Гражданское положение евреев в бурской республике Трансва­але не было так благоприятно, как в английских владениях Южной Африки. Консервативные буры под управлением своего президента Крюгера ввели конституцию (1890), которая существенно ограничи­вала права всех «уитлендеров» — иностранцев, а также иновер­цев: католиков и евреев (буры, как все голландцы, исповедовали реформатское учение). Иноверцы не допускались на ответствен­ные государственные должности и не могли избираться в члены Народного Совета, Фолксраада; учащие и учащиеся католики и евреи фактически исключались из государственной школы, где обу­чение велось в протестантском духе. Характерен для узости кругозо­ра бурских правителей следующий курьезный случай: при освяще­нии новой синагоги в Иоганнесбурге приглашенный на торжество президент республики Крюгер произнес приветственную речь и объ­явил синагогу открытою «во имя Господа нашего Иисуса Христа» (1891). «Уитлендеры» не мирились со своим положением и не раз под­нимали протесты против правительства; среди протестующих про­тив правовых ограничений были и евреи. Некоторые из них участво­вали в вооруженном восстании и попали в тюрьму; один из заклю­ченных, Лионель Филипс, был приговорен к смертной казни (1896). Митинги протеста и петиции в Фолксраад заставили наконец прези­дента Крюгера идти на уступки: он предложил парламенту изменить ту статью конституции, где говорилось, что гражданским полнопра­вием пользуются только христиане-протестанты, в том смысле, что­бы вместо слова «протестанты» значилось: «те, которые верят в бо­жественное откровение, выраженное в Библии». Но члены Фолксраада отвергли эту уступку (1899). Между тем, отчасти в связи с вопро­сом об «уитлендерах», вспыхнула англо-бурская война (1899-1900). Ев­реи сражались в обеих армиях: английские подданные воодушевля­лись мыслью, что они борются за равенство против пережитков сред­невековья; евреев же, сражавшихся в рядах буров, могли двинуть ме­стный патриотизм или экономические интересы. Результатом ожес­точенной войны было, как известно, присоединение обеих бурских республик, Трансвааля и Оранжевой, к Великобритании. В начале XX века (1904) число евреев в Южной Африке было уже довольно значительно: оно составляло около 50 000 человек, из коих в Капланде жило 20 000, в Трансваале — 15 000, а прочие в Оранжевой Колонии и Натале.

Антисемитская реакция в Европе вызвала великое переселение еврейских масс и поколебала идеологию ассимилированной интел­лигенции. Массовые переселения, как признаки перелома в истории парода-странника, всегда сопровождались духовными кризисами в обществе. В прежние времена эти кризисы имели окраску религиоз­ную, выражаясь в мистико-мессианских формах; в конце XIX века внутренний кризис получил окраску политического мессианства, соответствовавшую духу времени. В момент нового перемещения цен­тров диаспоры, естественно, возникал вопрос: нельзя ли переместить центр нации из диаспоры в Палестину, в родную страну Израиля? Пробудилась вековечная тяга нации к своей исторической колыбе­ли, и во мраке враждебной чужбины рисовалось светлое будущее «страны без народа, возвращенной народу без страны».

Идея воссоздания национального центра в Палестине прояви­лась в палестинофильстве 80-х годов в России. Лилиенблюм, Пинскер, Леванда, разочарованные в надеждах на гражданскую эман­сипацию, провозгласили лозунг: «Мы везде чужие, нужно вернуться домой!» Этот элементарный ответ на сложную еврейскую пробле­му был заманчив для многих как теория, но на практике имел незначительные последствия. Большое эмиграционное движение не могло уместиться на узкой колее палестинской колонизации, проло­женной пионерами, энтузиастами идеи. Ежегодное переселение не­скольких сот человек в Палестину, при эмиграции десятков тысяч в Америку, не оправдывало надежд на перемещение народного центра из диаспоры на историческую родину. Грандиозная мечта преврати­лась в мелкое колонизаторство Одесского палестинского комитета и в скромную ахад-гаамовскую теорию «духовного центра». В Авст­рии, втором пункте концентрированной диаспоры, идеи Смоленс­кого и Пинскера еще удерживались в венском национальном кружке «Кадима». Руководитель этого кружка Натан Бирнбаум, издававший в Вене сионистский журнал «Selbstemanzipation» (выше, § 11), высту­пил в 1893 г. с брошюрой на немецком языке: «Национальное воз­рождение еврейского народа в его стране. Призыв к добрым и бла­городным среди всех народов». Это был убедительный и трогатель­ный призыв, но он не был услышан, так как автор не мог указать конкретных способов той помощи, которую он требовал от луч­ших людей всех народов. Вскоре из той же Вены раздался более громкий клич человека, который раньше стоял в стороне от наци­онального движения, но вовлеченный туда напором событий от­дался новой идее со всем жаром души, просветленной внезапным откровением.

