Князь надсадно закашлялся. Яр не шелохнулся. Этот человек, ни разу в жизни его не видав, за глаза желал ему смерти. Драган учил жалеть людей, какими бы те ни были. Драган погиб в войну, и никто не пожелал его защитить. Каменный холод призрачно-белых стен растекался по спине, глубоко проникал под покрытую испариной кожу.

– Я знал когда-то… – начал князев побратим, смолк отчего-то, но нашёл смелость продолжить: – Знал того, кого благословил Стридар. В нём не было зла.

Горислав натужно рассмеялся.

– Ни в ком нет зла, брат мой названный. Сколько я людей повидал – не знал ни одного, у кого была бы злая душа. Да только страшного лесного зверя мы встречаем рогатиной, пусть и желал бы он только лишь порезвиться на опушке.

– Да разве можно человека со зверем равнять?

– А человек ли тот, кому над людьми дана такая власть? – князь тяжко, хрипло вздохнул. – Полно, братец. Вздумай я всё повернуть вспять, не дадут ни владыки, ни мои воеводы. Нынче Ильгода такая, что тронь – развалится. Поди сюда, сослужи службу… Уж не так, как на поле брани: не щитом заслонить прошу от супостата, а слова мои записать твёрдою рукою…

Тяжёлые неторопливые шаги. Тихое щёлканье – верно, князев побратим чинил перо. Завозилась внизу стража – и тут же успокоилась. Что теперь делать? Упрямо ждать, когда уйдёт княжий побратим, или убираться восвояси, пока не заметили? А если ждать – то чего ради? Тщательно заготовленные слова казались теперь пустыми и глупыми, как детский лепет.

– Пусть подати с Хигреды уполовинят и дадут Зейку, чего он просил, – повелел Горислав. Отчётливо послышался скрип пера. – Скажи – из сердечной моей благодарности за верную службу. Ежли Зейко от нас отложится, так совсем беда. У него золотоносные горы и старые брайские пристани…

Горислав говорил о своенравных воеводах: наказывал, кого умилостивить, кого прищучить, кого казнить при всём честном народе. Не хозяин он им. В своих землях каждый – сам себе владыка. Старик слаб и разбит грудной болезнью; он уступил на поле боя свирепым степнякам, он едва держит ослабшие вожжи. Прикажи ему Яр хоть вернуть всё как было, хоть достать луну с неба – итог будет один. А ведь снизу, с городских улиц, князь ильгодский казался едва ли не всемогущим… На том, видать, и держится его шаткая власть. На зыбком мороке минувшей славы.

– И Хавраду скажи, чтоб отрядил послов к Агирлану, будь он неладен, – выплюнул Горислав. – Пусть думает, что у нас тут тишь да гладь. Лишь бы не ходил сюда свои порядки наводить, пёс шелудивый…

– Гляди, услышит.

– А что ж, разве он не знает, как мы тут его честим? Сколько языком ни мели, ничего мы против него не сделаем. Покуда оно так, говорить я могу, что вздумается – слова те мало стоят…

Довольно. Яр прикрыл глаза, сосредоточиваясь на знакомой каморке. Впустую все его наивные старания. Если бы достаточно было всего лишь наложить на старика-князя чары внушения, это давно уже сделал бы кто-нибудь другой. Отчего прежде такая простая мысль не приходила в голову? По праву наставница попрекала Яра глупостью. Что он такое против сурового неписанного закона, управляющего целыми народами? Ведь имя тому закону – не Горислав и даже не Агирлан. Может, боги. Но разве боги бы допустили?

Всю ночь Яр провёл без сна, пытаясь вернуть к порядку встрёпанные мысли. Не шли из головы князевы слова. За что равнять волхвов не с людьми, но с дикими зверями? Много ли дурного видели ильгодчане от того же Драгана? Может, в этой Летице кто и пошёл против собственных клятв – Яр не знал, что там было; но вина за это лишь на тех, кто преступил запреты. Отчаявшись уснуть, он наугад достал из рюкзака одну из принесённых книг, но читать тоже не выходило. Медленно скользили мимо взгляда мелко набранные строчки. Натащил с собой трудов о том, как работают законы природы, а надо было совсем другие. О человеческих душах, об истории чужого мира, о том, как живут огромные людские сборища…

За окном светлело. Город по-прежнему безмятежно дремал. Должно, Ярова наглая выходка так и осталась незамеченной, будто сам он был призраком, не принадлежащим миру живых. За ночь так и не надумалось ничего лучше, чем попробовать набиться в подмастерья к кому-нибудь из храмовых. Уж с нежитью-то бороться – с любой стороны доброе дело… Насилу дождавшись рассвета, Яр собрал пожитки и покинул своё уединённое убежище. Больше на постоялые дворы денег нет. Следующая ночёвка будет или в тесной клетушке при храме, или под открытым небом. Впрочем, ему ли привыкать?

