– Не много ли просишь, волхв?

Разбудил его многоголосый шум, доносившийся с улицы. Пригибаясь под низким скатом крыши, Яр подобрался к прорубленному в стене оконцу. Деревенские – кто стоял на ногах после празднества – сгрудились у ворот. Причиной всеобщего волнения оказался всего лишь рябиновский сокол, возвышавшийся среди зареченцев, как сторожевая башня среди домов. Принесла нелёгкая с утра пораньше… Яр вздохнул и прикрыл глаза, пытаясь унять поселившуюся в висках боль. Он не был пьян; здешнего питного мёда, чтобы ударил в голову, надо выхлебать целый бочонок. Лучше бы виновато было похмелье. Никого не хочется видеть. Сокол ведь сам преспокойно справится. Опасной враждебной нежити в полях больше нет, остальное прожжёный плут сделает за милую душу…

– …Гляди, добрый человек, гляди!

Слуха коснулся скрипучий голос Ругола. Этот-то чего подхватился в такую рань?

– Гляди! – настойчиво повторил бортник. – Как блестит-то, а? Да разве ж бывает такое золото? Восьмеро богов мне в свидетели – колдовское оно! Злое!

Яр шёпотом выругался сквозь зубы. Каков идиот! Здесь ведь никто никогда не видел золота той чистоты, какой штампуют слитки в чужом мире… Чем оправдаться? Сказать, что купил в Гориславле? Принёс с собой из далёких краёв? Нашёл где-нибудь в благословенных богами землях?.. Или, может, попросту внушить соколу, что Ругол перебрал на празднике и порет чушь?

– Крамолец он, – сумрачно подхватил другой голос. Хорь. Привратник, пришлый калека, которого Яр проведывал время от времени, чтобы снять ему боль от хромоты. – У них, пёсьих выродков, у всех глаза такие… Уж я в Летице навидался, знаю…

– Я его давеча в дальних полях видал, – а это Мал. Сами собой сжались кулаки: врёт, гад, не мог он ничего видеть! – Куда ты, добрый человек, ходить не велел. Всё выглядывал что-то, выискивал…

Через весь чердак Яр метнулся к лестнице. Добрался до своего тайника, вытащил рюкзак, забросил за спину и затянул покрепче лямки. Если вдруг всё уляжется, он попросту вернёт вещи на место. Если нет… Удары сердца гулко ухали где-то в горле. Против толпы он ничего не сделает. И ведь с чего им на него злиться? Пусть деревенские и не знают о его тихой помощи, но ведь дурного он никому не делал…

– Яр! – Зима, босая, простоволосая, стояла на пороге, щуря утратившие цвет глаза. – То что же?.. Али стряслось чего? Так ты скажи, братец, вместе-то сдюжим…

Конечно, чтоб сокол ещё и её вместе со всей семьёй на костёр отправил! Самому-то сбежать – раз плюнуть, а вот с роднёй как быть? Их тут теперь со свету сживут… Яр медленно выпрямился, поймал сестрин взгляд. Она ведь ему поверила. Она ему помогла, хоть и знала, на что идёт…

– Не братец я тебе, – отчётливо проговорил Яр. Чары сплетались легко, привычно; сколько лжи он уже вложил вот так в мысли соседям и землякам, чтобы уцелеть самому… – Твой брат давно умер. Я тебя обманул. Все ведь знают, какие крамольцы лживые…

Зима глядела на него непонимающе. Противилась волшбе, незримым кружевом оплетающей ей виски. Не хотела так запросто отказываться от своей веры.

– Я тебе не родич, – с нажимом повторил Яр. От собственных слов что-то плавилось внутри, как сталь в кузнечном горне. – Я здесь чужой. Я солгал тебе, зачаровал, чтобы ты поверила…

Она нетвёрдо отступила на шаг. Чары начали действовать. Самую крепкую нить, связывавшую Яра с Заречьем, пережгло волшебное пламя. Что теперь? Попытаться оправдаться? Тихо сбежать?.. Стук крови в висках заглушал беспорядочные мысли. А меж тем кто-то уже колотил в дверь пудовым кулаком, гневно звал Зиму по имени… Яр оттеснил плечом растерянную сестру, выскочил в сени. Сам не знал, что станет говорить.

– Здравствуй, добрый человек, – сказал с крыльца сокол. Неприветливо сказал, с намёком. – Благослови тебя Вельгор, ежли зла в сердце не носишь.

– Не ношу, – голос предательски дрогнул. За спиной зашелестели шаги. Лучше б Зима ушла в дом… – Почто пришёл, благословенный?

