Не добившись своей заветной цели — выселения евреев из Рос­сии при помощи миллионов барона Гирша (§ 20), Победоносцев про­должал вредить им в высших сферах. Когда в 1898 г. в Петербург прибыла делегация от парижского совета Еврейского колонизаци­онного общества и обратилась к правительству с просьбою разре­шить обществу устраивать земледельческие колонии для евреев в са­мой России, Победоносцев ответил, что русские люди не могут при­нять евреев в свою среду, ибо еврей способнее и образованнее рус­ского и может его вытеснить из хозяйственной жизни. На вопрос, что будет с евреями при системе постоянных преследований, русский инквизитор, как рассказывают, откровенно ответил: одна треть вы­мрет, одна треть выселится из страны, одна треть бесследно раство­рится в окружающем населении. Победоносцев и его единомышлен­ники в министерстве настраивали в этом духе царя, который так же мало смыслил в еврейском вопросе, как и в других вопросах внут­ренней политики. Когда виленский губернатор в своем отчете о со­стоянии губернии высказал мнение, что для пользы христианского населения следовало бы разрешить евреям переселяться из перепол­ненной Виленской губернии в места вне «черты оседлости», царь под диктовку своего министра написал резолюцию: «Я совсем не разде­ляю этого взгляда губернатора» (1895). Еврейские общественные деятели в Петербурге знали об этом настроении царя. «Верховная власть, — говорится в секретной еврейской записке того времени, — вследствие систематического представления ей извращенных сведе­ний о евреях, относится к ним крайне неблагосклонно. Нет никакой возможности обратить внимание государя императора на истинное положение дел, и даже те сановники, которые относятся к евреям толерантно и справедливо, боятся замолвить за них слово, чтобы не подвергнуться обвинению в пристрастии».

Дядя царя, великий князь Сергей Александрович, продолжал издеваться над евреями в Москве, где он по-прежнему занимал пост генерал-губернатора. Оставшаяся здесь после жестокого изгнания 1891 года еврейская колония не могла молиться в своей обществен­ной синагоге, закрытой по указу Александра III (§ 20). Когда при­ближались весенние торжества 1896 года по случаю коронации Ни­колая II в Москве, представители еврейской общины просили гене­рал-губернатора исходатайствовать разрешение царя на открытие синагоги, «в виде особой милости, дабы московские евреи имели воз­можность с достойною торжественностью праздновать радостное событие». Великий князь понял этот дипломатический ход и велел объявить просителям через полицмейстера, что их ходатайство яв­ляется «дерзким нарушением высочайшей воли». В наказание за дер­зость» власти еще более стали издеваться над московской общиной. В силу вышеупомянутого указа здание закрытой синагоги подлежа­ло продаже с аукциона, если оно не будет отдано под какое-нибудь благотворительное заведение. Желая предупредить профанацию си­нагоги и сохранить здание до лучших времен, община переместила туда свое ремесленное училище. Московский генерал-губернатор донес об этой военной хитрости евреев в Петербург, и оттуда в мае 1896 г. получилось распоряжение, чтобы прекратить дальней­ший прием учеников и по окончании курса прежними учениками училище закрыть. Тогда община прибегла к другому способу для спасения своей святыни: она перенесла туда свою «Талмуд-тору» — училище-приют для бедных детей и сирот. На это московские Гаманы ответили новой репрессией: в октябре 1897 г. генерал-губер­натор велел закрыть это училище-приют, где воспитывалось око­ло ста бедных детей, под предлогом, что они могут учиться в рус­ских начальных школах; при этом общину предупредили, что, если в течение двух месяцев здание синагоги не будет перестроено под больницу или другое благотворительное заведение, оно будет продано с аукциона. Опять началась борьба общины за сохранение своего храма, который враги непременно хотели осквернить. Стали перестраивать здание, стараясь не портить слишком прежний вид его, но назначенная генерал-губернатором комиссия для осмотра пере­делок нашла, что переделки незначительны и что нужно так пере­строить внутренность здания, чтобы оно никогда не могло быть об­ращено в синагогу. Эта борьба длилась еще восемь лет, до револю­ции 1905 года и убийства Сергея Александровича, когда удалось воз­вратить жизнь приговоренной к смерти синагоге.

