– Я – ничего противозаконного, – с ленцой бросил толстосум. – У меня в безопасности и знакомых-то нет, не то что…

Лидия ядовито улыбнулась. В безопасности, может, и нет, а вот кто ему исправно выдаёт, несмотря на нечистые делишки, лицензии на торговлю артефактами?

– Могу клятвенно вас уверить, что со всеми сотрудниками Управы я общаюсь исключительно по работе, – начала она, поспешно складывая в уме дальнейшую фразу. Лучше бы соображала побыстрее: на сей раз её перебил Оленин.

– Вы снова лукавите, Лидия. Всем известно, что те, с кем вы… общаетесь, – он гнуснейшим образом усмехнулся, – продвигаются по служебной лестнице куда успешнее коллег, обделённых вашим вниманием.

Скотина. Знает, что журналисты с благодарностью подхватят и разовьют тему. Раньше она, не задумываясь, пошла бы ва-банк и предложила бы подвергнуть проверке его болтовню. Раньше у неё был надёжный щит в Магсовете, а она не отвечала ни за кого, кроме себя. Ни разу в жизни, если задуматься.

– Придержите язык, Дмитрий Андреевич! – вдруг рявкнул молодецким басом Потапов, глава отдела коммуникаций, с которым Лидия едва здоровалась в управских коридорах. С чего это он? – Не слишком ли легко вы бросаетесь обвинениями? Потрудитесь разжиться хоть одним похожим на правду доказательством, прежде чем утверждать подобное! У нас пока ещё не отменили презумпцию невиновности, – он зло сверкнул глазами в сторону Магсовета, – или уже можно подозревать всех и во всём?

Голос его потонул в сердитом гомоне. Сам Потапов, грузный, раскрасневшийся, обводил зал пылающим взглядом. А ведь он, наверное, в курсе того, что происходит в Туле… Кому, как не главе коммуникаций, ретушировать неприглядное дело для возмущённой общественности? Неудивительно, что он так злится; писаки не любят ограничений свободы слова. Однако нужно призывать этот цирк к порядку. Сколько можно услаждать почтенную публику?

– Прошу вернуться к теме обсуждения, – отрезала Свешникова и демонстративно отвернулась от галдящего собрания к хранившему молчание Магсовету. – Нам следует провести голосование, уважаемые коллеги.

Бесстрастно глядя на неё, Авилов медленно кивнул.

– Да, пожалуйста.

Секретарь, поймав привычную струю, бойко затараторил протокольные формулировки. Едва он попросил голосовать «за», взвилась над столом рука Вяземского, мгновением позже – Потапова; следом откликнулись ещё несколько человек – едва ли десяток из трёх дюжин. Против были почти все оставшиеся. Никто не хочет проблем с лютующим советом. Это и так было понятно; попытка провалилась ещё до начала этого чёртова заседания – но ничего не предпринимать было бы преступно…

– Решение принято, – мягкий голос Авилова отразился от стен и потолка, обрушился сверху камнепадом. – Протест отклонён.

Лидия очень аккуратно отодвинула кресло и, не говоря больше ни слова, размеренным шагом вышла из зала.

Камеры растерянно провожали её стеклянными взглядами.

Не дожидаясь, пока хриплый динамик пробормочет имя станции, Верховский спрыгнул на перрон. По-осеннему прохладный вечер встретил его неплотной синей темнотой, запахом влажного асфальта и благостным безлюдьем. Пригород – лишённая самостоятельной сущности жилая пристройка к столице – уже сонно дремал, погружённый в беспокойное межбуднее забытьё.

Преданно ждущий автобус нетерпеливо фырчал мотором у станции. Верховский выгреб из бумажника горсть монет. Метро, электричка, автобус, полтора километра пешком. Завтра с утра – в обратном порядке. Из-за затопившей весь отдел суеты лейтенант магбезопасности низвёл своё существование до ритма жизни средневекового крестьянина: вставал за час до рассвета, с рабочего места уходил, когда замечал ненароком, что за окном уже стемнело. Голова под вечер с трудом соображала, какой стороной скармливать турникету билет. Утром тоже, но утром была нужда во что бы то ни стало заставить себя хоть как-то функционировать. Ненормированный график весьма эффективно освобождал от опасной привычки много думать: между работой и работой хотелось только есть, спать и рычать на всякого, кто вздумает встать на пути.

