После продолжительных дебатов были приняты следующие ре­золюции: 1) совершенно отвергнуть мысль об устройстве эмиграции, как противоречащую достоинству русского государства (!) и ис­торически приобретенным евреями правам на их настоящее оте­чество; 2) указать как на единственное средство урегулирования от­ношений еврейского населения к коренному на необходимость унич­тожения действующего исключительного законодательства о евре­ях; 3) довести до сведения правительства о явно обнаружившемся во время беспорядков бездействии власти; 4) ходатайствовать о вознаг­раждении еврейского населения, пострадавшего от погромов вслед­ствие недостаточной полицейской охраны. Вместе с тем съезд решил опровергнуть старое обвинение, вновь повторенное в «губернских комиссиях», будто среди евреев сохранилась еще былая автономная организация кагалов. Декларация съезда гласила: «Нижеподписав­шиеся считают своим священным долгом, призывая в свидетели все­ведущего Бога, заявить перед лицом всей России, что никакого ни явного, ни тайного кагального управления среди русских евреев не существует, что жизнь евреев совершенно чужда какой-нибудь по­добной организации и всех злонамеренно приписываемых такой орга­низации атрибутов». Подписавшие эту торжественную декларацию не сознавали, сколько унизительного отречения от национальных прав кроется в заявлении, что евреи, утратившие свою былую широ­кую автономию, считали бы сохранение ее в настоящее время чем-то преступным, антигосударственным.

Результат принятых съездом решений выразился в том, что его уполномоченные представлялись разным министрам, в том числе и Победоносцеву, и составили прошение на имя царя, которое даже не было подано. Ибо скоро последовало распоряжение правительства, которое не оставляло никаких сомнений относительно его дальней­шей репрессивной политики в еврейском вопросе.

В промежуток времени от варшавского погрома до балтского министерство Игнатьева готовило для евреев систему легальных по­громов. Учрежденный при министерстве внутренних дел «централь­ный комитет» по еврейскому вопросу составил проект в духе «губерн­ских комиссий» и вышеупомянутого доклада Игнатьева (§ 14): так как реформы Александра II и расширение прав евреев привели к «на­родному протесту» в виде погромов, то необходимо вернуться к ста­рой системе правоограничений. Вместо расширения «черты оседло­сти» нужно ее сузить путем запрещения евреям селиться вне городов и местечек. Проектировалось даже выселять живущих в деревнях ев­реев путем приговоров крестьянских обществ о нежелательности их пребывания там. Этот жестокий проект Игнатьев предлагал провес­ти не в законодательном порядке (через Государственный Совет), а в виде утвержденных царем чрезвычайных «временных мер», имеющих целью «устранить обостренные отношения между евреями и корен­ным населением». Проект Игнатьева смутил даже членов реакцион­ного Комитета министров, где он обсуждался. Комитет полагал, что нельзя провести такое массовое лишение личных и имущественных прав вне законодательного порядка; что разрешить сельским обще­ствам выселять из деревень евреев — значит отдать последних на полный произвол крестьян, которые тогда еще более укрепятся в убеждении, что евреев можно выгонять и громить, и, таким обра­зом, вместо успокоения получится еще худшее «обострение отноше­ний». Но с другой стороны, Комитет министров высказал мнение, что меры строгости против евреев необходимы, дабы крестьяне не подумали, «что царская воля в деле избавления их от еврейской эксплуатации не приводится в исполнение». После некоторых ус­тупок со стороны Игнатьева достигнут был компромисс: пункт о выселении из деревень уже живущих там евреев был исключен из проекта и решено было запретить только вновь селиться вне го­родов и местечек.

Так возникли знаменитые «Временные правила», утвержденные царем спешно, без обсуждения в Государственном Совете, 3 мая 1882 года. Освобожденные от канцелярской риторики, эти правила сво­дятся к следующему лаконическому тексту: «1) воспретить евреям вновь селиться вне городов и местечек, 2) приостановить соверше­ние на имя евреев купчих крепостей и арендных договоров на недви­жимые имущества вне городов и местечек, 3) воспретить евреям про­изводить торговлю в воскресные дни и двунадесятые христианские праздники». В первых двух пунктах содержится карательный закон, отнявший у евреев внутри «черты оседлости» возможность пересе­ляться из переполненных городов и местечек в деревни, где даже ста­рожилам запрещалось отныне покупать или арендовать недвижи­мость. Этому «временному закону» суждено было действовать це­лых 35 лет, до разрушения царской России... Установив тяжелую кару для разгромленного еврейства, правительство сочло своим долгом пригрозить карою и виновникам погромов. В тот же день 3 мая Ко­митет министров торжественно объявил, что «правительство твердо решилось непреклонно преследовать всякие насилия над личностью и имуществом евреев, находящихся под охраною общих законов». В этом смысле был разослан циркуляр всем губернаторам «черты оседлости». Публикуя в один и тот же день «Временные правила» против евреев и циркуляр против погромов, правительство как бы говорило русскому народу: вот видите, как мы сами расправляемся с евреями путем закона, — следовательно, вам незачем громить их на улицах. Авторы «Временных правил» не могли не сознавать, что эти правила составляют лишь модификацию тех «насилий над личнос­тью и имуществом евреев», которые они на будущее время запреща­ли уличной толпе, ибо лишение свободы передвижения есть насилие над личностью, а лишение права покупки земли или дома есть наси­лие имущественное.

