Шаги бестолково прокатились из стороны в сторону. Знакомая незнакомка, кто бы она ни была, пыталась понять, что делать дальше. Верховский подсказал бы, если бы сумел.

– Что тут такое?.. Г-господи, я никогда такое сложное не распутывала… По-по-подождите, сейчас соображу…

Разумеется, он подождёт. За прошедшие часы он так свыкся с тесной удавкой чар, что чувствовал самые тонкие перемены в их незримых контурах. Неверные движения заклинательницы причиняли ему боль; к счастью, женщина об этом не подозревала – орать и корчиться он не мог. Потом с удвоенной силой заныли отвыкшие от движения мышцы. Верховский рухнул бы на пол, если бы не верёвки.

– Какой кошмар! – спасительница прерывисто выдохнула, словно это её только что вызволили из плена парализующих чар. – Я-я-я не слишком вам… навредила?

– Жить буду, – хрипло выдавил Верховский, с трудом размыкая сцепленные ладони. – Спасибо вам.

Он кое-как повернул голову. Марина – не Сирена, Шилова – глядела на него во все глаза, бледная, как простокваша. То ли решила, что сделала всё возможное, то ли впала в ступор. Верховский столкнул с правой руки опостылевшую перчатку и, прогоняя онемение, пошевелил пальцами. Надо выбираться отсюда, и поскорее, а зализывать раны можно будет потом.

– Развяжите.

Марина дёрнула головой и бестолково завозилась с узлами, стёсывая ногти о грубую верёвку. Глупое создание! А ещё научный сотрудник…

– Вы чёртов маг, чего вы копаетесь?

Гневный оклик заставил её собраться с мыслями. Кожи коснулся жгучий жар, запахло палёной дратвой. Верховский повёл плечами, наслаждаясь возвращённой властью над собственным телом. Сам кое-как содрал оставшиеся путы. Встать получилось не сразу, удержаться на ногах – и подавно. Марина услужливо подставила локоть.

– Мобильник при себе? – мрачно осведомился Верховский. Шилова покладисто закивала. – Наберите на дежурный номер… Тут опасный нелегал ошивается, пусть ловят…

– Да-да-давайте сначала выйдем, – севшим голосом попросила она. – Господи, какой ужас… Прямо тут, у нас…

Охранник валялся без сознания на снегу у подвальной двери. Верховский, поразмыслив, решил, что лучше перетащить его под крышу, чтобы ненароком не заработал обморожение и не привлекал внимания прохожих. Марина не прекословила – помогла волочь тяжёлое тело и прикосновением закрыла грозно лязгнувший замок. На улице её пробрала крупная дрожь.

– Идёмте скорее… Из дома позвоним…

– Вы здесь живёте?

– Да, в общежитии… Второй подъезд, вот сюда…

Она и впрямь достала телефон, едва переступив порог тесной комнатки. Не дожидаясь приглашения, Верховский рухнул на ближайшую табуретку. Сил у него едва хватало удерживаться в сознании. Надо переговорить с опергруппой, проинструктировать, сказать, что Феликс намерен явиться завтра… Надо тащиться обратно на улицу… Надо не навернуться с чёртовой табуретки…

– Я позвонила, – отчиталась Шилова и схватилась за крохотный электрический чайник. – Вам… вам ведь укрепляющее надо? У меня, наверное, нету…

– Леший с ним, – не без труда выговорил Верховский. – Как вас вообще… занесло? Ещё и полезли… с голыми руками…

– Да я уже пару раз оттуда выгоняла, – звенящим от напряжения голосом поведала Марина. Чайник сердито зашумел закипающей водой. – У нас тут ошивается всякий сброд… То краденое прячут, то трубы портят, то вот костёр пытались разжечь… Но чтоб с оружием – это впервые такое…

Она не то вздохнула, не то всхлипнула. Глупая. Теперь-то чего переживать? И ведь хватило смелости нокаутировать вооружённого бугая, а теперь трясётся, как осиновый лист… Верховский потянулся к кружке с бледно-коричневым чаем. Укрепляющее и впрямь не помешало бы. Или хотя бы просто что-нибудь на спирту…

Он успел увидеть, как кружка выскальзывает из непослушных пальцев. Скопившаяся слабость окончательно поборола остатки разума, и окружающий мир растворился в непроницаемой темноте.

