А в стране исхода дела шли своим чередом. Московская траге­дия близилась к концу, но в последних ее актах попадались сцены из времен инквизиции. Изгнав из Москвы свыше половины ее еврей­ского населения, великий князь Сергей Александрович решил довес­ти оставшуюся там небольшую еврейскую общину до такого состоя­ния, чтобы существование ее было незаметно в православной столи­це. Властям мозолило глаза новое красивое здание московской сина­гоги, законченное постройкою к роковому году изгнания. Сначала было приказано снять с крыши здания красивый, увенчанный «щи­том Давида» купол, привлекавший внимание прохожих, а затем по­лиция просто закрыла синагогу под предлогом, что община не полу­чила особого разрешения на ее открытие. Местный раввин С. Ми­нор и староста синагоги подали генерал-губернатору прошение о дозволении богослужения в здании, постройка которого была в свое время разрешена начальством, ссылаясь на то, что иудейская рели­гия считается в России терпимою. На это получился из Петербурга следующий грозный ответ (23 сентября 1892): «Государь император, по докладу министра внутренних дел о самовольном открытии рав­вином Минором и старостою Шнейдером синагоги в Москве, высо­чайше повелеть соизволил: 1) московского раввина Минора уволить от сей должности с водворением его на жительство в черте еврейской оседлости, 2) старосту Шнейдера удалить из пределов Москвы на два года, 3) объявить еврейскому молитвенному обществу, что если к 1 января 1893 г. здание синагоги не будет продано или обращено в благотворительное заведение, то оно будет продано с публичных тор­гов московским губернским правлением». Раввин и староста пошли в изгнание, а здание синагоги спасли от публичного поругания тем, что еврейская община перевела туда одно из своих училищ. Вслед­ствие закрытия главной синагоги московские евреи вынуждены были молиться в тесных молельнях, в частных домах; их было 14 в разных частях города, но накануне еврейской пасхи 1894 года генерал-гу­бернатор приказал закрыть 9 таких молелен, и для религиозных нужд многотысячной общины были оставлены только 5 молелен в тесных помещениях. Цель была достигнута: синагога повержена в прах и вид ее уже не оскорблял взора ревнителей церкви в ста­рой православной столице. Где-то на задворках, в духоте частных квартир, изливали душу перед Богом московские евреи. В торже­ственные дни Рош-гашана и Иом-Кипур туда тайно приходили, как во времена испанской инквизиции, московские «марраны», те, которые притворным переходом в христианство спаслись от мас­сового изгнания, и горячие покаянные молитвы невольных отступ­ников неслись к небу, как некогда в подземных синагогах Севи­льи, Толедо и Сарагоссы.

Мало-помалу юдофобский штурм начала 90-х годов уступил место прежней правильной осаде — фабрикации репрессивных зако­нов. Большой удар был нанесен еврейскому населению муниципаль­ною контрреформою 1892 года. По прежнему закону число евреев-гласных в городском управлении ограничивалось одною третью об­щего состава гласных и, кроме того, запрещалось избирать еврея на должность городского головы. Несмотря на эти ограничения, евреи в «черте оседлости» играли очень видную роль в городском самоуп­равлении и выдвинули из своей среды крупных муниципальных дея­телей. Это не нравилось инквизиторам из министерства Дурново— Плеве; они решили совершенно устранить евреев от участия в город­ских выборах. «Городовое положение» 1892 года совершенно лиши­ло евреев права избирать и быть избираемыми в городские думы, предоставив только местной администрации право назначить по сво­ему усмотрению гласных-евреев в числе, не превышающем одной десятой части всего состава думы, причем эти гласные «полицейской милостью» не могут быть членами исполнительных органов думы — управы и различных комиссий. Таким образом, даже там, где евреи составляли большинство городского населения, они могли иметь в городском управлении лишь мнимых представителей из лиц, угод­ных администрации, да и то в размере не более 10% общего числа гласных. Так создался закон обратной пропорциональности пред­ставительства: большинство плательщиков городских налогов дол­жно было подчиняться меньшинству, которое вело городское хозяй­ство во вред еврейским интересам.

Исключительно желанием оскорбить, унизить еврея, прикрепить к нему средневековый отличительный знак был вызван целый ряд законов того времени. Закон «Об именах» (1893) установил уголов­ное наказание для евреев, называющих себя в общежитии «не теми именами, какими они означены в метрических книгах». Усвоенный многими образованными евреями обычай переделывать свои име­на на русский лад (Гирш — Григорий, Вольф — Владимир и т. п.) мог теперь привести на скамью подсудимых; даже исправление ис­каженного в метрической записи имени не допускалось: нельзя именоваться вместо Иосель — Иосиф, вместо Сруль — Израиль и т. п. Полиция в некоторых городах возбуждала преследование про­тив евреев, «присвоивших себе христианские имена» в газетных пуб­ликациях, на визитных карточках и дверных дощечках. Какой про­цесс-монстр могло бы возбудить еврейство против христианского мира, который присваивал себе библейские имена на протяжении многих веков!