Храмов в гориславских посадах понастроили много, чуть ли не на каждую слободку. Где-то у сокола вдосталь было подручных, где-то сам охотник за нежитью едва надел знак на шею; дважды Яру отказали, не сказав, почему. Может, из-за нездешнего говора, а может, и впрямь что-то в нём пугало осторожных ильгодчан. Не прогнал его только хмурый жилистый сокол в годах, с длинной седоватой косой и бронзовой кожей, обильно изрезанной плохо зажившими шрамами. Этот выслушал, скрестив на груди руки и сведя к переносице выгоревшие на солнце брови, а потом процедил краем рта:

– Ну, покажи, чего можешь.

Старательно разыгрывая из себя неумёху, Яр зажёг в ладонях огонь – обыкновенный, подвластный даже самым бестолковым магам. Уставился на сокола горделиво, будто сотворил невесть какое чудо. Так ведь должен вести себя деревенский неуч, в счастливый час обнаруживший на себе божье благословение? Храмовый задумчиво поглядел на представление и медленно, словно нехотя, кивнул.

– Годится. Смотри мне только: будешь дурить – выгоню взашей, не пожалею.

– Не буду, – пообещал Яр скорее себе, чем ему. Пора бы уже и поумнеть.

Сокол повернул голову, криво сидящую на короткой бычьей шее, и гаркнул куда-то в сторону приземистых построек, теснившихся близ восьмиугольной храмовой башни:

– Дранок! А ну поди сюда!

Откуда-то из-за бревенчатых сараев торопливо выскочил долговязый паренёк парой лет старше Яра. Его льняные волосы, едва прикрывавшие непомерно большие уши, топорщились, будто видавшая виды щётка, а на щеках виднелись следы порезов. Интересные дела. Чем это он навлёк на себя бесчестье?

– Вот, гляди, товарищ тебе будет, – небрежно бросил сокол подмастерью и обратился к Яру: – То вот Стоян, только я его Дранком зову, потому как от позорного столба его вызволил, когда уж обкорнать успели. Мне имя Влас, я тут по южной округе всякую нечисть в узде держу. Работа грязная, – он испытующе воззрился на новобранца, словно ожидал, что тот сбежит сей же час. – А правило одно у меня: не отнимать жизнь человеческую. Боги не велят. Больше ничего не блюду.

Оно и видно. Короткий широкий меч у пояса, разбойничья морда – если б не золотой знак на груди, не поймёшь, что храмовый. И подмастерьев, видно, не бережёт, раз так легко взял к себе пришлого. Яр усмехнулся, без страха глядя в исчерченное рубцами лицо.

– У меня правил побольше, – сказал он негромко. Парнишка по кличке Дранок зыркнул на него испуганно; видать, Влас не любит, когда ему отвечают. – Неживых не боюсь, а на человека руку не подниму.

Сокол насмешливо скривил рот.

– То поглядим ещё.

Нечего тут глядеть. С этим головорезом они нравами не сойдутся, как пить дать. Не беда; получить бы право зваться вольным соколом, а потом можно и уйти – поминай как звали. Хоть так будет польза от волшебного ремесла.

А иначе и думать страшно.

– Александр Михайлович, проходите, – секретарша лучезарно улыбнулась и приглашающе указала на двери начальственного кабинета. – Ваше время – до тринадцати тридцати.

– Вот спасибо, – проворчал в ответ Верховский. Можно подумать, это не Терехов его к себе высвистал, а он сам пришёл набиваться в посетители.

Над столом секретарши, прилепленная скотчем к стене, висела идиотская гирлянда из мишуры, напоминавшая крашенный в серебро потрёпанный туалетный ёршик. Начальство, чтоб его леший побрал и в чащу унёс, никак не наработается перед праздниками. Верховский небрежно постучал в дверь костяшками пальцев и тут же потянул на себя тяжёлую створку. Главный безопасник наверняка намерен показательно его вышвырнуть за профнепригодность; раз так, можно и не проявлять любезности больше, чем прописано в служебных регламентах.