Я собираюсь покончить с этим, не только для себя, но и для Лиама. Я в большом долгу перед ним. Он не должен был вмешиваться в мои дела.

Быстро моргаю, желая, чтобы непролитые слезы испарились, потому что они не приносят мне пользы. Медленно я подхожу к кровати и шепчу:

— Я люблю тебя, Лиам Кинг, — зажмуриваю глаза от нахлынувшей на меня боли. — Навечно и всегда.

На краткий миг я предаюсь мечтам о нашем будущем. Мы проживем всю жизнь вместе, ухаживая за пациентами, отдыхая в отдаленной и спокойной обстановке его дома.

Наклонившись, я нежно целую его в щеку, запоминая ощущение его щетины на своих губах.

Когда выхожу из спальни и беззвучно закрываю дверь, сердце болит так, словно кто-то поднес к нему острый кинжал, осмелившись вырезать его прямо из моей груди.

Я заставляю себя идти по коридору как можно тише, держа в одной руке шлепанцы. Пройдя кухню, замираю перед закрытой дверью, ведущей в подвал.

Там целый клад оружия, но я заметила и несколько ножей. Было бы глупо не вооружиться каким-то образом, тем более таким, которому лучше обучена.

— Куда ты направляешься?

Я подпрыгиваю от непринужденно заданного вопроса, чувство вины просачивается сквозь каждую пору. Черт. Я поворачиваюсь и вижу, что к дверному проему прислонился Святой. Хотя его поза ничуть не внушительна, так как он непринужденно опирается плечом о дверной косяк, у меня все равно создается впечатление, что тот как гремучая змея, ожидающая удара.

Прислонившись к закрытой двери подвала, я тяжело вздыхаю.

— Я должна покончить с этим. И не могу втягивать его еще больше в свой бардак. Я… — мой голос срывается, и я прочищаю горло, — я слишком сильно люблю его, чтобы так с ним поступать.

Он мгновение рассматривает меня.

— Значит, ты собираешься отправиться туда одна? Что, без документов? Кто, по-твоему, позволит тебе сесть на рейс?

Я упрямо вздергиваю подбородок, несмотря на то, что он приводит веские доводы.

— Я разберусь.

Прищурив глаза, он мгновение не отвечает.

— К тебе вернулась память. — Он говорит это не как вопрос, а как наблюдение.

— Да.

— И ты планируешь отправиться в Южную Африку и в одиночку расправиться с Братвой. — И снова просто заявление.

Я медленно киваю, настороженно глядя на него.

— Да.

— Почему? — вызов в его голосе очевиден.

— Почему? — Я раздраженно вскидываю руку. — Потому что они разрушили мою жизнь, а теперь разрушают жизнь человека, которого я люблю!

Мои слова, похоже, не производят на него никакого впечатления, выражение его лица остается спокойным.

— Как они разрушили твою жизнь?

С трудом проглатываю комок растущих эмоций, угрожающий навсегда поселиться там. Двухтонный груз давит мне на грудь, когда я готовлюсь раскрыть то, в чем никогда не признавалась ни одной живой душе.

— Они убили моего отца. Как только я вышла на тех, кто это сделал, как только убила их — не прошло и года, как я получила информацию о человеке, отдавшем приказ о смерти моего отца.

Святой не задает никаких вопросов, и я благодарна ему за это, потому что все льется из меня. От признания вслух облегчение разливается по всем фибрам моего тела.

— Сын, который унаследовал «Болшевскую братву» от своего отца, заказал убийство моего отца.

Мои губы инстинктивно кривятся в усмешке, голос становится едким.

— Он не мог смириться с тем, что мой отец получил освобождение от работы на Михаила Виноградова.

Что-то мелькает в выражении лица Святого, но он внимательно слушает, пока я продолжаю.

— Мой отец был хорошим человеком, он сделал все возможное, чтобы искупить свою вину, работая на Михаила. Он изменил свою жизнь к лучшему.

Я сжимаю губы, когда боль пронзает меня насквозь, и это заставляет меня задуматься, перестанет ли когда-нибудь причинять боль потеря моего отца.