В заповедной роще царил покой. Берёзовое редколесье застыло в солнечных лучах, точно в золотистом меду; по опушке – вездесущий ясенец, у древесных корней – невытоптанная мурава, налитая летними соками. Никого вокруг на многие вёрсты, кроме мелкого лесного зверья и хозяйки землянки, упрятанной среди бурелома. Так было всегда: божьих отшельников не тревожат по пустякам. За минувшие годы поменялось многое, но не это.

Яр никогда прежде здесь не бывал. Дремучий суеверный страх, оставшийся с детства, до сих пор смутно его беспокоил. Был и ещё один, вполне земной. Следовало бы поскорее уносить ноги из здешних краёв, пока вооружённые огнём и вилами зареченцы не добрались до беглеца, однако уйти просто так Яр не мог. Он целый месяц тянул, находил предлоги сюда не ходить, а теперь откладывать стало некуда. Что ж, много времени ему не нужно. Может, он и говорить-то не станет – только поглядит издали, хватит и того.

Свет, сквозивший меж тонких стволов, ласково коснулся кожи. В древесных кронах безмятежно щебетали птицы; тихие шаги чужака их не потревожили. Яр решил бы, что вокруг морок, если бы не умел отличать явь от наваждения. Его вели метки на белых стволах, вырезанные в незапамятные времена, задолго до его рождения. Священные символы, принадлежащие богине-матери. Богине-смерти. Здесь не место дважды живым. Здесь вообще никому не место; бабка говаривала когда-то, что в добрые годы отшельничья землянка стояла пустой…

Меж расступившихся берёз показалась выстланная дёрном крыша. Яр замер, не решаясь идти дальше. Хозяйка, не старая ещё женщина в простом платье из грубого льна, неподвижно сидела у дома, обратив лицо к солнечным лучам. Переброшенная через плечо седая коса кончиком касалась травы у босых ног. Глаза, затянутые мутной дымкой, не щурились на яркий дневной свет.

– Боги в помощь, добрый человек, – не шелохнувшись, проговорила Забава. Яр вздрогнул: голос её, негромкий, надломленный, тронул в памяти что-то заветное, надёжно укрытое под ворохом прожитых дней. – Подойди ближе. Мне тебя не видать.

Не поздно ещё уйти. Он узнал, что хотел – то есть чего никогда не хотел бы знать. Недаром Зима так скупо говорила о сестре… Медленно, словно во сне, Яр шагнул к землянке. Забава безошибочно повернула к нему лицо. Казалось, глаза её видят незваного гостя.

– Здравствуй, почтенная, – совладав с голосом, проговорил он.

Сестрины губы дрогнули, изломились в призрачной улыбке.

– Здравствуй, мудрый, – она учтиво склонила голову. – Так ли величать тебя теперь, братец Яр?

– Как ты… – начал было он и осёкся. Если сестра теперь Семарина ведьма, значит, ей дано чуять чужую силу.

– А как же мне не узнать тебя? Ты и прежде был, как летнее пламя, – Забава тронула висящий на шее оберег – искусно сплетённый из серебряной нити знак её богини. – Мстилось мне, что суждено ещё нам встретиться. Что ты придёшь с полуденным солнцем. Милосердна Матерь, сбылось…

Яр невольно вскинул голову. Солнце и впрямь стояло в зените. Сбросив с плеч поклажу, он опустился на мягкую траву у ног Забавы, взял в руки её узкую ладонь. Было время, он выручал сестру от деревенских забияк, а вот от подлинных бед уберечь не сумел.

– Как же так вышло? – спросил он тихо и горько. – Зачем ты сюда ушла? Разве не было тебе дороги назад, в Заречье?

– Дорога-то была, да жизни мне там не было, – отозвалась Забава. Голос её звучал ровно, мягко; старые раны давно покрыл седой пепел. – Счастье моё сгорело в пожарах, а судьба погибла под вражьими стрелами. Старуха Илана меня пригрела, ремеслу научила, – она вновь коснулась оберега. – Я ведь, братец, теперь тоже лечить умею, хоть и не так, как вы. Нынче дело нужное… Ходят ко мне со всех окрестных деревень, сколько их осталось…

Она примолкла, опечаленная горечью собственных слов. Яр бездумно гладил сухую её ладонь, не зная, что теперь говорить. Он привык уже к своему проклятию, обращавшему радость встречи в печаль о минувшем, надежды в отчаяние, а добрые намерения в пустые старания. Того, что было дорого, уже не спасти. В родные края путь заказан, а Забаве не вернёшь ни цвета в косу, ни света в глаза, ни пламени в сердце. Из всех прошлых долгов только один и остался – защищать живых. Этот будет с ним до самой смерти.