Заветною мыслью гонителей было постепенно искоренить в Москве остаток еврейской общины. Рост ее пресекался самыми же­стокими мерами. Ремесленники были изгнаны в 1891 г., но оста­валось еще купечество, покупавшее право жительства ежегодною уплатою налога в тысячу рублей за каждое свидетельство на звание купца первой гильдии. Крупнейший промышленный центр России, Москва привлекала к себе также массу провинциальных еврейских купцов, приезжавших туда временно по делам. С этими «пришельца­ми» обращались хуже, чем с подданными неприятельских стран во время войны. На улицах и вокзалах сновали полицейские надзирате­ли, ловили прохожих с «семитской физиономией» и уводили в поли­цейский участок для проверки их права жительства; те, у которых документы оказывались не в порядке, немедленно изгонялись. В «Ве­домостях московской полиции» объявлялось о назначении наград за поимку бесправных евреев; обер-полицмейстер установил одинако­вое вознаграждение за поимку одного еврея и двух грабителей (ок­тябрь 1897 г.). В январе 1899 г. был нанесен новый удар росту еврей­ского населения Москвы: царским указом запрещалось евреям-куп­цам даже первой гильдии вновь селиться в Москве без согласия ми­нистра внутренних дел и московского генерал-губернатора, причем заранее было уговорено таких разрешений не давать. Тем же указом установлен ряд обидных стеснений для ранее поселившихся купцов (лишение их права выбора представителей в купеческие собрания и т. п.), что потом официально объяснялось стремлением «к возмож­ному освобождению Московской губернии от евреев, уже на закон­ном основании в ней проживающих».

Спокойно и методически проводило свою антиеврейскую по­литику центральное правительство в Петербурге, видя в ней одну из важнейших задач государственного управления. На страже священ­ного института «черты оседлости» и прочих ограничительных зако­нов стояли такие верные слуги реакции, как Горемыкин (1896-1899), Сипягин (1899-1902) и Плеве (1902-1904). В «черте оседлости» про­должался процесс сдавливания евреев в полосе городов и местечек с преграждением им доступа в деревни. Со времени издания «Времен­ных правил» 1882 года в Петербурге мечтали о постепенном выми­рании тех еврейских старожилов деревни, которые в силу этих пра­вил были в ней оставлены, и о том счастливом времени, когда рус­ский крестьянин нигде не увидит рядом с собою еврея. Губернаторы и подчиненные им провинциальные власти изобретали все новые способы выживания еврея из деревни и вообще вне городской поло­сы. Они запрещали даже временное жительство на сельских станци­ях железных дорог евреям-хлебопромышленникам, скупающим и экспедирующим зерно из деревень после урожая, чем причиняли вред хлебной торговле. Они часто запрещали еврейским семействам се­литься на летнее время для отдыха в лесных окрестностях городов, если данная дача находилась не на городской земле. Тысячи семейств лишались права отдыхать летом на лоне природы, дышать свежим воздухом леса и поля. Закон был беспощаден и к больным: на курор­ты запретных мест не допускались больные евреи для лечения. Из крымского курорта Ялты изгоняли евреев, находившихся в послед­них градусах чахотки.

Земным адом для бесправных евреев оставался по-прежнему город Киев, искусственно изъятый из «черты оседлости», в гуще ко­торой он стоял. Сверх привилегированных постоянных жителей сюда допускался временный приезд евреев по делам, но полиция зорко следила, чтобы приезжие не засиживались в городе дольше разре­шенного срока. Она периодически устраивала облавы на них, как на бродячих собак. Раз в неделю полиция производила ночью обла­ву в гостиницах и постоялых дворах, задерживала пойманных «бес­правных» и высылала из города на места постоянного жительства, а там их предавали суду за незаконное проживание в Киеве. Ввиду этой тяжелой ночной работы на усиление состава киевской поли­ции была ассигнована ежегодная сумма в 15 тысяч рублей из сумм еврейского коробочного сбора. Таким образом, евреи должны были сами оплачивать труды полицейских агентов, которые их преследовали: приговоренный к повешению должен был платить за веревку. В Сибири власти изобрели такое правило: еврей-купец или ремесленник, приписанный к одному из сибирских городов, может жить только в этом городе. Так как многие жили не в местах своей случайной приписки, а в других, то началось принудительное пере­селение: приписанные к Томску евреи, жившие в Иркутске, высыла­лись целыми партиями в Томск, а навстречу им шли партии выслан­ных из Томска, имевших несчастие числиться в метрических книгах Иркутска. Людей перетасовывали как колоду карт, и такая практика не встречала возражений даже со стороны Сената (1897).