— Он был замечательным отцом.

— Когда он умер?

Что-то, чего я не могу расшифровать, вспыхивает во взгляде Святого.

— Как раз перед тем, как я закончила колледж, — выдавливаю слова из пересохшего горла. — Чуть больше двух лет назад.

— Хм… — это все, что он сказал за мгновение до того, как выпрямиться. Его взгляд задумчивый. — Ну, у меня есть несколько условий, прежде чем ты уедешь.

Когда я шевелю губами, чтобы возразить, он прерывает меня.

— Я должен дать тебе лучший курс по рукопашке. А потом я тебя накормлю. — Его тон не терпит возражений, в его голосе чувствуется окончательность. — Потому что ни один настоящий воин не пойдет в бой с пустым желудком.

Его голос становится стальным, непреклонным и таким ледяным, что у меня по позвоночнику пробегает дрожь.

— Но сначала я хочу знать, почему ты идешь одна.

Я на секунду зажмуриваю глаза, желая, чтобы мои эмоции остались под контролем.

— Потому что не могу остаться в стороне, зная то, что я знаю сейчас, и позволить Лиаму быть в опасности.

Он качает головой в сторону.

— Ты думаешь, он не может за себя постоять?

Я тяжело выдыхаю.

— Дело не в этом. Я просто…

Он терпеливо ждет, как будто у нас есть все время в мире.

Хотя мой голос звучит негромко, в нем чувствуется решимость.

— Если я этого не сделаю, и он умрет, я никогда себе этого не прощу.

Мои слова встречены мучительной тишиной, прежде чем Святой подходит ко мне, и я напрягаюсь, мое дыхание болезненно застревает в горле.

Он протягивает мимо меня руку к ручке двери в подвал, и выражение его лица наполняется решимостью.

— Давай начнем.

Через тридцать с лишним часов я готовлюсь к посадке на небольшой частный самолет, который организовал для меня Святой.

Святой сделал все, как обещал, провел со мной краткий инструктаж по работе с более легкими пистолетами и после этого накормил меня. Затем он вручил мне толстую пачку денег, перевязанную резинкой, ключи от одного из своих автомобилей и указания по поводу небольшого частного воздушного судна.

Теперь, вооруженная несколькими пистолетами и ножами, спрятанными в легком черном жилете, который он мне подарил, я все еще в черной майке и брюках. Святой заставил меня пообещать захватить более прочную обувь, как только я приземлюсь, но не уверена, что хочу больше откладывать это.

Я легко иду к своей смерти. Босиком или в сапогах — разницы нет. Но на этот раз я покончу с этим. Чтобы лишить жизни Сергея и его придурков и не дать им подвергнуть Лиама еще большей опасности.

Навечно и всегда. Именно так долго папа обещал любить меня. Я жалею только о том, что он так и не познакомился с Лиамом, с человеком, который показал мне не любовь мальчика, переодетого в мужчину, а любовь настоящего мужчины.

Он бы понравился папе. Это я знаю с полной уверенностью.

Как только я спускаюсь на летное поле, я напрягаю позвоночник, пытаясь подготовиться к тому, что должно произойти.

Они оставили меня умирать, не ожидая, что я вернусь за ними. Может быть, память и стерлась на короткое время, но теперь она вернулась.

Как и жажда мести.

ЛИАМ

— Хождение взад-вперед, черт возьми, ни к чему хорошему не приведет. Если только тебе не нужна физическая нагрузка… — приподнимает бровь Святой, как будто проверяет, не прибавил ли я в весе. — М-м-м. Трудно сказать.

Отворачиваюсь от него и продолжаю вышагивать. Из меня сочится разочарование, и я запускаю пальцы в волосы, сжимая их и натягивая.

— Не могу поверить, что ты, блядь, позволил ей уйти.

Он испускает долгий, усталый вздох. Наверное, потому, что я говорил это уже не меньше дюжины раз.

У него дома.

По дороге в аэропорт.

Когда мы садились в самолет.

— Как ты мог просто, — я убираю руки с волос, сжимая пальцы в кулаки, — отпустить ее?

Святой барабанит пальцами по подлокотнику.