Наиболее вдумчивый народный писатель того времени, варша­вянин Леон Перец (1851-1915), писал свои первые рассказы и по­эмы в духе эпохи просвещения. Он воспроизводит типы темных лю­дей Польши, завороженных гипнозом хасидизма, бездельников-«бат-ланим», набрасывающих всю тяжесть семейных забот на своих более практичных жен, вскрывает социальные недуги — эксплуатацию ра­бочих хозяевами и жуткую картину голодающих масс рядом с не­многими сытыми («Erzählungen und Bilder», «Reisebilder», 1890-1900). Но постепенно он переходит от социальных явлений к психологи­ческим проблемам, от реализма и сатиры к символизму и той хасид­ской романтике, которую раньше обличал. Он находит здесь под мистическою оболочкою следы глубокого миросозерцания и созда­ет свой культ цадика — цельной гармоничной натуры, стоящей над обыденной жизнью и поэтому обаятельной для всех, желающих очи­ститься от житейской тины. «Народные рассказы» Переца («Volkstümliche Geschiten», 1909) представляют собою поэтическую переработку хасидских легенд, которыми еще насыщена атмосфера еврейской Польши. Если реалист Шолом-Алейхем рисует с добро­душным юмором внешний быт еврейского городка с его «маленьки­ми понятиями», то обратившийся в символиста Перец поэтически освещает самую душу народную, проявляющуюся в наивном миро­понимании этих мистиков. Под конец своей жизни он совершенно углубляется в отвлеченный символизм.

Более непосредственно, чем юморист и символист, постиг эпи­ческую красоту патриархального быта младший их современник Шолом Аш (род. в Кутно, Варшавской губернии, в 1881 г.). Его повесть «Городок» («А Städtel», 1904), названная «поэмою», но напи­санная обыкновенною прозою, воспроизводит жизнь типичного ев­рейского местечка Польши в спокойном идиллическом тоне, как изоб­ражен домашний быт греков у Гомера или старонемецкий быт в «Гер­мане и Доротее» Гете. Здесь нет ни юмора, ни критики, ни символи­ки, а есть непосредственное чутье старого, крепкого уклада жизни, еще не тронутого бурею времени в глухих уголках еврейской Польши. От этого эпоса Аш перешел к драме и новелле, но эта деятельность его развилась уже после революции 1905 года.

Медленнее совершается развитие стихотворной поэзии на жи­вом языке народа, занявшем столь видное место в беллетристичес­кой прозе. В этой области пробовал свои силы Фруг. Первые его стихи на идише носят еще юмористический фельетонный характер, так как поэт сначала относился свысока к народному просторечию, но поз­же он более привязывается к своей «жаргонной» музе, и порою со­держание его народных стихотворений возвышается до лирического пафоса лучших его произведений на русском языке. Вначале своей литературной деятельности писал стихи на народном языке и Перец, но лирика его составляла перепевы из Гейне, а бытовые поэмы были заслонены более талантливыми прозаическими произведениями этого писателя.

Некоторое оживление замечалось и в научной литературе. К кон­цу века усиливается работа, составляющая продолжение деятельнос­ти западных творцов еврейской науки. С 90-х годов систематически разрабатывается история евреев в Польше и России. Появляется ряд исследований и монографий по еврейской истории, преимуществен­но на русском языке (в петербургском ежемесячнике «Восход» и др.). По сравнению с произведениями западной «науки иудаизма» еврей­ская историография в России сделала шаг вперед: она рассматривает еврейскую историю не только как историю иудаизма, а под аспек­том социологическим, как историю живого народа, который творил свою социальную и духовную жизнь на всех этапах Востока и Запада на протяжении тысячелетий, подчиняясь законам эволюции всего человечества.

Двадцатилетняя реакция в России вскормила революцию. Ог­лушенная ударом начала 80-х годов, русская революция очнулась к началу XX века, после окончательного крушения надежд на переме­ну политического курса со стороны правительства Николая II. Уси­лилось движение среди рабочих и студентов, участились забастовки на фабриках и «беспорядки» в университетах, оживилась револю­ционная пропаганда в подпольной и заграничной печати. В 1898— 1900 гг. сформировались две большие российские партии: социал-демократов и социалистов-революционеров. Последняя допуска­ла и террор как орудие борьбы с царизмом, подавлявшим всякую идейную пропаганду мерами полицейского террора. Весною 1902 года жертвою революционного террора сделался министр внутрен­них дел Сипягин, убитый в здании Государственного совета. Царь ответил на это назначением на тот же пост еще худшего реакцио­нера, бывшего директора Департамента полиции В. Плеве. Этому человеку суждено было сыграть роковую роль в мартирологе рус­ского еврейства.

