– Выглядеть чуть лучше дикаря, которого только что сняли с ветки, – отрезала наставница. – Брысь в ванную. Обратите внимание, прямо над раковиной есть зеркало. В него изредка стоит смотреться.

Яр раздражённо фыркнул, но повиновался. Ему и впрямь давненько не доводилось как следует полюбоваться на собственное отражение – да и было бы на что любоваться. Осунувшееся, обведённое тёмными тенями лицо разительно отличалось от сохранившегося в памяти образа. Человек в зеркале ещё сошёл бы за добропорядочного господина где-нибудь в Гориславле, но здесь и впрямь казался лишним. Или, леший его знает, не казался… Яр недовольно поскрёб ногтями заросшую щетиной щёку, словно надеялся соскоблить мрачную личину. Наставница права: собрался здесь жить – веди себя так, как тут принято, и не привлекай излишнего внимания. Это намного проще, чем в Ильгоде; здесь всем плевать на цвет волос и форму глаз. Чтобы сойти за своего, нужно нечто совсем иное.

Яр плеснул тёплой водой себе в лицо и замер, потревоженный давним воспоминанием. В нём не было правды: врезавшийся в память детский сон на деле послать было некому, кроме воспалённого лихорадкой воображения. Леший его пойми, почему неведомый волхв привиделся Яру поморянином; наверное, оттого, что благословлённый богами мудрец должен был отличаться от привычных и знакомых зареченцев. Тогда всё казалось неслучайным, а меж тем простой, понятный, подчинённый неумолимой созидательной воле мир был всего лишь игрой теней, порождённых умирающим светом от едва горящей лучинки. У испуганного пятилетнего мальчишки свободы было не меньше и не больше, чем у принесшего обеты молодого волхва, но свобода эта означала не столько власть, сколько абсолютное неведение. Если нет направляющего предназначения, все пути равнозначны. Если все пути равнозначны, не угадать, который из них станет явью…

Злясь на себя, Яр неосторожно чиркнул бритвой по щеке. На коротком порезе тут же выступили бусинки крови. В старых снах ровно столько истины, сколько сам он вложит в них своей волей. Он и не прочь: ему когда-нибудь доведётся ещё пересечь границу, и тогда облик морехода с Медвежьего берега придётся как нельзя кстати. Яр не сумел бы сказать, насколько лицо в зеркале походит на полузабытое видение, но, пожалуй, в Веннебурской крепости его приняли бы за своего.

– Заняться вам нечем, – холодно хмыкнула наставница, оглядев результат его стараний.

– Вот уж нет. Вы об этом позаботились, – процедил в ответ Яр.

– Цени́те. Вся дурь – от безделья, – невозмутимо сказала Лидия Николаевна. – Но этой роскоши вам в ближайшие годы достанется немного.

Сказала – и, круто развернувшись, ушла в гостиную, оставив ученика наедине с сумрачными мыслями. Яр покачал головой, протестуя леший знает против чего, и вернулся в комнату. Учиться так учиться. Не зря ведь волхвов испокон веков величали мудрыми.

На столе перед Харитоновым лежала пакостного вида бумага. Командиру она тоже не нравилась: честный вояка терпеть не мог чихвостить подчинённых, но ему, в отличие от Ерёменко, некуда было сбагрить эту обязанность. Приходилось выполнять.

– Жалуются тут на тебя, – пытаясь казаться грозным, сумрачно сообщил Харитонов. Сослуживцы притихли и навострили уши. – Говорят, ты контрольские сигналки без спросу трогаешь.

– Они для того и созданы, чтобы их кто-нибудь когда-нибудь потрогал, – огрызнулся в ответ Верховский. Скорее от досады, чем из искреннего возмущения: как ни крути, а у него не было ни формального предлога, ни вменяемого оправдания лезть в треклятую квартиру Журавлёва. – На кой чёрт контроль суёт распознающие сигналки по каким-то медвежьим углам?

– Не наше собачье дело, – вздохнул Харитонов. – Ты-то что там забыл?

– Да ничего, мимо шёл, – не моргнув глазом, соврал Верховский и прибавил для убедительности: – Приятель у меня там рядом живёт.

