просто хватаюсь за воздух.

«Нет! Пожалуйста, не уходи, папа! Вернись ко мне!»

Внезапно я распахиваю глаза. Сердце бешено колотится в груди, а лоб покрыт капельками холодного пота.

— Папа! — Я выдыхаю это слово едва слышным шепотом.

Оглядывая затемненную комнату, кладу руку на грудь, закрывая то, что кажется зияющей раной, наполненной горем. Инстинктивно я знаю, что его больше нет в живых, и это знание причиняет жгучую боль, проникающую глубоко в душу.

Этот фрагмент моих воспоминаний не помогает мне определить свою личность, но он не менее ценен. Я цепляюсь за него с отчаянной нуждой.

Закрыв глаза, пытаюсь расслабиться настолько, чтобы снова заснуть и снова вызвать это воспоминание в надежде узнать его имя — то, что я смогу использовать как инструмент для поиска своей собственной личности.

Разумеется, это оказывается бесполезным, висящим на расстоянии вытянутой руки и дразнящим меня. Вместо этого я погружаюсь в беспробудный сон, не приблизившись к своей цели.

Я снова засыпаю безымянной женщиной.

Она

Две недели спустя

Выздоровление идет довольно быстро, благодаря доктору Кингу. И, хотя я слишком упряма, чтобы признать это, его настойчивые и строгие советы не позволили мне снова нанести себе травму.

Но даже сейчас я обнаруживаю, что хватаюсь за самые случайные события, пытаясь извлечь из них подсказки.

Когда автоматически прохожу через мысленный контрольный список, чтобы убедиться, что мои раны не инфицированы… откуда я знаю, что это нужно делать?

Я знала — даже до того, как доктор Кинг сообщил мне, — что на заживление моих ребер уйдет до шести недель.

Что мои огнестрельные раны будут заживать дольше, в то время как швы на левом боку и кожа на поверхности, скорее всего, заживут в течение двух-трех недель.

Возможно, я была медсестрой? Но это не объясняет мои раны. Может быть, я понадобилась наркоторговцам, чтобы залатать их, но они не хотели, чтобы после этого остались какие-то концы?

Боже, я ненавижу чувствовать себя неуправляемой. Любая уязвимость разъедает меня, как стая голодных волков, питающихся плотью раненой добычи.

Сейчас, когда доктор Кинг стоит в дверях спальни для гостей, я осматриваю спартанскую комнату с искренним восхищением. Потому что это значительное улучшение по сравнению с пребыванием в одном из двух кабинетов для осмотра пациентов дальше по коридору.

— Тут тебе будет удобнее. Здесь менее стерильная обстановка.

Должно быть, он принимает мою молчаливую благодарность за разочарование, потому что добавляет:

— Она ненамного больше, но…

— Это идеально, — спешу уверить его с улыбкой. — Спасибо.

И она идеальна. Доктор Кинг рассказал мне, что проделал большую работу над этим домом, в том числе переделал первоначальную главную спальню в две палаты для пациентов с общей ванной комнатой. Затем он превратил спальню в дальнем конце холла, выходящую окнами на океан, в новую хозяйскую спальню.

Доктор Кинг смотрит на меня в своей обычной серьезной манере, а затем отрывисто кивает.

— Я отправляюсь по своим обычным делам.

Потом он отступает назад, поворачивается и исчезает, скорее всего, в своем кабинете, чтобы собрать необходимое оборудование для выезда на дом.

Опускаю плечи в молчаливом поражении, потому что с того дня — который я теперь называю «фиаско с бритьем» — он стал замкнутым. В последние несколько недель мужчина был очень осторожен, когда ухаживал за мной.