Последней попыткой осуществить первоначальную задачу партии был проект заселения евреями Анголы, большой португаль­ской колонии на побережье Западной Африки (1912). Португальское правительство было заинтересовано в осуществлении этого проек­та, ожидая от него промышленного оживления пустынного края, где на четыре миллиона туземцев-негров приходилось только около де­сяти тысяч европейцев. Лиссабонский парламент принял закон о колонизации евреев в Анголе на следующих условиях: каждому пе­реселенцу дается участок земли, размером до 250 гектаров, для обра­ботки или для промышленных целей, но колонист должен принять португальское подданство и усвоить португальский язык. Еврейское общество и пресса отнеслись недоверчиво к этому плану экзотичес­кой колонизации среди негров, в стране с нездоровым климатом, под защитою такого слабого государства, как Португальская республи­ка. Скоро толки об Анголе заглохли, а вместе с тем постепенно рас­палась и сама территориалистская организация, довольно силь­ная в своей основе, но слабая на вершине. Она имела большую массу членов в России и других странах, но во главе ее стояли люди с раз­нородными национально-политическими стремлениями, не спаянные той идеей автономизма и концентрации еврейских переселенческих масс, которая значилась в ее программе. Впрочем, главная причина неудачи заключалась не столько в лицах, сколько в крайней трудно­сти дела. Перемещение центров еврейства есть медленный исто­рический процесс, а не результат искусственно направленного дви­жения.

Национальное движение, всемирная организация сионистов и ее периодические конгрессы сблизили восток и запад Европы. Как в период просвещения Западная Европа влияла на Восточную, так те­перь ток национальной энергии шел от восточного еврейства к за­падному и вызывал здесь действие или противодействие. Между тем как в России и австрийской Польше национальная идеология уже завоевала себе твердые позиции, в Германии вокруг нее кипел партий­ный бой.

В начале XX века еще слышались голоса эпигонов прежнего поколения. Умерший в 1903 г. философ Мориц Лацарус (выше, § 2 и 6) оставил «завещание единоверцам», которое было опубликовано позже под заглавием: «Обновление еврейства» («Die Erneuerung des Judentums», ein Aufruf, 1909). В предисловии к этому маленькому трак­тату автор с горечью говорит, что не надеется найти отклик на свой призыв среди индифферентных современников на Западе и рассчи­тывает только на еврейство России и Америки. В чем же секрет «об­новления еврейства»? В освобождении чистой веры пророков от ига «Шулхан-аруха», т. е. в том, что повторялось давно реформистами XIX века. Видно, что автор «Этики иудаизма» болеет душой за воз­вышенную религию, засыпанную «мусором столетий», но не нахо­дит новых путей к ее очищению. На склоне лет, слыша гул освободи­тельного национального движения, он не догадывался, что именно оно несет с собой и для индивида свободу религиозной совести, что новые связи национальной культуры могут заменить пришедшую в ветхость ограду религиозных обрядов.

Другой либеральный философ, Герман Коген, тоже не сумел оценить новую стадию в эволюции еврейства и приходил в ужас от успехов сионизма и еврейской национальной идеологии вообще. Ослепленный германским культом государственности, он повторял свой принцип тождества нации и государства (выше, § 2) и видел в самом признании еврейства нацией преступление против суверени­тета германской государственной нации и ее культуры. Новые пред­ставления о существе национальности вынудили у него только фор­мальную уступку. В 1907 году, в речи на собрании «Союза немецких евреев», Коген развил следующую теорию: о еврейском народе или части еврейской нации внутри германского государства не может быть и речи, ибо государство создает единую нацию и единую куль­туру, но внутри государственной нации могут быть разные нацио­нальности, как антропологические или этнические группы; среди них еврейская группа имеет духовное оправдание своего существо­вания, лишь поскольку она выполняет свою божественную миссию: распространять среди народов чистую идею единого Бога и месси­анский идеал нравственно совершенного человечества; вне этого нет никакой еврейской культуры, ибо евреи всецело питаются культу­рою европейскою, венцом которой является германская. С упорством догматика Коген повторяет во всех своих писаниях этот символ веры, подкрепляя его доводами из своего богатого философского арсена­ла. Накануне мировой войны он втянулся в конфликт с сионистами. Он дал свою подпись под декларацией берлинских нотаблей против сионизма (февраль 1914 г.) и в особом заявлении мотивировал это тем, что видит в сионизме опасность для высшего религиозного иде­ала иудаизма. Вызванный учащеюся молодежью на объяснение, ста­рый профессор позже напечатал статью «Религия и сионизм» (1916), в которой выразил свое возмущение безрелигиозностью нового ев­рейского национализма и его антигосударственностью в смысле от­рицания суверенитета германской государственной культуры. Тут против Когена выступил идеолог своеобразного духовного сиониз­ма в Германии, молодой писатель Мартин Бубер.