Можно было заранее предвидеть, что в новое революционное движение втянется значительная часть еврейской молодежи. Наибо­лее истерзанные царским режимом, евреи давали для революцион­ной армии бойцов в пропорции, превышавшей их численность в стра­не, но и эта пропорция едва соответствовала их страданиям. Социа­листы-евреи вступали обыкновенно в Российскую социал-демок­ратическую партию или в свой Бунд, исповедуя учение Маркса и признавая только планомерную классовую борьбу, но их было немало и в русской партии социалистов-революционеров, где не­которые выдвинулись в рядах вождей (Гершуни, Гоц и др.). Не­посредственное участие в террористических актах евреи редко при­нимали. Один такой акт был совершен единолично членом Бунда, рабочим Гиршем Ленертом в Вильне. Возмущенный дикою распра­вою местного губернатора фон Валя над еврейскими рабочими, уст­роившими демонстрацию 1 мая 1902 года (полиция публично секла их розгами в присутствии губернатора), Лекерт стрелял в грубого сатрапа; губернатор остался цел, а мстителя за народную честь пове­сили. После этого усилились аресты среди еврейской молодежи по­всеместно, тысячи томились в тюрьмах и ссылались в Сибирь. В жан­дармском уме Плеве созрел дьявольский план: отвлечь народное не­довольство от правительства в сторону «инородцев», особенно евре­ев, и таким образом скомпрометировать русское освободительное движение, как дело еврейских рук, чуждое русскому народу. Для это­го надо было снять плотину, некогда поставленную правительством против погромного потопа, и дать возможность юдофобам органи­зовать где-нибудь внушительный кровавый погром. «Утопить рево­люцию в еврейской крови» — такова была формула страшной идеи, которая с 1903 года проводилась жандармами Николая II в моменты сильнейших подъемов русского освободительного движения.

В горючем материале для юдофобского поджога недостатка не было. Одно из гнезд поджигателей находилось тогда в Кишиневе, столице Бессарабии. Здесь 50-тысячное еврейское население жило раньше рядом с христианским (60 тысяч) без тех столкновений, ко­торые были бы естественны при темноте и грубом суеверии молда­ванских и русских соседей. Семена юдофобии начало тут сеять рус­ское чиновничество, просвещенное в духе официозного «Нового вре­мени». Местный акцизный чиновник, обрусевший молдаванин Крушеван хотел сделать карьеру на юдофобской агитации и стал изда­вать с 1897 года в Кишиневе газету «Бессарабец», которая вскоре так отличилась в деле служения реакции, что получила субсидию от пра­вительства. В течение нескольких лет в листке Крушевана велась раз­нузданная агитация против евреев, которых одновременно обвиня­ли и в капиталистической эксплуатации христиан и в социализме, в ритуальных убийствах и в подготовлении «безбожной» революции. Эта печатная агитация была тем опаснее что «Бессарабец» был един­ственною газетою для всей Бессарабии, ибо правительство здесь дру­гих газет не разрешало.

В начале 1903 года Крушеван и его компания нашли повод усилить свою пропаганду. В местечке Дубоссары, соседней Хер­сонской губернии, был найден исколотый труп русского мальчика Рыбаченко, который — как выяснило потом судебное следствие — был убит своими родными с целью получения его доли наследства; по признанию соучастника, убийца истязал труп «под жидов», как это рисуется в ритуальной сказке, для того чтобы свалить вину на евреев. Еще раньше, чем следствие открыло истинных виновников, в «Бессарабце» появились зажигательные статьи, в которых говори­лось, что виновность евреев в ритуальном убийстве не подлежит со­мнению, и христианское население прямо призывалось к мести. Была попытка погрома в Дубоссарах, отраженная местными евреями. Но все это было только прелюдией к организованному кровавому по­грому в Кишиневе.