Плюхнувшись на обтянутое грязным дерматином сидение, Верховский привычно поморщился. Раны на груди, залеченные ещё по весне, по-прежнему назойливо напоминали о себе. Это всё ерунда, вот Витьке – тому и впрямь пришлось паршиво… Медики возились с ним несколько месяцев; позвали в итоге какого-то маститого мага первой категории – кардиохирурга с, так сказать, двойной специализацией. Чары давным-давно сгинувшей полудницы он не снял, но худо-бедно ослабил – так, чтоб не слишком мешали жить. Мерзкое дело эта нежить. Только дай слабину – вытянет всё, до чего сумеет добраться, прямо как некоторые люди. Щукин после терапии держался молодцом, в июле даже вернулся в строй, но ребята, кому хватало категории видеть чары, смотрели на него мрачно и сочувственно. Верховский приятеля расспросами не донимал. Живой – и хорошо.

Он вытащил из рюкзака томик старой фантастики – из разряда историй о прекрасном будущем, в котором человечество решило все свои проблемы и отправилось по далёким планетам решать чужие – и на время позволил себе позабыть, на каком он свете. Уличные фонари заглядывали в широкие окна, омывая жёлтым светом тонкие серенькие страницы. Автобус сонно покачивался, медленно двигаясь по опустевшим улочкам – ни дать ни взять, Харонова ладья, уносящая измученные души в царство вечного покоя. С той разницей, что завтра тот же автобус повезёт эти самые души обратно в мирскую суету.

Чутьё, выработанное за годы обитания в здешних краях, согнало Верховского с места аккурат за полминуты до нужной остановки. Вместе с ним из автобуса выгрузился какой-то асоциальный элемент, распространяющий вокруг себя запах дешёвого алкоголя. Покачиваясь, сориентировался в пространстве и небыстро, но целеустремлённо куда-то побрёл. Верховский так и не научился осуждать подобных членов общества. Что ж тут попишешь, когда делать со своей жизнью решительно нечего, кроме как напиться и забыться? Этому хоть есть куда топать сквозь неласковую сентябрьскую ночь.

Трассу от жилого массива отделял клочок недотравленной городской зелени – засаженный клёнами и тополями сквер, служивший днём прибежищем для пенсионеров и мамаш с детьми, а ночью – для личностей помрачнее. Верховский сунул руки в карманы, чтобы, если вдруг что, не среагировать моментально в духе оперативной работы. Усталому разуму он не слишком доверял.

Личности не заставили долго себя ждать. Крепко пахнущий потом и табаком молодчик будто бы невзначай заступил Верховскому дорогу и, приветливо скалясь в щербатой улыбке, осведомился, не найдётся ли у одинокого прохожего сигаретки. То ли темнота, то ли изменённое состояние сознания лишили его осторожности. В былые годы бродяга Ноготь, не понаслышке знакомый с сотрудниками органов, поостерёгся бы заговаривать с человеком в форме, будь там хоть вопрос жизни и смерти.

– Не курю, – предостерегающе ответил Верховский, нарочито медленно вынимая руку из кармана. Жестами показал: опасно, не нарывайся, отпущу с миром. Само собой, не совсем теми знаками, какими общался с коллегами в присутствии нежити.

Обычно этого хватало, но тут его то ли не поняли, то ли проигнорировали. Паренёк – в темноте плохо видно, но, похоже, совсем молодой – прищёлкнул языком и мельком оглянулся куда-то влево. Стало быть, там подельнички.

– У нас тут все курят на районе, – нагло заявил типчик, щеря крепкие зубы. – Ты поищи, вдруг найдёшь?

Тени за его спиной пришли в движение – приятели выдвинулись на подмогу. Верховский утомлённо вздохнул и полез за удостоверением. Драка, если будет, быстро закончится в его пользу, хоть и придётся потом писать служебку. Краем глаза он отметил, что выбравшиеся из сумрака мутные личности ненавязчиво берут его в кольцо. Неужели им так уж нужен его полупустой кошелёк?

– Ребят, – устало сказал Верховский, соблюдая букву закона, – будете творить хрень – приму меры на своё усмотрение. Если в отделение не хотите, давайте разойдёмся подобру-поздорову.