Внук ученого талмудиста Соломона Бубера в Галиции (§ 11), Мартин Бубер (род. 1878) еще в студенческие годы в Вене был вовле­чен в сионистское движение, затем принимал активное участие в кон­грессах партии и в ее органе «Die Welt». Близость к кругу политичес­ких сионистов в резиденции Герцля не помешала, однако, молодому талантливому публицисту проложить свой путь в сионизме. Он сде­лался двойником Ахад-Гаама в Германии, но и тут он не копиро­вал творца духовного сионизма, а создал свой особенный, прино­ровленный к мировоззрению тоскующих по духовному Сиону на За­паде. Далекий от эволюционизма и историзма Ахад-Гаама, кото­рый не связывал свой духовный сионизм никакими религиозными императивами, Бубер видел в нем религиозную проблему. Он ста­вил вопрос так: в голусе душа еврея раздвоена между родным и чужим элементом, сионизм должен эту раздвоенность превратить в цельность, но такое обновление духа или, точнее, «превращение» («Umwandlung») должно быть «абсолютным», как было, например, в XVIII веке при возникновении хасидизма. Недостаточен духовный центр в Сионе, испускающий культурные лучи на диаспору, а необ­ходимо озарение каждой индивидуальной души через идею Сиона, как идею цельного еврея. Иудаизм есть «духовный процесс», кото­рый совершается в каждую данную эпоху и в настоящий момент дол­жен привести к новому национально-религиозному откровению. В сво­их «Трех речах о еврействе» («Drei Reden über das Judentum», 1911) и в ряде статей Бубер пытается объяснить свою несколько туманную и иррациональную доктрину. В борьбе Разума с Мифом в иудаизме нужно, по его мнению, отдавать предпочтение мифическому элемен­ту, как это в свое время сделал хасидизм, спасший народную душу от книжного раввинизма. Углубившись в изучение хасидской пись­менности, Бубер открыл там сокровища глубочайшей религиоз­ности. Он перерабатывал и издавал в стилизованном немецком переводе «Сказки рабби Нахмана Брацлавского» (1906) и «Леген­ды Баалшема» (1907), раскрывая перед читателями образы цади­ков, с которыми верующие советуются о каждом шаге в жизни. В этом хасидском мире, который он и непосредственно наблюдал в Галиции, устарели только формы, но сущность, перемещенная в но­вую форму, может внести живительную струю в современный иуда­изм. Так возник неохасидизм, сделавший Бубера чем-то вроде веро­учителя для группы интеллигентов в Германии, искавших возврата к Богу Израиля. Это направление проводилось в сборнике «Vom Judentum», изданном в 1913 г. студенческим кружком «Бар-Кохба» в Праге, ас 1916 года в берлинском журнале Бубера «Der Jude» (с участием Ганса Кона, Гуго Бергмана, Адольфа Бема, Роберта Вельтша, Арнольда Цвейга, Макса Брода и других писателей «мо­лодой Палестины» новой формации).

Система Бубера заключалась не в установлении определенных философских догматов религии, как у рационалиста Когена, а в воз­рождении религиозности в связи с идеологией сионизма. Полеми­ка между Бубером и Когеном по поводу вышеупомянутой статьи пос­леднего «Религия и сионизм» только углубила пропасть, которая отделяла старого миссиониста от нового духовного мессианиста. Коген, писавший свой ответ Буберу под угаром охватившего Гер­манию военного патриотизма, еще резче подчеркнул в нем свой культ государственной нации, в особенности германской («Все германские умы являются пророками гуманности», — воскликнул он с пафосом, забыв о Лютере, Трейчке и Дюринге) и решительно отмежевался от еврейского национализма, даже духовного. Коген умер весною 1918 года, за полгода до крушения того германского национального го­сударства, которое он так возвеличивал как родину высшей духов­ной и этической культуры. Он, к счастью, не дожил до возникнове­ния гитлеровской Германии, в которой исчезли «пророки гуманнос­ти»: это разбило бы сердце благородного идеалиста. Его посмерт­ный труд «Религия разума по источникам иудаизма» («Die Religion der Vernunft aus den Quellen des Judentums», 1919) должен был, по мыс­ли автора, служить новым «Путеводителем блуждающих», но рели­гиозная философия новокантианца была столь же далека от источ­ников иудаизма, как аристотелевская философия Маймонида, и вдо­бавок сильно запоздала для поколения, воспитанного в духе научно­го эволюционизма.