– Ты, гляжу, торопишься, – сокол смерил его цепким взглядом. – То куда же?

За его плечом, на крыльце, топтались деревенские, заспанные после праздничной ночи, но настороженные и разгневанные. Мал стоял ближе всех, потирал натруженные кулаки. Плохо дело; вот пришёл бы сокол один…

– Никуда не тороплюсь, – деланно спокойно сказал Яр. – Что тебе нужно?

– Говорят про тебя, – сообщил сокол. Ладони он прятал в складках богатого одеяния. – Будто не так ты прост, как всем сказываешь. Правда ли?

– А что говорят?

– Уж хватит таиться! – выкрикнули из-за соколовой спины. – Все нынче знают, что ты крамолец!

Испуганно охнула Зима. Сокол соображал быстро: вскинул руку, сбросил с пальцев недурно сплетённую магическую сеть. Яр едва успел её рассеять – и тут же понял, что натворил. Ещё не стихли испуганные голоса, когда сокол без спросу шагнул в сени. Яр отступил, пряча за спину руки.

– Я никому зла не делал, – быстро заговорил он, сам не зная, на что надеяться. – Хочешь, поклянусь?

– Знаю я цену вашим клятвам, – прошипел сокол, закручивая в руке серебряный хлыст.

Сухие ладони толкнули Яра в спину. Зима глядела на него, как на врага. Получил, чего добивался… Вывернувшись из-под серебристой розги, Яр поспешно вызвал в памяти высокий речной берег – первое, что пришло в голову. На миг всё померкло, а потом вокруг поднялись по пояс дикие травы, встрепал волосы прохладный утренний ветер. Край обрыва над неторопливой Малой Вихорой, некошенное быльё, позабытое всеми старое капище, на котором недостаёт теперь одного идола. Как здесь спокойно… Деревянным богам нет дела до людской жизни и смерти.

В груди немилосердно жгло, будто после долгого бега. Яр оглянулся туда, где за лугами лежало Заречье. Назад дороги нет. Всего лишь короткий месяц прожил он здесь, успел понадеяться на какое-никакое счастье, на то, что сбудется хоть как-нибудь давний его замысел. Теперь ясно – не сбудется. Пока простой люд ненавидит его за одну лишь случаем дарованную силу, пока недоучки-храмовые собирают подношения вместо того, чтоб держать в узде неживых, останется он здесь чужим и ненужным.

С кем же ему говорить, чтобы переломить недобрый этот порядок?

Утерев с висков выступившую испарину, Яр медленно зашагал вниз по заросшей травами дороге.

Вино отдавало кислятиной. Лидия понятия не имела, что вдруг случилось с бордоскими виноградниками двенадцать лет тому назад; а может, дело было в ней самой. Наверное, к старости все становятся любителями приторных перебродивших компотиков. Пригубив ещё разок тёмно-красную, будто кровь, жидкость, Лидия решительно отставила бокал.

– Прохор! – негромко окликнула она. Вышколенный домовой тотчас явился пред не слишком ясные хозяйские очи. – Сделай-ка из этого глинтвейн. У нас ещё есть бадьян?

– Есть, как не быть! – Прохор бережно принял початую бутылку в цепкие лапы. – Хозяйка прикажет с яблоками али с а-пель-си-на-ми?

– На твоё усмотрение.

Домовой склонил ушастую голову в знак повиновения и проворно засеменил на кухню. Органическая неприязнь, которую хозяйка питала к кулинарной возне, мало-помалу выковала из Прохора превосходного домашнего повара. При матери домашнюю нечисть к еде не подпускали. Глупое предубеждение: нежить, в отличие от людей, ничем не болеет и заразу, за редким исключением, не разносит. Насколько проще была бы жизнь, если бы одарённые бросили мыслить категориями дремучих веков!.. Лидия вздохнула и придвинула к себе исписанную на три четверти пухлую тетрадь. Сюда попадали переводы, которые она находила достаточно сносными; сколько при этом гибло в черновиках, Свешникова не трудилась считать.

В её распоряжении были свитки, начертанные самим Ар-Ассаном, но большинство поэм Лидия помнила наизусть. Некоторые великий стихотворец Ястры посвятил ей. Чувства, которые питал к чужестранной волшебнице черноглазый иастейский красавец, походили скорее на благоговение, чем на любовь; может быть, эта набившая оскомину возвышенность и толкнула её в объятия Драгана, не признававшего никаких идеалов. Тот, по крайней мере, в точности знал, что с ней делать жаркими южными ночами.