Новый паспортный устав 1894 года предписывал обозначать во всех еврейских паспортах наружные приметы их владельцев, хотя бы последние были грамотны и могли помещать на паспорте свою под­пись, между тем как грамотные христиане освобождались от обозна­чения примет. Тут сквозило оскорбительное недоверие к евреям как лицам подозрительным. Полицейская практика в некоторых местах придумала специальный знак для еврейских паспортов: в них веро­исповедание владельца обозначалось красными чернилами, чтобы оно бросалось в глаза властям при регистрации. Даже в редких льготных законах правительство умудрялось проводить враждеб­ную тенденцию. Закон о хедерах (1893), положивший конец гоне­ниям на эту традиционную школу, закрепил за нею исключитель­но религиозный характер и тем изъял из нее преподавание обще­образовательных предметов. Бывали примеры привлечения к суду содержателей хедеров, «меламедов», за обучение детей русскому языку и арифметике.

Самым страшным бичом в руках правительства оставалось, конечно, выселение из внутренних губерний. Этот бич ударил по тысячам еврейских семейств в 1893 г., когда циркуляром министра внутренних дел Дурново был отменен льготный циркуляр 1880 года, узаконивший в силу давности пребывание вне «черты оседлости» ра­нее поселившихся там евреев. Изгнание грозило многим тысячам се­мейств, проживших десятки лет вне «черты оседлости» и основав­ших там промышленные предприятия. Только выяснившаяся на прак­тике трудность выполнения такой массовой казни во многих облас­тях заставила правительство идти на уступки: в Прибалтийском крае высылка старожилов была отменена, а в великорусских губерниях она была отсрочена на год или два,

Личная юдофобия царя сказалась в указе об исключении крым­ского курорта Ялты из черты еврейской оседлости и о выселения от­туда сотен семейств, не приписанных к местному обществу (1893). Новая репрессия не была официально мотивирована, но все знали, чем она вызвана: близ Ялты находилась царская вилла Ливадия, где Александр III любил проводить осень, и число евреев нужно было там низвести к незаметной величине. Во избежание полного разорения выселяемых многим были даны отсрочки, но по истече­нии срока обреченных беспощадно изгоняли. Последние партии из­гнанников вставили Ялту в октябре и ноябре 1894 г., в дни траура по Александру III. Царю суждено было умереть (20 октября) близ того города, который ради него очищался от евреев. В те дни, когда останки покойного везли по железной дороге в Петербург, по тем же рельсам катились поезда с еврейскими изгнанниками из Ялты в «черту оседлости». Так символически кончилось 14-летнее цар­ствование Александра III. Начавшись погромами, оно завершилось изгнаниями.

В течение XIX века смена лиц на царском престоле сопровож­далась переменою системы управления. Каждое новое царствование являлось, по крайней мере вначале, противоположностью предыду­щему. Поворотом к либерализму начались царствования Александ­ра I и II, поворотом к реакции — царствования Николая I и Алексан­дра III. Со смертью последнего должна была при таком чередовании наступить очередь либерализма, но тут действительность обманула ожидания оптимистов в русском и еврейском обществе. Самым тя­желым для России, и в особенности для ее еврейского населения, ока­залось царствование Николая II, слабоумного человека, слепо верив­шего в свое «божественное» призвание — сохранить в России само­державие и бороться с освободительным движением. В речи, обра­щенной к либеральным депутатам дворянства и городов, мечтавшим о конституции, молодой царь сказал (17 января 1895): «В последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, ув­лекающихся бессмысленными мечтаниями об участии представите­лей земства в делах государственного управления. Пусть все знают, что я буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклон­но, как охранял его мой незабвенный родитель». В этот фатальный момент все почувствовали, что деспотизм не уступит и что пред­стоит еще долгая борьба, прежде чем Россия превратится из по­лицейского государства в правовое. Почувствовали и евреи, что 14-летняя война с ними будет продолжаться. Не было никакой на­дежды на улучшение их положения, когда у власти оставались те же сановники: обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев, министр внутренних дел Дурново, вскоре замененный не менее ре­акционным Горемыкиным, либеральный в душе, но ловко приспо­соблявшийся к реакционному курсу министр финансов Витте. О чем думал Победоносцев в начале нового царствования, видно из его отчета царю о состоянии православной церкви в 1895 году. Обер-прокурор Синода сокрушался о том, что евреи оказывают вредное влияние на религиозные убеждения своих домашних слуг из христи­ан: «Малолетние, прожив у евреев несколько лет, совсем забывают православную веру. Расшатываются верования и у взрослых. Духов­ники с ужасом выслушивают на исповеди еврейских слуг те неисто­вые хулы на христианство, Спасителя и Божию Матерь, которые из­вергают евреи и которые через прислугу могут распространяться в народе». Такими донесениями, поразительно напоминающими жа­лобы средневековых доминиканцев, подготовлял набожного монар­ха к пониманию еврейского вопроса тот самый фанатик церкви, ко­торый своими гонениями заставил тогда лучших сектантов-еванге­листов («духоборов») эмигрировать в Америку.