Теодор Герцль (1860-1904), член ассимилированной еврей­ской семьи в Будапеште, пережил в свои студенческие годы первые вспышки антисемитизма в Вене и в родной Венгрии: процесс Ролинг-Блох и Тисса-эсларское дело 1883 года (выше, § 7 и 10). Тогда он еще не реагировал на трагедию своего народа. Он ничем не выде­лялся из среды национальных марранов, которых антисемитизм заставлял еще более скрывать свое национальное лицо. После не­удачной попытки пристроиться в судебном ведомстве молодой юрист обратился к литературной деятельности. Он сделался со­трудником либеральной венской газеты «Neue Freie Presse» и об­ратил на себя внимание своими серьезными, полуфилософскими фельетонами. В 1891 году Герцль жил в Париже и посылал оттуда в газету обширные письма о политической жизни Франции. В течение нескольких лет венская публика зачитывалась этими блестящими отчетами о заседаниях французского парламента и картинками из жизни мирового города (они позже были собраны в отдельной книre под заглавием «Das Palais Bourbon»). Герцль в это время интере­совался европейскою политикою как зритель, а не как участник. От еврейских же интересов он был совсем далек, как все еврейские жур­налисты, работавшие в общей либеральной прессе. Впервые в нем пробудилось национальное чувство, когда в Париже ему пришлось быть свидетелем взрыва антисемитизма в связи с делом Дрейфуса. Свыкшись с антисемитизмом в Германии и Австро-Венгрии, Герцль не мог мириться с мыслью, что и Франция, родина Декларации прав человека, также заражена этим недугом. Дрейфусиада убедила его в фатальной неизбежности антисемитского движения во всех странах. Он сам сделал такое признание в одной из позднейших речей: «Сио­нистом сделал меня процесс Дрейфуса, чему я был свидетелем в 1894 году. Я жил тогда в Париже в качестве газетного корреспондента и присутствовал при разборе дела в военном суде до того момента, когда заседания суда объявлены были закрытыми. Как сейчас вижу еще подсудимого в его темном артиллерийском мундире со шнура­ми... В моих ушах еще звучат яростные крики толпы на улице, у зда­ния военной школы, где он был разжалован: «Смерть ему, смерть жидам!» Смерть всем евреям за то, что в их среде нашелся один из­менник! Но был ли он действительно изменником?.. В деле Дрейфуса было нечто большее, чем судебная ошибка: было желание огромно­го большинства народа во Франции осудить именно еврея и в его лице всех евреев. С тех пор возглас «долой евреев!» стал боевым кли­чем толпы, и где? — в республиканской, современной, цивилизован­ной Франции, через сто лет после Декларации прав. Дело Дрейфуса можно сравнить в истории лишь с отменою Нантского эдикта. Эдикт великой революции отменен. Если по такому пути пошел передовой, высоко цивилизованный народ, чего же можно ждать от других на­родов?» И Герцль пришел к убеждению, что «для евреев нет никако­го другого исхода и спасения, кроме возвращения к собственной на­ции и переселения на собственную землю». Эту мысль развил он в своей книге «Еврейское государство» («Der Judenstaat»), написан­ной в 1895 году. Герцль сам признается, что до этого момента он «был совершенно чужд своему народу», не знал о положении ев­рейских масс в России и даже не был знаком с сочинениями Гесса и Пинскера, которые высказали подобную мысль задолго до него.