– Бывают же совпадения, – командир в притворном изумлении покачал головой. – Надейся теперь, что контроль в это поверит. Ещё одна такая бумажка, – он взял со стола присланную с двенадцатого этажа кляузу и брезгливо встряхнул её, словно буквы могли осыпаться с убористых машинописных строчек, как мелкие чёрные тараканы, – и карьеру тебе как пить дать зарубят. Если не уволят.

Месяц тому назад Верховский только пожал бы плечами. Работа-то хоть и любимая, но не единственно возможная, а размер жалования сверх необходимого минимума был ему безразличен. Раньше. Теперь волей-неволей приходилось задумываться.

– Больше не повторится. Буду обходить наблюдаемые объекты десятой дорогой, – пообещал он скрепя сердце.

Оба они – и командир, и подчинённый – понимали, что настолько сложные чары просто так никто на обывательские квартиры не вешает. Насолил контролю этот Журавлёв. Харитонову, небось, и самому интересно до чертей, но – не полезет. И Верховскому не позволит. Так и сгинет под ворохом календарных листов дурно пахнущая служебная тайна…

– Напиши объяснительную, – с тщательно скрываемым облегчением велел командир. Наверняка думал, что они станут долго мотать друг другу кишки, до хрипоты доказывая сомнительную правоту. – То-сё, мимо проходил, не знал, не видел, случайно вляпался…

– Сделаю, – буркнул Верховский, нехотя забирая жалобу. – Они сами никакую объяснительную написать не хотят, нет? Я им улики из «Самоцвета» ещё в декабре сдал. Где экспертиза?

– Где, где… – Харитонов утомлённо прикрыл глаза. – Сань, забей на «Самоцвет». Всё уже, нету его.

И «Ларца» тоже нету – распродали по каким-то загребущим рукам. Верховский хорошо помнил: какой-то шустрик – то ли Сапунов, то ли Сапранов – забегал после нового года, пытался выпытать подробности дела. Опасался связываться с бизнесом, замазанным в торговле нелегальщиной. В итоге прикупил на делёжке несколько розничных салонов и, наверное, остался доволен. А ящик с непонятной металлической пылью так и стоит, всеми забытый, где-то на контролёрской свалке вещдоков…

– Вот так мы с контрафактом боремся, – ядовито процедил Верховский. – Разворошили кубло, а что в итоге? Нет тела – нет дела…

– Ты это, остынь, – осадил его командир и опасливо покосился на греющих уши сослуживцев. – Наша забота – отловить и повязать, а дальше пусть башка болит у… у других.

– Так она не болит.

– Не наше собачье дело, – с расстановкой повторил Харитонов. – Если мы сами всё разбирать будем, некому станет всякую нечисть ловить.

– А сейчас мы её просто так ловим, безо всякого выхлопа. Заразу лечить надо, а не симптомы купировать, – проворчал Верховский, упрямо оставляя за собой последнее слово, и вернулся за стол. Ворчать он мог сколько угодно, это никого ни к чему не обязывало.

Зато до глубины честной души пробирало совестливого Витьку Щукина. Приятель долго маялся молча, дожидаясь, пока коллеги расползутся кто куда, а потом сказал как-то виновато, будто сам был причастен к появлению на свет контрольской кляузы:

– Сань, ты не переживай… Подумаешь, бумажку написали! Димка тебя не уволит, точно говорю.

– Я и не переживаю, – покривил душой Верховский. – Но не терпеть же молча.

– Ну да, не дело это, – Витька энергично закивал, осуждающе глядя на злосчастную жалобу. – Слушай, а… Ту историю-то так и не продвинули никуда?

«Той историей» у него называлось декабрьское приключение сослуживца. Для Щукина, как и для всех остальных в отделе, оно выглядело нахальным нападением нелегала – а значит, лишним поводом повозмущаться работой магконтроля, который вообще-то отвечает за отлов неучтённого одарённого населения. В сущности, всё так и обстоит, а подробности ребятам знать незачем. И так старожилы до сих пор косо смотрят из-за клейма профана.

– Не будут её двигать, – негромко сказал Верховский, глядя на полудописанную объяснительную. – Невыгодно. Это ж готовый глухарь, да ещё и… – он осёкся, вздохнул и закончил: – Ну, мой идиотизм. В отчёте некрасиво смотреться будет.

– А если этот тип кого-нибудь убьёт?