После балтского погрома, в котором явно были замешаны чины администрации, в Петербурге начали сознавать, как позорит Россию и подрывает внутренний порядок та система снисхождения к погро­мам, которая практиковалась целый год. И как только такое созна­ние возникло, должен был сойти со сцены тот фатальный министр, который творил российскую внутреннюю политику этого страшно­го года. 30 мая 1882 года граф Игнатьев был уволен, и на пост мини­стра внутренних дел был назначен граф Дмитрий Толстой, цербер самодержавия и полицейского государства, но вместе с тем против­ник всякого рода эксцессов толпы. Через несколько дней после свое­го назначения новый министр опубликовал циркуляр (9 июня), в ко­тором, подтверждая недавнюю декларацию о «решимости прави­тельства преследовать всякие насилия над евреями», заявил, что «всякое проявление беспорядков будет иметь своим неминуемым по­следствием немедленное привлечение к ответственности всех долж­ностных лиц, на обязанности которых лежала забота о предупреж­дении беспорядков». Эти решительные слова возымели магическое действие: провинциальные администраторы почувствовали, что в Петербурге перестали шутить с попустителями погромов, и погром­ная эпидемия тотчас прекратилась.

Последствия принятых Толстым строгих мер сказались вскоре в судебных процессах против погромщиков. Летом 1882 г. разбира­лось много дел о погромах в Балте и других городах, и часто суд выносил вполне заслуженные насильниками суровые приговоры (ссылка на каторжные работы, в исправительные арестантские роты и т. п.). В одном случае двое солдат, обвиненных в грабеже и убий­стве, были приговорены военно-окружным судом к смертной казни. Когда этот приговор был представлен на конфирмацию киевскому генерал-губернатору Дрентельну, балтский раввин, по уполномочию еврейского общества, отправился в Киев с целью поддержать хода­тайство осужденных о помиловании. Странно было слышать при­зыв к помилованию насильников и убийц из стана их жертв, из раз­громленных домов, где еще не умолкли стоны раненых, плач о по­губленной жизни, о поруганной женской чести. Скоро, однако, ев­реи убедились, как ценят их всепрощение высокопоставленные вдох­новители разбоя. В начале августа в Балту прибыл киевский гене­рал-губернатор Дрентельн. Он был крайне раздражен и недавним циркуляром Толстого, угрожавшим ответственностью также лично ему в случае дальнейшего попустительства погромов в его сатрапии, и теми шагами, которые недавно предприняли в Петербурге пред­ставители балтской еврейской общины для уличения местных влас­тей в содействии погромщикам. Прибыв в разоренный город, началь­ник края призвал к себе раввина и представителей еврейской общи­ны и, вместо выражения сочувствия, обратился к ним с речью, пол­ною исступленной злобы. Он говорил, что евреи своими поступ­ками «вооружают всех против себя», что их никто не любит, что им «нигде не живется так хорошо, как в России», что они напрас­но посылали в Петербург депутацию с жалобами и «оклеветали начальников и представителей города». В заключение он назвал «лицемерием» ходатайство общины о помиловании убийц, осужден­ных на смертную казнь, и объявил с торжеством, что лица эти уже помилованы «не по просьбе евреев». Речь преступного генерала, которому место было на скамье подсудимых, вызвала погромную панику во всем юго-западном крае. Боевой орган еврейской прессы («Восход») заявил: «После речи генерал-адъютанта Дрентельна наша надежда на невозможность повторения погромов решительно поко­леблена. Что тут помогут министерские циркуляры, когда на месте высшие администраторы живою речью публично парализуют их дей­ствия?» Опасения не сбылись. Министр Толстой не мог предать суду близкого к царю киевского Гамана, но грозный министерский цир­куляр держал все-таки в узде сатрапов, которые не прочь были каж­дую Пасху тешить себя погромным зрелищем.